— Я мирный человек. Я не бизнесмен. Я рядовой человек, — с подкупающей жизнерадостной улыбкой произнес с телеэкрана на всю страну полнощекий молодой человек.
Об Аннушке нигде не промолвили ни звука. Приехав к ней в конце ночи, Таня и Володя нашли ее насмерть испуганную, но целую и невредимую — благодаря Александру Евгеньевичу, в отсутствие Тани ночевавшему у нее. В противном случае закончиться могло самым скверным.
Ей в дверь также позвонили. У Тани была двойная дверь из стали. Аннушка подошла и спросила, кто. Женский голос произнес глухо из-за двери — но, показалось, подлинно с интонациями Тани:
— Мама, открой… — жалобно, просительно.
Руки сами собой потянулись отпирать замки.
Александр Евгеньевич задержал ее:
— Спроси еще раз. Давай присмотрись… С какой стати она посреди ночи объявится, если она у мужа?.. Подозрительно. Не спеши.
И вот не столько потому, что удалось разглядеть что-то в глазок, а благодаря разговору она поняла, что на площадке стоит не Таня.
Женщина за дверью плакала, умоляла о помощи — сердце Аннушки разрывалось, ей все мерещилось, что это родная дочь, но Александр Евгеньевич снова и снова призывал к твердости. Квартира была на девятом этаже — обычным краном не достанешь, а чтобы спуститься сверху, с шестнадцатого этажа, требовался альпинист. Можно было еще напасть через балкон соседей.
— Иду вызывать милицию! — сказал Александр.
При слове «милиция» с Аннушкой едва не случился обморок.
— Не надо, Саша, прошу тебя…
— Надо! Черт знает, что они еще придумают; динамитом дверь взрывать… Я здесь — чего ты опасаешься? Это — обычная милиция. Они ту мафию знать не знают.
— Ни в чем нельзя быть уверенным, — слабым голосом произнесла Аннушка.
Он поднял телефонную трубку, и тут обнаружилось, что они отрезаны от мира: телефон был отсоединен.
Владимир пришел утром как обычно на работу. Включил компьютер. Вывел на экран какой-то текст. И задумался, глядя на него и не замечая, — мысли разошлись по другим тропкам. Было несколько телефонных звонков потенциальных клиентов; он всех перевел на завтра. Внешне все протекало нормально, без каких бы то ни было отклонений. В течение дня было два интересных эпизода, но усмехнувшись внутри, он сохранил полную невозмутимость, привычное для всех, кто его знал, благодушие.
В середине дня зашел сотрудник из соседней группы — выпивали иногда, вместе курили — и спросил невзначай, где его машина. На ремонт поставил, ответил Володя.
— А то утром приезжаю, гляжу, нет тебя на обычном месте.
— Да, понятно… На ремонте.
И тот повернулся и отчалил — докладывать.
В обеденный перерыв Володя встретился в коридоре лицом к лицу с шефом; поздоровался приветливо. Алексей Иванович позеленел при виде его.
— Говорил вам — рэкетиры по серьезному вцепились. Теперь на меня с автоматами пошли. Сегодня ночью. Мог перейти на тот свет… или за решетку, — с простоватой улыбкой сообщил Володя. — Всю мне квартиру разгромили. Но я жив.
— Жив — хорошо. Очень хорошо… Я тебя поздравляю. Твой вопрос с… тещей твоей практически решен. Так что не волнуйся — день-два… — Кадомцев не пытался изобразить жесткий взгляд; он скорее напоминал сейчас того растерянного и подчиненного субъекта, какой явился при разговоре с Георгием Францевичем. И… как ты выражаешься? Все путем. Все путем, — улыбнулся почти заискивающе.
— Спасибо, Алексей Иванович. — Володя подумал, что на этот раз попал в ситуацию безвыходную: улыбка заискивания — сигнал угрозы. «Они не помилуют меня. Они поняли, что я предатель… Предателю — смерть. Но они еще не прочли и не увидели, какая у меня спрятана бомба против них».
«Тяжелый случай. Думай, башка, думай!»
— Смотрите, смотрите!.. — показала Аня. — Кровь на обоях… Как все кругом испачкано.
— Идите к себе — у вас чисто, — сказала бабушка. — Приберу, позову вас.
— Я помогу, — сказал Митя.
— Ну, зайчик, это не твое дело. Мы с бабулей сделаем.
— Мне пока разобрать вещи?
— Не надо. Проветривай, занимайся своими делами. Вещи я сама разберу.
— Хорошо, заинька. Я сбегаю во двор, вокруг квартала. Окно у нас открыть?
— Открой… Твои треники в серой сумке.
— Я так пойду, в брюках. Александр Евгеньевич, когда бегает по утрам свои десять километров, даже туфли надевает обычные — у него нет кроссовок.
— Саша на самом деле бедно живет, — сказала бабушка.
