— Нет, — ответил Крюков. — Не читал. Только вы, Галина Сергеевна, не слишком этим газетам верьте. Вы своему мужу, к примеру, доверяете? Уверены в том, что он-то ничего не воровал?
— Гоша, ну что ты несешь?
Журковская перешла на «ты», и Крюков вдруг понял, что она достаточно сильно пьяна.
— Что ты несешь? — со злостью в голосе повторила она. — Как ты можешь так говорить?
— Так я это и имею в виду. Толя — честный человек. Во всех смыслах. И друзей он себе выбирает под стать себе. Так что тут еще нужно разобраться, а не крыть всех огульно. Проще всего говорить — все, мол, воры… Все жулики… А те, кто пишут, — они что, ангелы Господни?
— Ангелы — не ангелы, а миллион долларов — это миллион долларов. Честным трудом таких денег в России не заработаешь.
— Это верно… И что — задержали его, вы говорите?
— Да. Прямо в аэропорту.
— А за что?
— Как это? — Журковская вскинула брови. — Как это «за что»?! Да за миллион же долларов! В страну ввозил…
Она осеклась, не договорив.
— Ну и что? — спокойно спросил Крюков. — Ну, допустим, ввозил. Хотя слабо в это верится. Вообще-то я не знаю, конечно, как в других странах… Думаю, впрочем, что всюду это одинаково…
— Что? — быстро спросила Журковская.
— Ну как бы это сказать… Нет там ограничений на ввоз валюты. И у нас нет. Кажется, — добавил он уже с меньшей уверенностью. — Хотя в совке ничего нельзя гарантировать… У нас, конечно, всякое может быть. Но там таких правил, точно, нет. Хоть десять миллионов ввози. Они только рады будут. Так что в данном случае журналисты, как бы это повежливей выразиться…. Обкакались, одним словом. Маху дали.
— Вы думаете, Гоша, это — утка?
— Уверен. Как и все… ну не все, а многое из того, что они пишут. И про мэра, и про все остальное.
— Все равно этот Греч… Я одно знаю — если бы не он, Толя сидел бы сейчас дома. Целый и невредимый. Вот так.
— Это верно, — кивнул Гоша. — Это совершенно справедливо.
— «Справедливо»! — передразнила его Журковская. — Что вам все покою нет? Что при советской власти, что теперь? Вечно нужно в каждой бочке затычкой служить…
Крюков с удивлением взял в руку пустую бутылку. Оказывается, пока шла короткая беседа, они с Галиной Сергеевной опорожнили поллитровку — на дне плескались последние капли, которые Гоша и выцедил в свою рюмку.
Впрочем, удивительного в случившемся было немного. Разве что полное отсутствие даже признаков опьянения. Прежде, еще год назад, Гоша чувствовал себя сильно нетрезвым после двухсот пятидесяти граммов. Сейчас же бутылка за обедом была его обычной нормой.
Похмелье, которое мучило Крюкова, отступило, забылось, Гоша чувствовал себя полным сил, переживал обычный душевный подъем, который наступал у него в процессе питья первой за день бутылки и продолжался до середины второй. На рубеже семисот пятидесяти грамм он либо засыпал, либо впадал в глубочайшую депрессию, выход из которой брезжил на исходе литра сорокаградусной.
После литра приходила долгожданная эйфория. Крюков впадал в настоящую, желанную и ставшую последнее время единственной его целью нирвану, голову наполняли светлые, глубокие и ясные мысли, которыми он сам восхищался, переходя ко второму литру, но напрочь забывал уже на следующий день.
Сейчас ему немедленно требовалось продолжение. Иначе, он знал это по опыту, похмелье через полчаса навалится с прежней силой.
— Знаете, я, наверное, пойду, — сказал он, вставая.
— Как?! — Карина Назаровна схватила Крюкова за рукав пиджака. — Как? Мы же договорились, что ты, Гошенька, останешься ночевать…
— Да пусть идет, — сквозь зубы прошипела Журковская.
Крюков покачал головой. Он хорошо знал эту стадию женского алкоголизма, когда после определенной дозы самая милая дама впадает в немотивированную агрессию, начинает злиться на всех и вся, может даже побить. Это быстро проходит, а на следующий день совершенно выпадает из памяти.
— Пойду, пойду.
Крюков аккуратно высвободил рукав и шагнул к двери, автоматически отметив, что его даже не шатает.
— На работу нужно заскочить.
— Какая работа, ночь на дворе! — Карина Назаровна сделала последнюю попытку задержать гостя.
— Правильно. А я кто? Я — ночной сторож.
— Ужас какой… На кладбище… Ночью…
— Ничего страшного. Ночью на кладбище безопасней, чем в этом вашем… Городе. До свидания, Галина Сергеевна.
