ряды так громко переговаривались, что даже первые не могли услышать, что он говорил.
«Сверхчеловек. Вода, несущая и забирающая жизнь. Высшее создание, созидательный человек, сотворивший смыслы. Несчастный человек. Счастливый человек. Человек, прошагавший по воде мертвого пруда и вернувшийся в мир живых. Бог, являющий себя в моменты отчаяния всего света. Повелитель света и тьмы. Властитель смерти и жизни. Хранитель смыслов. Бог, который протянет руку и отдаст свою силу. Бог, разрешающий избранным быть подобными ему. Человек — вот его сущность. Джексон — вот его имя. Таков сверхчеловек. Таково будущее человечества. Но никто в мире не хочет услышать правду», — проговорила про себя Грейс и почувствовала, как внутри потеплело. Джексон говорил им это. Грейс помнила его слова наизусть.
Профессор Френсис к концу занятия становился более встревоженным, чем обычно. Казалось, что он чувствовал себя неудобно, что задерживает студентов на собственном занятии и старался прочитать лекцию как можно быстрее, чтобы никого не держать. Говорил быстро, сбивался, возвращался и перечитывал, но потом все равно начинал волноваться и терял мысль. В моменты паники Френсис не смотрел на аудиторию. Ему совсем не до чужих умов. Свой бы не потерять.
— Мы не успели разобрать философию экзистенциализма. Сартр, может, даже Камю и его «бунтующий человек». На следующем занятии мы… Мы, надеюсь, вернемся и пройдем это. Очень интересная тема, очень хорошая литература. Если вы захотите…. Если вдруг, можете взять учебники в библиотеке. Там есть замечательное собрание философских текстов и вырезок из них, — зачитал профессор Френсис с листа, захлопнул тетрадку, убрал ее в ящик, закрыл на ключик, а потом вдруг встал и покинул аудиторию, не сказав ни слова.
Студенты, обрадовавшие, засобирались домой. Поднялся гул, раздавались смех и веселые обсуждения. Жизнь вновь вернулась в аудиторию.
Однако уйти успели не все. Путь с верхних рядов преградила Лиза Грей. Высокая, красная и злая.
— Что ты там говорил про мою подругу? — процедила она, когда перед ней появился тот самый парень, посмевший неосторожно высказаться о Сабрине и посчитавший, что никто его не услышал.
В аудитории похолодало. Парень, пожалевший уже, что раскрыл рот в неподходящее время, но слишком уязвленный, чтобы признать поражение, оказался напротив. Позади собрались его друзья. Веселые, предвкушавшие зрелище, на которое можно поставить воображаемые ставки. Их извращенная радость придала сил герою. Он сказал:
— То, что надо!
— Повтори, что ты сказал.
— Я не буду повторять. Ты и твоя подружка все слышали! — чуть помявшись, повторил уязвленный. Один из друзей стукнул его по плечу, для уверенности. Он добавил: — Если вы еще раз появитесь здесь…
— И что тогда? Пораскидываешь своими ручками-нитками? Ударишь? — прошипела Лизы и схватила его за плечо. Схватила сильно, так сильно, что даже костяшки пальцев побелели.
— Отпусти! — прокричал он, покраснев от боли, и начал бить Лизу по руке.
— Думаешь, я тебя боюсь? — спросила Лиза.
— Отпусти!
— Думаешь, мне не все равно на твою боль? Мне, как и тебе на боль Сабрины? — процедила Лиза и сдавила сильнее. Еще чуть-чуть, и переломит кости.
— Идиотка?! Ты руку мне сломаешь!
Друзья позади уже чувствовали подвох. Кажется, даже перестали смеяться.
— Ты извинишься, а потом я отпущу. Иначе…
— Что иначе? Что ты мне сделаешь?! — заверещал он. — Ты же никто! Я тебя не боюсь!
Лиза, казалось, готова отгрызть голову парню. Она стиснула зубы, и лицо ее сделалось совершенно звериным, широким, злющим. Но вдруг, словно почувствовав что-то, отпустила. Яркие блики света в аудитории разгорелись. Все вокруг казалось сном.
Лиза стояла и смотрела на обидчика. Потерянная, опустошенная, бледная. За мгновение она вдруг обратилась в мраморную статую, замерев не в самой лучшей позе. Но Грейс заметила, как в глазах подруги зажглось что-то нечеловеческое. Что-то странное, иноземное. Как будто всеобщее унижение сделало ее сильнее. Превратило в что-то другое, не в человека, а силу, возрожденную из пепла.
— Когда-то ты еще пожалеешь об этом, — прошептала Лиза, взяла за руку Сабрину, стоявшую позади в растерянности, и увела подругу прочь. Джим ушел следом, не обернувшись. Он почти не хромал, но шел медленно.
«В бунте найдется сила. В бунте и унижении есть смысл. Стань отражением другого. Потеряй себя. Исчезни. Сотри себя в порошок и создай снова. Человек — это Бог, но жизнь Богов страшна. Страх и боль — окно в бесконечность. На том краю мы увидим самих себя. Конец открывает портал в реальность. Жизнь — самообман. Все вокруг — отражения. Жизнь — это бунт. Прими жизнь, ее не изменить. Но измениться всегда можешь ты. Лучшее, что ты можешь сделать, — уничтожить в себе чужого и создать себя настоящего», — Грейс повторяла эти слова, они осели на языке соленой крошкой. Это правильно, необходимо. Иначе быть не может. Джексон никогда не врал. Он всегда говорил, что дарил им только правду.
Грейс вынырнула из воспоминаний, голос Джексона перестал звучать в ее голове. Мир был прежний. Уязвленный, ныне счастливейший из людей, студент радовался победе. Его друзья уже собирались идти праздновать, но счастье их обрубил Осборн. Он наконец дошел до них и толкнул шутника.
— Радуешься? — прошипел он.
Порыв Осборна был не ясен, оттого и напугал.
— А тебе то что? Имеешь виды на нее?
Осборн схватил парня за воротник куртки и дернул. Тот чуть не потерял равновесие.
— Эй, ты что?!
— Ты со своей матерью также вел бы себя? С сестрой тоже? — процедил Осборн. — Понравилось бы смотреть на то, как какой-то придурок угрожает твоей матери, а потом ухахатывается с друзьями?
— Да ты…
— Понравилось бы, а?
— Ты с ума сошел, Грин? Что тебе надо? — прошептал парень.
— Ты придешь к себе и будешь обжиматься с подружкой? А какого будет ей? Она же узнает, как ты угрожал другой. Она будет уважать тебя? Скажи, она будет тебя уважать?
Осборн держал его за воротник, бледный, с огромными, будто бы вываливающимися глазами, в которых не было ничего, кроме ненависти. Руки его дрожали.
— Ты унижаешь других, а потом радуешься своей победе? Ты горд собой? Ты рад, что твою дурость обсмеяли?!
— Что с тобой, Грин?!
— Считаешь себя человеком?