— Нет, такой принцип. Не делать культа из бега. В чем хожу — в том бегу.
— Бедно… Но стремится, чего можно, отдать другому. Шутка ли, мы на него свалились; еще он каких-то людей к себе поселяет: им тоже надо прятаться. Мне он слова не обронил, чтобы уехать нам…
— Папа говорит — пора его освобождать. И с теми людьми нам соприкасаться не стоит, — сказала Аня. — Поэтому вернулись к тебе… Говорит, бояться нечего, нас не тронут. На старое место бандиты не возвращаются — такое правило… Если бы не стычка Мити в нашем доме — могли бы спокойно дома жить. Как белые люди.
— Какая стычка? — спросила бабушка.
— Ну-у… мы разве не рассказывали? — Аня обернулась за поддержкой, но Мити рядом не оказалось. — Это еще давно было… давно. Я уже забыла… Бабушка, у тебя должен быть кусок обоев? Давай я соскоблю, и мы приклеим новые. Будет чисто… Замок надо новый вделать.
— Папа заказал стальные двери, сегодня приедут ставить.
— Молодец мой папа.
— Какие он статьи пишет!.. Соседи ко мне приходят специально сказать: ваш сын — большой талант. Люди его уважают за честность. И за смелость… Очень он безоглядный — у меня душа болит. Что он еще затеял? Вчера проговорился: вам теперь не опасно; если нападут — на одного меня… Ну, как я могу не волноваться?
— И я страшно волнуюсь. И за него, и за маму…
— Видишь, какое тут побоище было. Выходит, мы только-только успели уехать… Спасибо Бореньке. И Саше спасибо.
— Дядя Свет приезжал ночью…
— Спасибо, спасибо ему. Убили кого-то, как выясняется. Что делается — страх. К старой пенсионерке вламываться и убивать… Если бы не Светозар — как я смогла бы милиции доказать? кто убил, кого убили?.. Чего доброго, посадили бы старуху.
— Ну, что ты, бабушка? Лучше расскажи, как ты и дедушка поженились… и как любили друг друга. Ты его очень любила?
— Я его… уважала.
— А любовь?
— После войны мне уже стукнуло двадцать два. Женихов моих… о-о, Анечка — не дай Бог. Никого не осталось. Поголовно уничтожили. Пошла я замуж за солидного человека — только чтобы в старых девах не оказаться…
— У вас была разница в годах?
— Не то слово. По-хорошему — он бы мне отцом мог считаться. Ему сорок шесть лет, он на тепловозе… ну, тогда еще на паровозе работал. Потом уже, году в пятьдесят третьем, он закончил техникум. И как члена партии поставили его начальником депо. Комнату дали хорошую. Да, Боре исполнилось шесть лет, на другой год в школу пошел.
— А он тебя сильно любил?
— Он… не обижал ни разу. Строгий был, молчаливый — но не злой. Солидный мой хозяин был…
— Хозяин?
— Да, Анечка… — Бабушка рассмеялась радостным, светлым смехом, так что и Аня засмеялась вслед за ней. — Так мы понимали — не знаю, как у вас теперь… хозяин и хозяйка. Так принято было.
— Ну… бабушка, вы целовались? Часто? Он был ласковый?
— Ласковый. Не бил.
— Би-ил?..
Бабушка уже смеялась в голос, взявшись руками за живот. Непонятно, что более развеселило — юмор наивных представлений внучки, или радостное чувство за ее новое, бестрепетное счастье.
— И сейчас, внученька, далеко не все так понимают любовь, как оно у вас с Митей. Он очень хороший мальчик. И ты хорошая девочка, не глядишь на всех этих фигли-мигли накрашенных… курят, пьют хуже парней, ругаются такими словами, каких я отродясь от самых забулдыжных мужиков не слыхала… Слава Богу, ты не такая, Анечка. И не надо нам такого. Не надо!..
— Конечно, бабушка.
— Мне Митя очень нравится. Какой он человек и… как относится к тебе. Не сглазить бы. Береги его, ухаживай, не строптивый чай без причины — и он тебя беречь будет. Я вижу.
— Он меня так любит! Я тебе, знаешь, скажу… надышаться не может. Никому его не отдам, он и сам от меня ни на шаг.
— Вот и хорошо. Серебряную свадьбу справите — тогда и хвастать станем. А пока блюди себя. Где надо — и схитри, сдержись, понапрасну капризам волю не давай… Обиды свои да гордость будто бы да гонор если нарождается — такого добра поплюй-поплюй и выбрось вместе с мусором… Но и в обиду себя не давай. Правда, я гляжу, тут обидой навряд ли обернется… Пусть вам прибудет много счастья. Милуйтесь, ласкайтесь — а я, на вас глядя, на старости лет как сызнова молодые годы свои капельку на ваш лад проживу.
