Неслышно подошел Баходыр, опустился рядом, и Рашид, очнувшись и не понимая, где он находится, попытался встать.
-- Да лежи ты, лежи,-- остановил его товарищ. -- Давно приехал из райцентра, а тебя все нет и нет, думаю: не случилось ли чего, уж слишком слабым ты выглядел утром. Самат подсказал, что ушел к речке. Еле отыскал. Красивое ты место приглядел. Подошел, а ты как будто спишь, улыбаешься чему-то приятному; конечно, такая благодать вокруг, свежесть и тепло, да и сон -- лучшее лекарство, как говорят наши старики.
-- Знаешь, Баходыр, мне то ли снилось, то ли вспомнилось, не пойму, первая осень на хлопке. Помнишь нашу компанию?
-- Разве такое забывается? Я и сам частенько вспоминаю: единственный раз по уму да без нервотрепки работали благодаря Фролову. Эх, будь сейчас Фролов здесь, разве я торчал бы на кухне целый день, когда такие поля вокруг? Собрать сто килограммов для меня не труд, но самостоятельности, самостоятельности хочется, а тут, возле казана, она вроде у меня есть, тем и тешу себя, хотя понимаю -- не самостоятельность, а самообман это. Не лень мне, и не поля я избегаю, как думают некоторые. Настоящей работы хочется, а не так, для галочки.
-- Понимаю,-- кивнул Рашид. - Еще как понимаю...
Все эти годы, вспоминая ту давнюю осень, он носил в себе обиду на Пименова за то, что тот развалил их компанию, нарушил их с толком налаженный быт, лишил жизненных радостей: веселых ужинов, шумных поездок в районную баню, долгих и неспешных вечеров, когда можно было несуетно оглядеться окрест и увидеть не закованную в асфальт землю, а ту, первородную, называемую емко отчей землей, наконец, тех часов, когда они могли проговорить весь вечер обо всем на свете. А вот сейчас Баходыр вспомнил совсем о другом, о том, как легко и радостно им работалось, именно работалось.
Может быть, и пригрезилось ему все это оттого, что помнил он сердцем, как ему работалось, как рвался в поле, ибо только настоящая работа, сознание выполненного долга придавали прелесть той свободе, что отстояли они для себя. Все остальное сейчас казалось лишь приятным приложением. И вот только сейчас, на разогретом солнцем взгорке, обида на Пименова обрела конкретную причину -- он помешал им работать, реализовывать лучшее в себе.
Вечером, торопливо поужинав, все заспешили в кишлачный клуб на "Блондинку за углом". Видя, с какой завистью поглядывает Самат на уходящих в кино, Давлатов кивнул Баходыру: отпусти его, я помогу прибраться и сделать заготовки на завтра.
Баходыр сегодня был почему-то особенно добрый и великодушно отпустил не только Самата, но и другого помощника.
Шумный по вечерам двор чайханы быстро опустел, и друзья остались одни. Сами они еще не ели, и, пока Баходыр выбирал из котла остатки ужина, Рашид добавил в остывающий титан заготовленные Саматом мелко наколотые дрова. Из распахнутого поддувала титана-кипятильника и высокой закопченной трубы сыпались в темноту искры и вырывались языки пламени, во дворе остро пахло дымом, древесным углем, и эти запахи напоминали Давлатову, зябко кутающемуся в телогрейку, далекий отчий дом.
Мысли Рашида унеслись в прошлое, далеко, но вдруг, прорезая тьму двора ярким лучом и наполняя его стрекотом двигателя, по мощеной дорожке въехал мотоцикл с коляской. Приехавший шагнул от мотоцикла к парню, слегка припадая на левую ногу, и радостно воскликнул:
-- Рашид!
Мотоцикл тем временем лихо развернулся, поднимая невидимую в темноте пыль, запах которой ощущается в ночной прохладе еще резче, чем днем, и, вызвав недовольный лай соседских собак, исчез в переулке, откуда, все удаляясь и удаляясь, раздавался его треск.
Давлатов сразу узнал голос и походку Салиха-ака.
Они поспешили навстречу друг другу и обнялись. На бригадире, несмотря на прохладу, был знакомый вытертый пиджак, та же тюбетейка, те же сапоги, но главное -- он сам нисколько не изменился: тот же приветливый взгляд усталых и грустных глаз, добрая улыбка в приспущенных по-восточному усах, в крепком жилистом теле еще чувствуется сила.
На шум вышел из огороженной кухни Баходыр, и церемония приветствия повторилась. Правда, Баходыр, более искушенный в обычаях и традициях своего края, бойко расспросил о доме, семье, внуках, об урожае -- ритуал, без которого не начинается разговор уважающих себя восточных людей.
-- Какими судьбами, каким ветром занесло к нам? -- вставил вопрос и Давлатов.
-- Удачный день, Рашид-джан... Утром встретил ваших ребят, они работали на соседних с нами полях, рядом с шипаном, где растет арча Мавлюды, помнишь? Вот и рассказали, что и ты, и Баходыр, главные "партизаны" прошлого года, здесь, сказали, что ты болен. А у нас не принято забывать друзей, вы ведь меня здорово выручили тогда. Признаюсь,-- теперь уже можно,-- сильно попортил мне кровь Максудов, даже сниться стал по ночам в своих бабских туфлях. Но обиднее всего было думать, что вы не видите разницы и вам все равно -- что дурак Максудов, что я, бригадир, у которого душа болит за выращенный в трудах хлопок. А вышло-то совсем не так, боль у нас оказалась общая. Вот тогда уполномоченный не только из снов моих ушел, а даже из мыслей исчез.
-- Дай бог, чтоб навсегда,-- заметил Рашид.
-- Правильно говоришь... Узнав о твоей болезни, я, конечно, обещал ребятам тебя проведать, но не думал, что смогу прямо сегодня. Прихожу с поля, вижу -- внук во дворе мотоцикл ладит. Спрашиваю: "Куда так поздно собрался?" Отвечает: дескать, в кишлаке какая-то интересная комедия и он обязательно должен ее посмотреть. Ну, тут я прямо от калитки и говорю старухе: "Cобери-ка мне узелок, я заодно с внуком в кишлак к ребятам, старым друзьям, в гости съезжу..." Туда и обратно с ветерком,-- мой внук Санжар иначе ездить не умеет.
Да велел Айгуль своей налить в бутылку или банку, какая побольше, отвар, что готовит для мающихся животом Куддус-бобо. Это наш сосед. И дед его, и прадед в кишлаке испокон веку табибами были... А сам быстренько в курятник нырнул, тепленьких яиц собрать из-под несушек. Куддус-бобо говорит, что отвар надо запивать сырыми яйцами, и непременно свежими. Вот так, друзья: внук в кино, дед в гости... Да где же он? -- спохватился Салих-ака. -- Не увез ли
Санжар в кино узелок, о котором я вам тут разболтался? -- он растерянно оглянулся.
-- Цел! -- радостно сообщил Баходыр, заметив в слабом свете фонарей узелок обочь мощеной дорожки.
-- Ну и хорошо! -- обрадовался Салих-ака.
Подобрав вместительный узелок, они направились к айвану под освещенными окнами чайханы, где по вечерам ребята играли в шахматы.
-- Выходит, и вы, и мы с Рашидом еще не ужинали,-- отметил Баходыр и снова исчез за оградой кухни-времянки.
Салих-ака неторопливо развязал узелок, расправил концы, разглаживая ткань ладонью, и чистая тряпица стала дастарханом. Перво-наперво он передал Рашиду литровую бутыль из-под венгерского вермута с завинчивающейся пробкой, наполненную по горлышко.
Рашида так тронуло внимание старика, что вместо слов в горле у него застрял какой-то комок, и он, отвернувшись, стал разглядывать жидкость на цвет, поднимая бутыль к освещенному окну; руки его не то от волнения, не то от слабости заметно дрожали. Темно-бордовый отвар напоминал гранатовый сок. Тем временем Салих-ака осторожно переложил в железную миску, оказавшуюся под рукой, крупные яйца, все до одного цвета хорошо обожженной глины. На расстеленном узелке осталась горка теплых лепешек, что испекли снохи к возвращению мужчин с поля, и две тяжелые, килограмма по полтора каждая, темно-синие кисти крупного винограда.
-- Это мой сорт,-- сказал старик, не скрывая гордости. -- Что-то среднее между Чорасом и Тайфи. -- Он поправил кисти винограда и стопку лепешек, виновато развел руками и смущенно сказал Рашиду: -- Думал и курочку для тебя отварить, и самсы горячей прихватить, младшая сноха печет ее замечательно, из слоеного теста, да все неожиданно получилось, и внук торопил. Так что не обессудь, в другой раз...
-- Спасибо, спасибо, Салих-ака. Мы с Баходыром очень рады вас видеть, да и все у нас есть,-- ответил не менее смущенный Давлатов, тронутый заботой старика.
И верно, Баходыр, словно волшебник, принес и расставил на дастархане сыр, масло, колбасу, разогретую тушенку, и даже банку шпрот -- наверное, основательно потряс личные запасы у многих, благо вчера было воскресенье, кое-кого приезжали проведать родственники, а кому-то передали посылки.
Прежде чем приступить к еде, Салих-ака отвинтил пробку и налил в пиалу отвар, чуть больше половины, а когда Рашид его выпил, в ту же пиалу ловко разбил острым ножом, что всегда висит у него в ножнах на поясе, два яйца, янтарно блеснувших тугими желтками.
Рашид выпил и то и другое без особого удовольствия, и Салих-ака, заметив это, сказал, что отвар трав Куддус-бобо делает на кожуре гранатов, издавна известных как средство от болезни желудка. Баходыр, протягивая бригадиру пиалу с чаем, наполненную на треть, что означает высшее уважение к гостю, предложил отведать городских гостинцев.
