— Хорошо, — сказала Регина. — Этот парень — мой бывший одноклассник. Он живет в Подмосковье, у него там бизнес — несколько продовольственных магазинов. Полгода назад я упросила его дать мне в долг пять тысяч долларов — под проценты, естественно. Сделку мы, разумеется, официально не оформляли — все на доверии. Эти доходы мой однокашник, сами понимаете, никакой налоговой инспекции не показывает. Проценты платились исправно, а когда пришло время отдавать всю сумму, я сразу не смогла. Анекдот состоит в том, что я занимала деньги не для себя, а для двоюродного брата — ему срочно понадобились, а взять негде. Он буквально на коленях ползал передо мной, умолял деньги достать.
А пришло время — и представьте, кинул! А деньги-то я брала. В общем, получила урок, как деньги для других занимать, — надо сказать, дорогостоящий урок!
Смех, да и только! Должна сказать, это очень неприятно — признаваться вам, что я была редкостной идиоткой. Я очень низко пала в ваших глазах?
Регина улыбнулась. Вадим лишь головой покачал — потеряла только что несколько тысяч долларов и еще смеется! Он не думал, что она ему врет, — все, что она рассказала, очень легко проверить.
— Спасибо, что рассказали, — сказал Вадим. — Это так облегчает работу. И еще… У меня не было случая принести вам соболезнования по поводу Губина…
Регинино лицо оставалось непроницаемым, она слушала внешне спокойно, не двигаясь, но он заметил, что ее глаза повлажнели. Она низко наклонила голову, чтобы спрятать от Вадима лицо, схватилась за чашку как за спасательный круг, отпила и судорожно сглотнула.
— А у меня для вас есть новость — не знаю только, хорошая или плохая, — переменил тему Занозин, понявший, что о Губине — хватит. Впрочем, в теме, которую он собирался затронуть, приятного было мало.
— О, да вы сегодня так и сыплете сюрпризами, — не сразу отозвалась Регина. — Жду.
Занозин подумал, что Регина как-то неровно, лихорадочно настроена — то чуть не плачет, то смеется.
Вот сейчас сидит, молчит, смотрит мимо него в сторону, явно пытаясь совладать с собой, взять себя в руки и не раскваситься. Надо ли ей говорить свою новость? Или лучше в другой раз?
— Начну с хорошего. Тот парень, который вас преследовал… в общем, он не намеревался сделать вам ничего дурного. Можете расслабиться и больше ничего не опасаться. Это частный детектив. Его нанял ваш муж, чтобы выяснить, изменяете ли вы ему, и до быть доказательства измены в том случае, если да.
Вот это, по-моему, уже не очень хорошая новость…
Извините, Регина. Советую вам не принимать ее слишком близко к сердцу. Я, например, понимаю это так, что муж вас любит и боится потерять. Может быть, не стоило вам этого говорить?
— Стоило, — глухо ответила Регина, снова низко опустив голову. — Стоило. Спасибо вам.
И Занозин увидел, что ее опущенное лицо медленно заливает яркий румянец. И больше никаких хаханек. Но слез не было. Регина подняла подбородок, и ошарашенный Вадим увидел глаза, в которых горел огонек глубокого стыда… но главным образом — возмущения и гнева. «Вот это да!» — ахнул он про себя и невольно залюбовался — столько неподдельного чувства было написано на лице Регины. Что и говорить — сильные чувства в наше время редкость.
Карапетян пошел на таинственную встречу, настроившись довольно легкомысленно. Нежный девичий голос всегда оказывал на него игривое воздействие. Да и вообще, надо сказать, Карапетян, как человек восточный, женщин всерьез воспринимать не мог. Это было не по-европейски, и более того, такой взгляд не соответствовал духу времени. ("Феминизм шагает по планете, — время от времени вразумлял его Занозин, тяжко вздыхая при этом. — Надо нам наконец отрешиться от своих отсталых представлений.
Будем работать над собой".) Карапетян работал, и теперь ему иногда даже удавалось сохранять деловое выражение лица при виде представительниц слабого пола. Но и только. По большому счету поделать он с собой ничего не мог. И не хотел, если честно.
Страстной бульвар не был очень многолюдным, даже несмотря на то, что на другом его конце располагался памятник Высоцкому. В двухстах метрах на Тверской кипела сумасшедшая жизнь, а здесь за зданием Министерства печати было сумрачно, спокойно и почти безлюдно. При входе на аллею к нему обратился какой-то молодой чернявый парень, говоривший по-русски не очень ловко, с акцентом и оттого чувствовавший себя стесненно. От этой стесненности он выглядел вдвойне неотесанным провинциалом, вопрос его прозвучал грубовато:
— Эй, где здесь армянский магазин?
