Мы ведь с тобой могли и не встретиться. Я не знал, что у меня есть сын, а она забыла о моем существовании. Столько лет прошло! До сих пор слышу ее взволнованный голос:
— Не понимаю, Павел, как это случилось? Почему? Почему вы все-таки встретились? Злой рок какой-то! И Леня к тебе прикипел. Только и слышу: Сгорбыш да Сгорбыш. Андрей просто с ума сходит! А меня это мучает. Леня на него совсем не похож. И по характеру. Я чувствую: что-то случится. И все время боюсь.
Ее муж все знал. Но тридцать лет я не появлялся, и он привык считать тебя своим сыном. Никому и в голову не приходило, что он тебе не отец. Ну, не похож ты на него, значит, похож на мать! Тебя воспитали как Петровского. Все считают, что у тебя отцовская хватка. Это я замутил воду. Заладил:
— Нам надо встретиться, нам надо встретиться…
— Чего ты хочешь? — спросила Эвелина.
Чего я хотел? Да я и сам толком не знал. То ли рассказать тебе обо всем, то ли не говорить? Мы несколько месяцев работали бок о бок, и вдруг… Вот я тобой гордился! Помнишь, я сделал тебе портфолио? Моя настольная книга, за последнюю неделю жизни я пролистал ее раз сто. Это мой сын! И похож ведь! Всю последнюю неделю я ношу в кармане твою фотографию, три на четыре. Не могу с ней расстаться. Я жаждал услышать подробности. О твоем детстве, о юности, о том, любишь ли ты отчима? Какие у вас отношения? Я ведь всю жизнь был один как перст. И меня это не волновало, пока на горизонте не замаячила старость. До пенсии пять минут или пять лет. Пролетят — и не заметишь. Вот тут и вспоминаешь о стакане воды, который некому будет подать. В общем, меня охватили противоречивые чувства. Я, как заведенный, повторял только одно:
— Нам надо встретиться, нам надо встретиться…
— Хорошо, — согласилась наконец Эвелина. — Но ты придешь под видом фотографа, и Андрей ничего не будет знать.
Я вынужден был согласиться. Твой отчим никогда меня не видел. Мы раньше не встречались. Фамилию он знал, под снимком на обложке журнала была подпись. Знал, что отец ребенка — тот самый фотограф. Но в лицо меня не знал. Мы договорились встретиться в пятницу вечером. Попутно я решил завезти на Рублевку альбом с фотографиями. Помнишь заказ на Сидора Михайловича? Тебе я, разумеется, ничего не сказал. Решения никакого у меня не было, просто желание увидеть Эвелину. Поговорить с ней.
Вечером я напился. Она ведь сказала: на Рублевку! И я понял, что Эвелина — женщина богатая. Разумеется, я слышал о госпоже Петровской и ее муже миллионере, но я ведь не знал фамилии человека, за которого Эвелина вышла замуж, а светскими сплетнями не интересуюсь. У меня и своей работы хватает. Фотографии в журналах не рассматриваю, кроме своих, разумеется. А тут я сообразил: Эвелина Петровская! Так вот кто это! И ее сын… А ты, выходит, все это время водил меня за нос. И я напился. Во-первых, от обиды. Ты меня обманул. Во-вторых…
Кто я и кто она? А я, дурак, настоял на встрече! Явиться к ней в таком виде? Рассказать о своей жизни? Да о чем рассказывать-то? Слезно о чем-то просить? О чем? В общем, я был раздавлен. Купил водки, пива, и… Слово было нарушено, но разве теперь оно имело какое-то значение? Не существует слов, которые могли бы меня в тот момент остановить. В таком виде ты меня и застал. Помнишь?
Я не нашел ничего лучше, как напиться. Видишь, какой я трус? А потом…
Потом наступил тот злополучный день. Пятница. Я уже не хотел ехать, но деваться некуда. Сам напросился. Я старался с тобой не общаться, все время боялся, что проговорюсь. Язык у меня чесался. Это все равно что иметь в кармане редчайший алмаз и не иметь возможности кому-то его показать. С таким настроением я и поехал на Рублевку. Побрился, разумеется, переоделся, облился одеколоном, с утра не пил. Сначала я завез альбом. А уж потом поехал к Петровским.
Меня встретила горничная и провела к хозяйке. Аппаратуры при мне было немного, так, для виду. Никакой фотосессии мы не планировали. Но фотоаппарат при себе был. Пленочный. Эвелина меня поначалу не узнала. Зато я ее сразу узнал! Она стала еще красивее! Передо мной была настоящая дама, светская львица, и я стоял пред ней не дыша. Надо отдать должное твоей матери, она женщина деликатная. Сделала вид, что не замечает перемен, произошедших во мне, предложила кофе. Мы сели.
И в этот момент к твоему отцу приехал важный гость. Эвелина сказала, что ненадолго должна меня оставить. Черт дернул меня подойти к окну! Они расположились на лужайке перед домом. Я пригляделся и обомлел: в гости к Петровскому пожаловал мой знакомый, Сидор Михайлович! Директор комбината. Один, без второй половины. Вернулась Эвелина, сказала:
— У них деловая встреча. Я в дела Андрея не лезу.
