– Давайте мне вашего полковника! – приказал священник. – Я буду говорить только с ним и с этой жирной писательницей Гиппиус. А теперь всем отойти от машины. Если попробуете стрелять, я убью девчонку.
Его держали на прицеле, но священник рассчитал все точно. У него был ребенок, и это сковывало действия полицейских. Боком, так, чтобы оружие было нацелено на девочку, он протиснулся к машине, плюхнулся на переднее сиденье и стал ждать.
Полковник Порох, получив сообщение об инциденте на посту, мгновенно связался с Серафимой Ильиничной Гиппиус. К его удивлению, писательница не колебалась, когда он изложил ей требования священника-маньяка.
Машины оторвались от догорающего дома, заехали к особняку профессора Черновяца, где их ждала писательница.
Я боялась так, как не боялась еще ни разу в жизни. Даже когда несколько месяцев назад профессиональный киллер велел мне спускаться в подвал и я знала, что он следует за мной и Раей Блаватской с пистолетом и через минуту расстреляет нас, я так не боялась. Возможно, потому, что тогда на волоске висела моя жизнь, а сейчас – жизнь несчастной маленькой девочки, Насти Михасевич.
Но что могла я сделать в подобной ситуации? Ответить полковнику Пороху: «Нет, не поеду на встречу с маньяком, и пусть убивает Настю»?
– Бросьте оружие! – завопил священник.
Порох, положив демонстративно оружие на асфальт, сделал шаг к машине, что вызвало бешеную реакцию со стороны отца Сильвестра.
– Полковник, стоять где стоял! – завизжал священник. – Эй, ты, иди ко мне, немедленно!
Я обернулась. Кого он имеет в виду? Профессора кислых щей, который увязался со мной, уверяя, что сможет убедить отца Сильвестра сдаться?
– Ты, ты! – орал священник. – Иди сюда, писательница, твою мать!
Это он меня имеет в виду! Профессор Черновяц зашептал:
– Серафима Ильинична, ни за что нельзя идти на поводу у требований подобных типов!
– Я отпущу девчонку, если писательница согласится заменить ее! – продолжал священник. – Считаю до пяти, а потом отрежу девчонке палец. Вы у меня ее всю получите, но по частям.
Я – трусливая, боящаяся до ужаса пауков и змей, изнеженная интеллектуалка, которая обожает котов и сладости. И чего хочет от меня полиция?
– Я иду! – услышала я свой собственный голос, такой чужой и… на удивление бойкий.
Несколько полицейских машин находилось на расстоянии метров двадцати. Уйти маньяку было невозможно, его взяли в кольцо. Стекла «Опеля» оказались тонированы, поэтому отца Сильвестра видно не было.
– Серафима Ильинична, – залопотал профессор, – он убьет и вас, он же сумасшедший…
– Госпожа Гиппиус, – порывался сказать что-то и полковник. Я оттолкнула и того и другого и зашагала к машине.
– …пять! – доносилось из салона. – Ага, писательница, наконец-то ты решилась!
Колени у меня подгибались. Я подошла к автомобилю. Дверца щелкнула и приоткрылась. Я увидела священника. Как он изменился: в гражданской одежде, с развевающейся на ветру бородой и выпученными сумасшедшими глазами, он походил на кого угодно, только не на служителя бога. А был ли он им, этот отец Сильвестр?
– Отпустите девочку, вы же обещали, – сказала я. – Ну, давайте! Если вам требуется заложница, я – в самый раз. А то похитили ребенка…
– Не тебе меня учить! – завизжал священник. – Держи ее!
Он швырнул мне ребенка, который лежал у него на коленях. Я схватила тоненькую девочку, и в ту же секунду священник выпрыгнул из автомобиля. Отец Сильвестр приставил к моему горлу нож и захохотал:
– Что, дура телевизионная, попалась! Ты же считаешь себя такой крутой, такой знаменитой! Думала, что я отпущу девчонку? Дура, она и есть дура, хотя бы и знаменитая! Я убью вас обеих! И знаете, зачем я сделаю это? Зачем я делал все это, похищал и убивал девчонок? Думаете, что я псих? Ничего подобного! Псих не мог бы притворяться в течение десяти лет нормальным и быть шесть лет священником. Я сделал это, потому что я и есть сам бог! Неужели вы не понимаете, что не сможете убить меня? Бога нет, вы слышите, это говорю вам я, тот, кто служил ему верой и правдой! Его нет! Нет, нет, нет!
Я ощущала холодную сталь ножа у самого подбородка. Меня не прельщала возможность стать жертвой умалишенного священника, утратившего веру в бога.
– Остановитесь! – раздался тонкий голосок.
Я увидела, как профессор Черновяц, несмотря на то что полковник Порох старался удержать его, вынырнул из-за полицейской машины и направился в нашу сторону.
– Я зарежу их обеих! – заорал отец Сильвестр, и я похолодела. Еще немного – и он перережет мне сонную артерию!
– Профессор, вам же говорят, не лезьте на рожон, а то он меня прирежет! – прохрипела я, проклиная на все лады неугомонного психолога, который как ни в чем не бывало шел по направлению к нам.
– Я убью их сию секунду! – выл священник. – И писательницу, и девчонку!
Профессор снисходительно улыбнулся и ответил:
– О нет, падре, похоже, желая обхитрить бога, вы попали в лапы к дьяволу. Вы просчитались – конечно, вы сможете убить Серафиму Ильиничну, и герцословацкая литература понесет невосполнимую потерю…
Я аж заскрипела зубами от этих слов. Ну, профессор кислых щец, если я выживу, то сделаю из тебя отбивные, а уши пущу на холодец!
– Но как только вы прирежете госпожу Гиппиус, снайперы откроют по вас огонь, падре. До девочки вам не добраться: элементарно не хватит времени. Никто не будет ждать, пока вы расправитесь с уважаемой госпожой писательницей, причем, смею уверить, чтобы прирезать Серафиму Ильиничну, женщину, пардон, поистине тициановских… пардон, берите выше, рубенсовских размеров, понадобятся значительные физические усилия и не менее пяти минут, а затем вы перейдете к девочке. Стоит вам двинуть рукой с ножом, как вы, падре, мертвяк.
– Чего ты мелешь! – возопил священник, и я мысленно присоединилась к крику отца Сильвестра. Чего добивается профессор кислых щей? Хочет, чтобы этот псих меня ухандокал?
– Я ее убью! – без особой уверенности в голосе произнес священник уже не истеричным, а нормальным тоном.
Профессор был в метре от нас. Я видела его безмятежную улыбку и испарину на лысой голове.
– Ну так приступайте! – милостиво разрешил Черновяц. – Режьте госпожу Гиппиус. И тогда вы, падре, присоединитесь к своей покойной дочери. Ведь это из-за того, что ваша десятилетняя малютка умерла в больнице, вы потеряли веру в бога, поэтому и мстите человечеству за свою боль?
Священник взвыл. Казалось, что слова профессора жгли его, как святая вода жжет нечистого.
– Вы не смогли смириться с тем, что ваша единственная дочка умерла, а другие дети живут, ведь так? А самое главное, вы многократно просили бога помочь вашей больной лейкемией дочери, требовали от него чуда, но ничего не случилось! Чуда не произошло. И вы разочаровались в боге. Вы не смогли понять, почему умереть пришлось вашей дочери, а не кому-то иному. Поэтому вы и сами стали богом.
Железная хватка отца Сильвестра на моей шее ослабла. Я поняла, что профессоришка заигрался. Маньяк не простит ему таких слов! Он убьет меня! И все из-за этого пигмея-психолога!
– Падре, если вы отпустите писательницу и девочку, то останетесь в живых. Вы ведь хотите жить, я знаю это! Вы боитесь оказаться в тесном маленьком гробу, как это произошло с вашей дочкой. Отпустите их обеих, не причиняя им вреда, и, клянусь, вас поместят в особую клинику, где за вами будут ухаживать добрые и понимающие медсестры, я буду навещать вас, мы сможем говорить о том, что вас терзает, вести длинные философские беседы о боге и смысле жизни, диспуты о рае и аде. Отпустите их – и вы получите в подарок вечность! Ведь этого вы и ищете, падре?
И, о чудо, священник отпустил меня. Прижав к себе девочку, я бросилась к профессору. Что-то заставило меня обернуться – и я увидела священника, который мчится по трассе.
– Не стреляйте в него! – вопил профессор, увидев, что Порох вытаскивает из кобуры пистолет. – Я же обещал ему…
– Полковник, оставьте его в живых! – крикнула я, но Порох спустил курок.
Вслед за ним выстрелили и снайперы.
Отец Сильвестр споткнулся и полетел на асфальт. Я прижимала к себе девочку, меня трясло, как будто я подцепила тропическую лихорадку.
– Меня едва не убили! – выдохнула я в лицо Черновяцу. – Вы призывали его прирезать меня, вы, вы…
Первый раз в жизни я, законодательница литературной моды, главный стилист страны, не смогла подобрать подходящего эпитета.
– Пардон, Серафима Ильинична, – возразил обиженным тоном профессор кислых щей, – но мне требовалось отвлечь падре, сбить его с мысли об убийстве, рассеять его мысли.
Вокруг нас бегали полицейские, довольный Порох, осмотрев лежащего ничком на асфальте отца Сильвестра, заметил:
– Мертв! Так ему и надо! Михасевич будет доволен!
Девочка заворочалась. Я, прекратив пререкаться с профессором, на которого я, если честно, зла не держала и в глубине души восхищалась его смелостью и была признательна за наше с Настей спасение, опустилась на колени перед чумазой малышкой, облаченной только в розовые трусики и маечку с изображением Микки-Мауса. Грязные светлые волосенки свешивались Насте на лицо.