Вряд ли парень признал в нем соотечественника — при уличных облавах на «лиц кавказской национальности» Карапетяна никогда не останавливали коллеги-менты, настолько он обрусел. Обрусел не в том смысле, что превратился в блондина, был он брюнет, но утерял специфическое кавказское выражение лица. Если и оставался Карапетян типичным кавказским мачо, то только в глубине души. А кроме того, на лице его каким-то образом отражалось то обстоятельство, что и языка своей исторической родины московский армянин Карапетян никогда не знал.
Случайно встреченные соплеменники, обнаружив это, обычно смотрели на Карапетяна неодобрительно и даже с осуждением.
— Какой еще армянский магазин? — столь же «любезно», маскируясь под народ, отозвался он. — Магазин «Армения», что ли?
Направив приезжего из Армении и группку его родственников по верному пути, Карапетян осмотрелся. Тут же по левую руку начиналась та самая боковая дорожка, на середине которой его должна была ждать прекрасная незнакомка.
Ее он узнал сразу. На скамейках вокруг клумбы сидело всего несколько человек — две пенсионерки, молодая мама с ребенком. И его незнакомкой могла быть только молодая рослая девица, даже если бы она не сжимала судорожно в руках журнал «Мене Хелт».
«Баскетболистка», — прикинул Карапетян. Любой другой коротышка на его месте опечалился бы и сник, но не он. Карапетян, напротив, почувствовал прилив жизненных сил и интереса к окружающей действительности.
Подойдя ближе и заглянув в разворот журнала, Карапетян поинтересовался:
— Познавательное чтение?
Девица подняла лицо и посмотрела на него напряженными сомневающимися глазами. Тут Карапетян увидел, что журнал раскрыт на статье, разбирающей основные причины мужской импотенции. Он кашлянул, на правах старшего забрал у девицы журнал, закрыл его и непринужденно скатал в трубочку. Та пока не вымолвила ни слова, и Карапетян присел рядом на скамейку, решив, что надо брать инициативу в свои руки.
— Как я понял, вы тот самый аноним, который знает все об очках, — начал Карапетян, сразу обозначив, что он — тот, кого она ждет. Девица чуть-чуть расслабилась.
— Мила сказала, что вы интересуетесь очками, — проговорила она хрипловато. — Я кое-что слышала об очках.
— Доверьтесь мне, — с готовностью отозвался Карапетян Девица хмыкнула — не так уж она робела, как могло показаться по первому впечатлению. Просто немного напрягалась, выдерживая роль начинающей шпионки, пришедшей на свою первую явку. Тон Карапетяна показался ей смешным.
— Ладно. Хотя вообще-то выглядите вы не очень солидно. (Карапетян насупился — подумаешь, вымахала как каланча и смотрит теперь на всех свысока.) Меня зовут Майя Латунина. Я слышала один разговор, и он не казался мне подозрительным, пока Мила — мы с ней подружки — не проболталась мне про вас. В общем, три дня назад я зашла в приемную Булыгина. Дело в том, что мне по рабочему телефону постоянно звонят и спрашивают об условиях размещения рекламы в еженедельнике «Политика» — я, кстати, там работаю корреспондентом. Реклама — это дело булыгинских ребят. Мне надоело всех к ним направлять, я просто уже на стенку лезу от этих звонков. А тут позвонили из «Гефеста» — фирма солидная, я им хамить не решилась, а побежала к булыгинским, чтобы они подошли к телефону. У них никого.
Тогда уже на взводе я помчалась к Булыгину. У нас в принципе порядки демократические и ворваться к начальнику в кабинет и натопать на него ногами не возбраняется. Впрочем, Булыгин этого не любит и, видимо, скоро даст всем укорот. Неважно. Стервы Виты в приемной почему-то не оказалось. Я подошла к двери и открыла. Двери при входе к Булыгину — двойные. И когда я открыла первую дверь, услышала голоса в кабинете. Я застыла. Не думайте, вовсе не для того, чтобы подслушать. Я просто хотела определить, кто там. Если кто-нибудь из наших, то можно было бы зайти и все сказать. А если гости, то я бы постеснялась. Ну, вот и слышу, что, мол, "не психуй ты из-за этих очков, кому какое дело, что ты их разбил где-то, да и осколки, ты говоришь, подобрал, расслабься.
Не трясись, ничего они не найдут и не выяснят, а суетиться начнешь, наоборот, им мысль подашь". А ему отвечают, мол, «глупо получилось, мне теперь эти очки покоя не дают, все время мерещится, что они знают про эти клятые стекла, что делать, черт меня дернул в салон пойти». А тот снова — мол, не суетись, замри, только хуже сделаешь… Я толком ничего не поняла, что за очки и о чем речь. Я не успела отойти от двери, как она раскрылась и на меня Булыгин смотрит — прямо взглядом буравит, злобно так.