— Что за дела? — вскользь поинтересовался я.
— Компания мужа строит новый микрорайон рядом с комбинатом, а директор отрезает его от коммуникаций. Вот уже полгода не могут договориться, — с досадой сказала она. — Ну да ладно. Давай о нас. Чего ты хочешь?
Я уже ничего не хотел. С меня было достаточно. Я видел все: дом, участок, прислугу… Надо признаться, твой отчим сделал ее счастливой, чего никогда не смог бы сделать я. Если деньги — это и есть счастье, то у нее его было довольно. Я замялся. Потом извинился. Начал оправдываться. Сам, мол, не знаю, зачем приехал.
— Павел, ты все такой же, — с досадой сказала она. — Ленька пошел в тебя. Тоже не знает, чего хочет. Сколько я с ним горя хлебнула!
— Почему у тебя нет детей, кроме него?
— Я не хотела. Да и врачи не рекомендовали. Роды были тяжелые, делали кесарево, они сразу предупредили, что второй такой операции я могу и не выдержать. Андрей любит меня безумно, вот он и настоял, чтобы… В общем, у меня один сын.
— У нас, — мягко поправил я.
— Хорошо. У нас. Я и рада, и не рада, что так случилось. Что вы встретились. И ты теперь все знаешь. С одной стороны, мне все время хотелось сказать Лене правду, а с другой… К чему? Что это изменит?
— Да, менять ничего не надо.
— Я рада, что ты это понимаешь.
Разговор становился все мягче. Мы начали друг друга узнавать. Я сказал, что часто ездил на ту улицу, где она жила в общежитии. А последнее время езжу туда с тобой. И добавил:
— Должно быть, это предчувствие. Мне немного осталось, вот я и…
— Перестань, — отмахнулась она. — Ну какие твои годы?
Пригляделась и тихо спросила:
— Паша, ты что, пьешь?
— Нет, — я опустил глаза, потом честно признался: — Да. Но вот уже три месяца… Я тебе клянусь!
А потом… Потом нас прервали. Ей позвонили. Видимо, звонок оказался важный. Она извинилась и ушла. Не знаю, сколько было времени, на часы я не смотрел. Но день клонился к закату, на лужайке пировали и говорили о делах. Эвелина ушла, а я подошел к окну. Она отсутствовала долго, и черт меня дернул спуститься вниз! Машинально я повесил на шею фотоаппарат. Профессиональная привычка. Без него я и в магазин за хлебом не выхожу, как будто с ним срослись.
Они сидели у бассейна, твой отчим и директор комбината. Я подошел достаточно близко и, чтобы меня не заметили, спрятался за кустами. Слышно было хорошо. Они уже выпили водки и теперь закусывали шашлыками. А разговор шел на повышенных тонах. Я понял, что директор комбината вымогает взятку. Причем огромную. Твой отчим не собирался платить и сказал, что уже построил собственную котельную. Сидите, мол, на своих коммуникациях, как собака на сене, а мой микрорайон будет полностью автономен.
— Тогда зачем ты подослал ко мне сынка? — услышал я.
В общем, твой визит на комбинат Сидор Михайлович истолковал по-своему. И вот тут это и случилось. Они выпили еще и, что называется, перешли на личности, ведь договориться им так и не удалось. Я понял, что они давние знакомые.
— Я знаю, что ты виагру пачками ешь, чтобы трахать и молодую жену, и свою любовницу, которая живет в двух шагах от меня, здесь же, на Рублевке, — сказал твой отчим.
— Зато я вырастил своих детей. А ты — чужого. Спрашивается, кто из нас импотент?
— Откуда знаешь? — захрипел Петровский.
Оказывается, мир тесен. Мы даже не предполагаем, насколько! Помнишь холеную блондинку? Лелю, кажется? Любовницу директора комбината? Так вот, она родилась в тот же день, что и ты, в том же роддоме. Ее мать и твоя лежали в одной палате. И Эвелина, еще девочка, проговорилась соседке. Ребенок, мол, у нее не от мужа. Та сказала как-то дочери, дочь — любовнику, когда услышала фамилию. „А не те ли это Петровские…?“ Эвелина, к несчастью, имя редкое. Я же говорю: мир тесен. Что мы все и узнали в тот вечер. Твой отчим, директор комбината и я.
То ли выпили они много, то ли директор задел его за живое, но слово за слово, твой отчим рассвирепел, схватил шампур и с размаху воткнул в глаз Сидора Михайловича. А я в это время щелкнул затвором фотоаппарата. Спроси меня, зачем я это сделал, не отвечу. Скорее всего, машинально. Но я сделал несколько снимков. Раздались щелчки. Твой отчим обернулся и меня увидел. В это же время меня увидела и твоя мать, которая не нашла гостя наверху и отправилась на поиски. Она вскрикнула, а я кинулся бежать. Она махнула рукой:
