Алевтина осуждающе покачала головой. Жест ее относился не к поведению Ивана Кожемякина, а к осведомленности мужа. Почему он знает, а она нет? В ней понемногу стало нарастать раздражение. Никто никогда ничего ей не рассказывает!
Усугублялась злость тем, что на поминках Гришка не напился по своему обыкновению, а внезапно проявил немыслимую для него ответственность. Помогал Нинке, затем провожал подвыпивших гостей, потом отправился разбирать завалы документов у Пудовкиной. Алевтине это все не нравилось. Что еще за фокусы?
Она давно перестала надеяться, что у Григория наконец отрастет чувство собственного достоинства и он даст ей отпор. А в отместку за порушенные надежды понемногу втаптывала мужа в грязь все глубже. Ее узкая костлявая ступня сорок первого размера прочно попирала его затылок.
Алевтина вспомнила, как обрадовалась ее деньгам алчная Гришкина любовница. Аж щеки покраснели до ушей арбузной сочной краснотой. Светкины мысли были написаны у нее на лице, и Алевтина разобрала их без труда: эта вислозадая шалава полагала, что Алевтина хочет отвадить от своего мужа прочих баб.
Ха-ха! Сохраняя на физиономии удрученное выражение, Алевтина про себя заливалась смехом. Не одинокий верный муж требовался ей, а муж без вины виноватый, окончательно раздавленный гнусным обвинением, дрожащий и пресмыкающийся. Вот это была бы достойная месть самодовольной Нинке Сысоевой. Алевтина утверждала себя на семейном Олимпе и собиралась властвовать там до конца жизни.
Потому и Макару Илюшину нашептала, что видела этих двоих в саду. Кое-что присочинила, конечно. А главное, было поздно: пронырливый парнишка все разузнал и без нее. Алевтина надеялась, что он Гришке все кишки вымотает, обвинив в убийстве. Однако ж промахнулась.
Ничего, она свое возьмет. Алевтина даже знала, как именно это случится.
Она для виду повозила газетой по стеклу, с удовольствием наблюдая, как Гришка морщится от скрипа, но не смеет выразить недовольство. Протерла подоконник. Глянула на часы.
И фортуна ей улыбнулась: дверь приоткрылась, и в приоткрывшуюся щель вошел пудель Лаврентий.
– Ты куда это? – прикрикнула Алевтина. – А ну ступай, ступай отсюда!
Пудель растерянно остановился посреди комнаты.
Григорий оторвался от счетов и изумленно взглянул на жену.
– Ты чего, Аль?
– А пускай не привыкает тут шастать! – огрызнулась она.
– Так это… того… тут вообще-то его дом!
– Наш дом, а не его! Пошел, пошел отсюда! Пусть в коридоре околачивается.
Алевтина махнула на пса рукой. Тот попятился.
Большой злости к собаке в ней не было. Но она заметила, что Гришка проявляет к животному несвойственную ему нежность, и решила пресечь это на корню. У нее было смутное ощущение, что его сегодняшняя трезвость каким-то образом связана с Лаврентием, но она не могла его поймать и оформить в слова.
Гриша странным долгим взглядом посмотрел на жену.
– Не трогай его, – мягко попросил он. – Старенький он. Слабенький. В коридоре холодно.
– О собаке заботишься так, как о жене никогда не заботился!
– Ну не глупи…
Но Алевтину уже несло на волне сладко будоражащей злости.
– Пошел вон, тебе сказано! – прикрикнула она на собаку. Пес попятился.
– Он ведь плохого никому не делает, – увещевательным тоном произнес Григорий. Обычно румяная его физиономия слегка побледнела.
– Грязный он!
– Я его помыл вчера.
Что правда, то правда. Помыл в бане и потом феном сушил, как ребенка, пока пудель блаженно подставлял под струю горячего воздуха то бритое пузо, то спину с проплешинами. Два часа потратил, дурень.
Лучше б Григорий об этом не напоминал. Алевтина глубоко вдохнула, и плотину прорвало.
– Весь вечер убил на пса! Посмешище! Кого ты из себя корчишь? Думаешь, я не понимаю, что дальше случится? Запала твоего на две недели хватит, а потом мне придется с ним возиться! – Она брезгливо кивнула на собаку.
– Не придется, – тихо возразил Гриша.
– Молчи! Игрушку себе нашел, тоже мне! Еще и завещанием прикрылся! Совесть есть у тебя?
– Алевтина…
– Хорошим хочешь быть для всех? Вроде как последнюю волю исполняешь? Я тебя насквозь вижу, какой ты хороший! Паршивец ты, паршивцем был, паршивцем и останешься! Баб своих вспомни!..
– Баба Лиза меня назначила…
– У Елизаветы было время с ним цацкаться, а у меня нету, – отрезала жена. – Я с тобой вожусь, как с инвалидом, прости господи. Нос тебе подтираю, кормлю-пою-обшиваю. Не хватало мне еще собаки!
Она с искренней ненавистью, старательно раздутой в себе из малой искры, зыркнула на пса. Тот по-прежнему беспомощно стоял, словно не понимая, что ему делать и куда идти. Это лишь подливало масла в огонь ее злости. «Притворяется, сволочь, чтобы его пожалели. Хочет, чтобы я живодеркой выглядела». Это ей было знакомо. Гришка поступал точно так же. Для всех Григорий бедненький, а Алевтина его третирует и изводит.
Муж медленно поднялся.
– И подстилку его вонючую в коридор перенеси! – скомандовала Алевтина. От лежанки под столом действительно попахивало.
– А не хватало, так иди отсюда, – тихо сказал Гриша.
– Что?
– Говоришь, тебе еще собаки не хватало? Вот и топай.
– Чего несешь-то, дурак…
Григорий выпрямился, и сходство между ним и сестрой бросилось Алевтине в глаза. Оно как будто обострилось от ее слов.
– Я, может, и дурак, – с закипающей яростью выговорил он, – но Лаврентия ты у меня не тронешь.
– Молчи уж… – начала было Алевтина.
Григорий шагнул ей навстречу. Шут гороховый, весельчак, пьяница и бабник растворился неведомо где. Перед Алевтиной стоял взбешенный мужчина, которого она никогда не видела прежде.
– Это мой Лаврентий, – роняя по одному слову, процедил он. – Мой дом. Моя покойная тетка. Не нравится тебе, как мы живем, так уходи отсюда.
Он сделал еще шаг к жене.
Елизавета Архиповна могла бы быть довольна. Что-то в этом роде она и планировала, оставляя недвижимость беспутному Гришке. Но Григорий зашел гораздо дальше, чем старуха могла предположить.
– Тоже мне, нашелся домовладелец… – начала Алевтина, не желая признаться, что ей стало не по себе.
– Уж какой есть, – оборвал ее Гриша. – И ты мне здесь командовать не смей.
«О тебе забочусь!» – хотела объяснить Алевтина, но впервые в жизни прикусила язык.
– Обитать мы будем тут с Лаврентием. Или оставайся и живи, как мы живем, – Григорий не сводил с жены сумрачного взгляда, – или убирайся. Но учти, – он сжал кулаки, – если заподозрю, что ты ему вредишь, – он кивнул на старого пуделя, – я тебе своими руками башку сверну!
В эту минуту Алевтина не усомнилась, что именно так Григорий и поступит. Ее охватило смятение. Тот мужественный Григорий, вышедший из-под ее контроля, который представлялся ей долгие годы, оказался совершенно не похож на этого рассерженного бледного толстяка. Неизвестно, что она там попирала ступней сорок первого размера, но только ноги ее оказались в грязи, а живой и невредимый Гриша стоял напротив, и с каждым его словом получалось так, что Алевтина проваливается все глубже.
– Что ты как разбушевался? – с принужденной улыбкой пролепетала она. – Ну, хочешь собаку, пускай живет.
– Уходи, Аль, – приказал Гриша. Не сказал и не попросил, а приказал. – Не надо тебе сейчас тут оставаться. Реши, чего тебе хочется. И тогда возвращайся.
Пудель Лаврентий, определившись первым, подбежал к нему и сел возле ног.
Гриша наклонился и потрепал курчавый черный затылок.
– Или не возвращайся.
Это окончательно добило Алевтину. Она схватила старую газету, приготовленную для мытья окон, протиснулась мимо Григория, выскочила из комнаты и припустила прочь, испугав стаю домашних уток. В ушах у нее почему-то отдавалось не тревожное кряканье, а злорадный смех Елизаветы Архиповны.
Эпилог
Очнувшись, старуха Пудовкина обнаружила себя сидящей на облаке. Далеко внизу Ока поблескивала синим серебром. Шавловские крыши, сбегавшие к ней по склону холма, сверху выглядели как ступеньки: хоть сейчас скачи по лесенке вниз к ручью и пускай в нем кораблики.
Покрутив головой, Елизавета Архиповна увидела по соседству ангела. Ангел болтал загорелыми босыми ногами, свесив их с края облака, а когда налетал очень уж сильный порыв ветра, вздрагивал распахнутыми за спиной крыльями.
– Прохладно нынче, – посочувствовала Елизавета.
– Ничего, к полудню разогреет! – отозвался ангел.
Елизавета придвинулась поближе и тоже свесила ноги. Подрыгала ими в воздухе и принялась колотить пятками по пушистой вате. Тепло! Мягко!
– Все облако мне сомнешь, – недовольно заметил ангел.
– Ничего, новое отыщешь, – отмахнулась Елизавета. – Их вокруг вон сколько!