— Всего доброго, — не глядя на Крюкова, надменно вымолвила Журковская.
Крюков отлично знал, что будет делать дальше. Он действительно поехал на работу. Взял такси — кое-какие деньги у него теперь начали появляться.
— Куда едем? — с обычной нахалинкой в голосе спросил молодой водитель.
«Из тех, что счетчики подкручивают», — подумал Крюков, который, благодаря интенсивному общению на своей новой работе с самыми разными людьми, был посвящен в некоторые тайны простонародного городского бизнеса.
Он как-то раз проверил сведения, полученные от коллег по службе сторожей, могильщиков, подсобных рабочих кладбища, многие из которых, как, в общем, и предполагал Крюков, были людьми непростыми и с чрезвычайно богатой биографией. Крюков дважды проехал по одному и тому же маршруту на разных машинах, в обоих случаях платя по счетчику. Первый раз его вез пожилой водила в кожаной, потертой куртке. Весь вид его, а особенно эта куртка да кожаный потрескавшийся картуз говорили о том, что шофер — настоящий работяга, из тех, кого иногда называют «правильными мужиками». Счетчик у работяги высветил сто рублей. Второй рейс обошелся Гоше уже в сто семьдесят пять — за рулем сидел такой же, как и сейчас, молодой ухарь с нахальной улыбочкой.
— Куда едем, говорю? — повторил парень, искоса глянув на устроившегося рядом Гошу.
— Едем прямо, — молвил Крюков. — До поворота. Потом направо и дальше по проспекту до конца. Короче, на Северное кладбище.
Парень хотел было что-то сказать, но Гоша посмотрел на него с особым выражением лица, и водитель отвернулся. Он переключил передачу и тронулся с места. Это выражение Гоша специально примеривал на свою помятую физиономию так смотрели на некоторых заказчиков его коллеги по кладбищу: легкий взлет бровей, подрагивание желваков, сузившиеся зрачки, из которых, казалось, ощутимо тянуло холодом могилы.
Водитель все правильно понял и больше вопросов не задавал. Он остановил машину у ворот кладбища, без комментариев принял сотенную купюру и тут же умчался в ночную темноту.
В конторе, как всегда, горел свет.
Крюков махнул рукой охранникам, поднялся на крыльцо двухэтажного деревянного домика и, пройдя по длинному коридору, толкнул дверь последней комнаты, расположенной в торце.
— О! Ебена мать! Писатель прибыл! Гоша, ты чего? Сегодня же не твоя смена.
Крюков шагнул в клубы сизого дыма, плавающие по небольшому помещению, предназначенному для сторожей. Вдоль стен стояли обычные железные шкафчики для рабочей одежды, перед ними — длинные лавки, в центре — деревянный, колченогий, выкрашенный коричневой краской стол.
У стола сидел Миха — Гошин сменщик, мужчина лет шестидесяти пяти. Для своего возраста это был удивительно крепкий, жилистый мужик, способный махать лопатой не хуже самых здоровых молодых ребят. Михе было по силам перетащить небольшой памятник, да и кулаками он мог поработать вполне на уровне среднего уличного «быка».
Кроме него, в помещении находились и двое не знакомых Крюкову парней судя по их одежде и рожам, они как раз и были «быками». По крайней мере первое впечатление Крюкова о гостях — а эти молодцы были гостями, всех, кто работал на кладбище, Гоша знал в лицо — было именно таким.
— Ты чего пришкондыбал? — снова спросил Миха.
— Да дома не сидится, дед.
Крюков протянул Михе руку, не глядя на парней и не здороваясь с ними. Первыми должны здороваться. Он здесь хозяин. Ну, если и не совсем хозяин, то почти.
— Это кто? — спросил один из молодцов, тот, что был пониже ростом.
— Это наш, — ответил Миха. — Крюк. Сменщик мой.
— А-а, — протянул низкорослый крепыш. Он был одет в длинное пальто кожаные куртки последнее время потеряли в статусе, теперь они считались униформой нижнего звена бандитской иерархии. — Тогда здорово.
Он протянул Гоше руку.
— Антон, — солидно сказал парень, крепко — гораздо крепче, чем полагалось при знакомстве, — сжимая пальцы Крюкова.
— Гоша…
— Виталий, — второй парень в таком же пальто, только серого цвета, привстал и навис над столом.
— Крюков…
— Ну что, мужики? — Антон стрельнул глазами в сторону своего кореша. Тот пожал плечами. — Что, Миха, может, выпьем? А? Что думаешь, Гоша?
— Да я, собственно, — начал было Крюков, но Миха закашлялся и громким хрипом прервал его ответ:
