еще он показал ей? Мужчины делали и не такое, чтобы перепихнуться.
– Говард Холт – художник-реалист. Не люблю реализм в живописи, но его картины – это нечто. Нечто! – Я поднял руки, умоляя о пощаде. – Встаю, встаю. Пора возвращаться к работе, цинковые белила уже высохли…
Вивиан снова сменила ладонь. Кажется, она охлаждала их, прижимая к стене. Затем поднесла горлышко бутылки к моим губам.
– Нет, нет, постой, если это последняя вода…
– Пей. Ты теряешь много влаги с потом.
Пахло сиропом из корня солодки. Пижамная кофта прилипла к груди, штаны насквозь мокрые. Я снова обмочился во сне? Ножки каталки сложились подо мной, и меня засунули в «Скорую».
– Мама? Мама!
– Тише.
– Вивиан? Это ты? Я не могу спать на кроватях с пружинами. Слышу, как они скрипят подо мной, внутри меня… Положи меня на пол и позови Утвиллеров, Зака, маму. Я должен с ними проститься. – Я начал рыдать без слез. – Я еще гожусь на что-то хорошее. Из меня еще может выйти толк. Отец, из меня должен выйти толк. Это ужасно! Ужасно! Это нечто!
Постепенно стук и треск ветра в темноте превратились в успокаивающий шепот сквозняка. Вивиан поила меня водой. В какой-то момент на моем лбу появился холодный компресс.
– Он делал тебе больно? – прохрипел я.
– Нет.
– Виви? Я бы хотел увидеть твое лицо… Я скучал по тебе.
Она промолчала, но не отстранилась.
* * *
Как странно вновь лежать со своей женой. Я не мог вспомнить, когда мы в последний раз просто лежали рядом и говорили. Последние месяцы перед ее уходом я отключался поверх покрывала.
Дэнни, есть одна история, которая может показаться ей интересной. Такой же интересной, как история Эдмунда.
Как бы я ни хотел продлить это ощущение близости, я должен был оттолкнуть ее.
– Хочу рассказать тебе кое-что.
– Что?
– Я похоронил Гилберта в лесу за задним двором. Завернул в его любимый плед и положил рядом Коржика.
Вивиан вздрогнула, как от удара. Даже в темноте я ощутил на себе ее взгляд.
– Это сделал ты?
Как и Утвиллер, она сразу подумала на тебя. Это о чем-то говорит, не так ли? Конечно же, о том, какой ты хороший послушный парень.
– Вивиан…
– Ты ненавидел его.
Я сел, не пытаясь дотронуться до нее. Она по-прежнему была близко, но теперь – недосягаемой.
– Нет, нет…
– И мечтал бросить в костер.
– С чего ты взяла?
– Ты сам сказал, когда был пьян.
– Тогда какого черта, – я шептал, – ты не забрала его?
– Потому что ты не позволил мне! Сказал, что я могу катиться к черту, но без него. Дэн, кто это был?
Ее голос оставался неизменно тихим, однако что-то из него ушло. Как то, что уходит в ночь с тридцать первого августа на первое сентября. Вечером песня сверчков вновь наполнит темноту, но будет уже другой. Все угасает. Лето не вечно. Ничто не вечно. В эту игру невозможно выиграть.
– Говард.
– Почему?
– Полагаю, хотел продемонстрировать серьезность своих намерений. Он следил за тобой, мамой, Заком.
– Что случилось два года назад?
– Я сбил человека и уехал с места аварии. Этим человеком был Говард.
Вивиан принялась меня колотить. Я просто сидел, а она проходилась по мне обеими руками. От удара по груди темнота вспыхнула красным и синим – цвета пламени газовой горелки. Прямоугольниками, выстроенными в вертикальный ряд, равномерно тлеющими в поле темноты. Марк Ротко «Номер 14». Абстрактный экспрессионизм. Живопись цветового поля. Распознавание и трансформация образов.
Кажется, я отключился на пару мгновений. Обнял Вивиан. Она застыла в моих объятиях. Я отстранился от нее как можно нежнее.
– Прости меня, Виви.
– Ты был пьян.
– Конечно.
Вивиан поднялась на ноги и отошла в темноту. Я уперся рукой в землю, чтобы не упасть.
– Мою мать сбил такой же мерзавец, как ты.
Я онемел. А вслед за онемением пришла злость.
– Ты сравниваешь Холта со своей матерью?
– Нет, Дэниел. Я сравниваю тебя и убийцу моей матери.
Я прислонился к стене и закрыл глаза, слушая, как она всхлипывает… Я на полной скорости слетаю с шоссе и врезаюсь в дерево. «Скорая» доставит меня в больницу, захлебывающегося кровью из-за пробитых обломками ребер легких, где врачи констатируют мою смерть. Закари, Уильям и Джеральд будут нести мой гроб. Вивиан, безутешная молодая вдова. Говард Холт продолжит идти своей дорогой.
Почему я не разбился насмерть?
– Вивиан, – прошептал я, – прости меня.
Говорят, в темноте можно различить даже самый слабый свет. Но Вивиан не видела никакого света – только темноту; ее она различила очень хорошо. И где-то в этой темноте, в уголке, о существовании которого прежде не догадывалась, она не испытывала жалости к Дэниелу.
Вивиан помнила ту ночь. Она ждала его в гостиной вместе с Гилли. Свет фар плеснул по стенам и потолку, автомобиль заехал на подъездную дорожку, бормотание мотора стихло. Она сразу поняла: на дороге что-то произошло. Видела трещины на ветровом стекле. Предполагала, что это был олень. Но Дэн изменился. Это не был олень – их он убивал всю свою жизнь.
Они должны были попасть в пустую комнату с земляным полом, чтобы он все ей рассказал. Хотя в том самом уголке, глубоко внутри, Вивиан всегда знала правду.
Разница между Дэном и безымянным водителем все же была: Дэн не ушел безнаказанным.
Сколько ударов сердца жила Кэтрин Хоули после того, как габаритные огни автомобиля растворились в темноте? Ее нашли в неглубоком овраге, в котором уже насыпало четыре дюйма снега. Притормозил ли ее убийца? Вспоминал ли ее лицо? Или забыл на следующий же день? Если вообще его помнил.
Все эти годы, снова и снова, Вивиан спрашивала себя, что бы она сделала с убийцей своей матери. И лишь недавно этот вопрос обрел огромную важность. Смогла бы она причинить ему такую же боль, какую он причинил ей и отцу? Да, это не вернуло бы маму, но некая часть Вивиан – теперь, когда ее глаза ничего не видели, она смогла наконец разглядеть ее – хотела искупаться в его крови и радовалась бы его крикам.
Заслуживал ли Дэн боль? А она? Мы созданы для боли. Наши тела и наши души. Вся ее жизнь состояла из разных этапов боли. Боль была ее частью с тех пор, как ей исполнилось восемь.
Она помнила, как Джон Эбрайт вскочил со скамьи. Кто-то закричал: «Держите его!» Лица мужчин вытянулись. Дед сохранял каменное молчание, бабушка обратила растерянный взгляд на распятие. Удивительно, как легко и живо
