карман синего пухового жилета. Перевел взгляд на навесной зеркальный шкаф над раковиной. Шизотрон Шерман уставился на него в ответ; на его лице, темном и пустом, как стоячая вода, отражения своих мыслей он не нашел. Немигающий взгляд черных глаз, чья темнота иногда становилась вроде света, казалось, сосредоточился на чем-то очень далеком.
Ощутив слабое отвращение, Адриан открыл навесной шкаф. Ни аспирина, ни противопростудных или противодиарейных препаратов на полках не было. Он снял с расчески длинный светлый волос. Некоторое время смотрел на него, наконец бросил в раковину, закрыл шкаф и вновь встретился взглядом с Шизиком.
– Думаешь, так не будет? – спросил Шизик. – Готов поспорить с тобой на что угодно, что именно так и будет.
– Убирайся, – сказал Адриан и вернулся к двери спальни.
– …Даже не знаю, старик. Я более, чем уверен, что он настраивает Блейк против меня, говорит что-то вроде «твой экс был лучше». Ладно, мне завтра рано вставать… Нет, не был… Ну ты и ушлый черт! Договорились.
Шорох покрывала, приближающиеся шаги. Адриан стоял слева от дверного проема. Захария свернул вправо. Шел он медленно и как-то неуверенно, волоча ноги, будто на него давит тяжелый пресс.
Внутри Адриана шевельнулось узнавание.
Ванную комнату залил резкий люминесцентный свет, который был ничуть не лучше сумрака. Под звон струи, направленной в унитаз, слышалась ругань:
– Милый боже! Какого черта здесь так смердит?
Смыв воду, молодой мужчина зашаркал обратно. Выключив лампу на прикроватном столике, не снимая халата, забрался под одеяло. Адриан наблюдал за ним из-за дверцы встроенного шкафа.
Внезапно Захария сел в кровати.
– Ты, грязное маленькое животное, – тщательно выговаривая слова, произнес он. – Ты испачкал трусы? Как ты посмел!
Адриан подался вперед, пристально глядя на брата художника из темноты более плотной, чем та, что, словно черная замша, наполняла спальню.
– Хочешь, чтобы я это сделал? Отвечай. Хочешь, чтобы я искупал тебя в водичке, мелкий змееныш?
Захария говорил сам с собой, вернее, обращался к невидимому собеседнику, а вовсе не к нему. Так же неспешно, как подался вперед, Адриан позволил темноте снова обнять себя.
Еще не время.
– Извиняйся! Повторяй за мной: «Я виноват, Зак. Я не должен был сыпать землю в слив твоей ванны».
Рухнув обратно на подушку, Захария меньше чем через минуту уже крепко спал.
Четверть часа спустя Адриан выбрался из шкафа. Пока он сидел в шкафу, ему дважды казалось, будто в живот ему выстрелили из гаубицы. Дважды он был уверен, что навалит кучу прямо там.
Он назвал его Шкафом Терпения.
Прятаться в доме человека, которого собираешься похитить, еще куда ни шло, но обделаться… Это беспокоило Адриана. Однажды он наткнулся на растерзанное тело на дне ущелья недалеко от Сандерсона, Техас. Солнце уже оторвалось от горизонта и начало прогревать пыль, тени от камней и мельчайших возвышенностей протянулись на мили. Но в ущелье было темно, стучала вода, наполняя стылый воздух речным ароматом.
Это было отвратительно по трем причинам. Во-первых, убийца не закопал ее; вопрос времени, когда до нее доберутся койоты. Во-вторых, наложил несколько куч под действием адреналина, из чего Адриан сделал вывод, что перед ним работа любителя. В-третьих, Адриан вступил в дерьмо, а потом, скрежеща зубами, долго промывал ботинок в реке.
Почему раньше он не вспоминал об этом случае? Может, царившая в Шкафу Терпения болезненная тишина заставила его вспомнить?
Снег продолжал падать; на газонах, кустах, крышках мусорных баков уже образовался дюймовый слой.
Сняв защитный колпачок с иглы, Адриан приблизился к кровати.
Что-то звякнуло под ногами.
Лицо Захарии оставалось умиротворенным, левая рука покоилась поверх одеяла, глазные яблоки трепетали под веками. Что ему снится?
Адриан опустил взгляд – на бокал, который сшиб ботинком.
Выпустив из шприца пузырьки воздуха, потянул рукав черного халата из шелка и кашемира и погрузил иглу в предплечье.
Раз, два, три, четыре…
Брат художника открыл глаза, но даже не попытался оторвать голову от подушки.
– Что вы делаете в моем доме?
– Он насыпал землю в слив твоей ванны. – Адриан выдернул иглу и подоткнул одеяло. – Сколько ему?
– Д-десять.
– С десятилетним ребенком уж как-нибудь ты бы справился.
– Это происходит наяву? – Захария зажмурился. Вроде бы во второй раз открыть глаза ему было труднее. – Или я сплю?
Разглядывая повзрослевшее лицо с детской фотографии, Адриан размышлял о том, что заставило сработать у него в мозгу древний охранный механизм. Захария должен был попытаться вскочить, закричать, пустить слюну, умолять – что угодно. Вместо этого продолжал лежать и таращиться на него, как… как граф Чокула – на миску хлопьев. Только без дурацкой улыбочки.
Да, брат художника боялся, но недостаточно… интенсивно.
Что-то было не так.
Ладони в перчатках стали влажными, над верхней губой выступила испарина. Боль в животе вернулась, штопором вворачиваясь в кишки. Вот что было интенсивно. Интенсивней некуда. Он знал, что стал белее мела, но и только – даже дыхание не участилось.
– Ты будешь спать, и спать крепко. Но сейчас ты не спишь. Ты должен был наказать его.
– Я бы не смог ударить ребенка, – сказал Захария, медленно моргая.
– Но хотел?
– Да.
Боль ужалила. Не отрывая глаз от брата художника, Адриан задрожал: сначала колени, потом грудь, дрожь достигла левого глаза. Он сжал губы. Вместо рта задергалась щека. Чего ему хотелось, так это прилечь. Зажечь сигарету. Смотреть в потолок. Он потер латексными пальцами швы на брюках.
– Захария, позволь снять бремя с твоих плеч. Я здесь не для того, чтобы убить тебя, ограбить или изнасиловать. Но я заберу тебя с собой. Понимаю, тебе страшно. Одно дело солдат, который представляет, что может внезапно умереть. Другое дело – обычный человек, который сегодня лежит в своей кровати, а завтра… – Адриан замолк на полуслове. – Ты думаешь, я псих.
Он чуть не сказал «Шизотрон Шерман». Но тот так на него посмотрел… словно каким-то образом все знал.
– Ч-что?
– Думаешь, что я псих или вроде того. Не очень здоровый. Псих.
– Нет, я не…
Поздно.
– Как в этих книгах, в которых автор, когда приходит время, раскрывает причину разрушительного поведения главного героя или, если на то пошло, антигероя. Это может быть что-то до ужаса банальное вроде пережитого в детстве насилия или, наоборот, трудное к восприятию.
– Я не…
– Но что, если главный герой, вернее, антигерой, не псих, а просто странный? Что, если он всегда был таким? Если это его природа? Я не псих, Захария. В каждом человеке есть темнота, но у большинства она находит выход в безобидных формах. А в ком-то горит нефтяной
