По обыкновению, когда в любви наступала зима, душа Айседоры отогревалась танцем. Между любовниками пробежал холодок, и Дункан погрузилась в работу. Как раз в это время Советское правительство прислало ей приглашение с предложением организовать школу в России, обещая финансовую поддержку. Айседора приглашение приняла с энтузиазмом. Наконец-то началась сбываться ее мечта – собственная школа танцев. Луначарский предоставил в распоряжение Айседоры роскошный дворянский особняк.
– Вот ведь негодяй! Обещал, что я буду танцевать в храме Христа Спасителя, а пришлось в Большом театре! – говорила она позже про наркома просвещения. – Хотя он подарил мне целую школу танцев!
Большевистская Россия внушала ужас, все отговаривали ее ехать в эту голодную, разрушенную страну, но Дункан была настроена решительно. Ей чудилось, что в отдельно взятой стране будет построен идеальный мир, преисполненный братской любовью и дружбой. Она собиралась провести всю свою оставшуюся жизнь в этом прекрасном новом государстве, ходить босиком и носить просторную тунику с шарфом пролетарского красного цвета.
Дункан от своих намерений не отступилась. Вскоре она танцевала на российских сценах экспрессивный танец с шарфом. Алое полотнище вилось вокруг ее гибкого тела, облаченного в белую тунику, аллегорически символизируя бурю революции. Простые движения: шаги, легкий бег, невысокие прыжки, свободные батманы, выразительные позы и жесты. Она эмоционально проникала в музыку и точно передавала ее зрителю. Каждое движение было достойно восхищения и заставляло учащенно биться сердце. Красное и белое, страсть, темперамент, надрыв – зрелище пришлось по нраву большевистской публике. Другие революционные танцы из репертуара также пользовались популярностью. Она танцевала под «Марсельезу» и «Интернационал». Особый успех имели композиция «Славянский марш» и «Варшавянка», в которой «знамя революции подхватывалось из рук павших борцов новыми и новыми борцами».
Айседора ни разу не пожалела о том, что приняла приглашение работать в Советской России. Здесь ее творчество получило новый успешный виток, здесь же осуществилась ее главная мечта – «Студия пластики для пролетарских детей», как называли ее школу большевики. Уже в двадцать первом году ее ученики выступали на театральных подмостках. Босоногие танцоры в свободных белых туниках с красными флагами вызывали восторг. Айседора была почти счастлива.
На одном из концертов, когда Дункан вышла на поклон, на сцену поднялся одетый в гимнастерку паренек, по возрасту совсем мальчишка, худощавый блондин с голубыми озерами глаз. Его тонкое лицо с высокими скулами показалось ей знакомым. Юноша протянул букет полевых цветов. Он смотрел на приму и чего-то от нее ждал.
– Вы меня не узнаете? Я Данилка!
Айседора взяла цветы, одарив его нежной улыбкой. Юноша не уходил, она терпеливо ждала.
Он не знал английского, Дункан не говорила по-русски.
– Это я! Я, ангел! – втолковывал Данилка.
– Ангел, – произнесла Айседора знакомое ей слово.
Овации не умолкали, публика требовала танец на бис. Грянула музыка, и Данилке пришлось покинуть сцену. Он спустился в зал, не ощущая себя в пространстве. Только что состоялась их встреча. Встреча, которую он так долго ждал, но она оказалась совсем не такой, как он себе ее представлял. Узнала она его или нет, Данилка так и не понял. В его сердце проснулось казавшееся навсегда ушедшим чувство первой любви. Детское, светлое и яркое, как ее алые губы.
Данилка разузнал адрес мадам Дункан и прислал ей на Пречистенку букет ландышей. Он вложил в цветы записку со словами: «I give you my heart. Daniil»[2].
Ее помогла написать одна знакомая, старая гувернантка. После столь решительного поступка мадам, по его мнению, должна была обратить на него внимание, но никакого ответа не последовало. Данилка был упорным, он приволок очередной букет. Юноша не думал, что мировая звезда привыкла купаться в цветах и признаниях и воспринимает их как должное. Его действия не возымели успеха – его по-прежнему не замечали. «Хоть бы взашей прогнала, что ли, а то словно и не существую я вовсе», – злился Данилка.
Москву будоражила новость, все обсуждали роман Айседоры Дункан и Сергея Есенина.
«А как же я?» – недоумевал Данилка. Соперничать с поэтом не представлялось возможным, и ему больше ничего не оставалось, как тихо страдать. В своей юной жизни Данилка столкнулся с очередным вероломным предательством. Сначала его предала мать, а теперь и возлюбленная. Верить женщинам нельзя.
* * *
Молодой, стройный, голубоглазый, с пышной копной золотых кудрей, Есенин был похож на ангела. Айседора так и сказала ему при первой встрече: «Ангел!» «И чорт», – добавила, глядя в его озорные глаза. Именно так, твердо через «о», произносила она это слово, с сильным акцентом, придающим своеобразный шарм. Их роман вспыхнул мгновенно от искры, которая возникла при первом взгляде друг на друга.
Любовь накрыла их волной и закружила в сумасшедшем танце. Поэт для Дункан был очередной страстью, не менее сильной, чем предыдущие. Она влюблялась быстро, не раздумывая, подходит ли ей объект или нет, и никогда не сомневалась, достойна ли любви, станет ли ее чувство взаимным или будет отвергнуто. От этой женщины исходила колдовская сила уверенности в себе и обаяния, против которой устоять не мог никто. Любовь давала ей силы.
На ее печальном лице заиграла улыбка, и сама она расцвела. Поэт был сражен наповал невероятным обаянием знаменитой американки. Не в силах словами выразить свои чувства, он сплясал перед ней какой-то дикий шаманский танец. Она все поняла. Айседора «подошла и прищуренным глазом хулигана свела с ума», и Есенин уже на второй день переехал к ней на Пречистенку, где они стали жить вместе. Они пропадали на несколько дней, скрывшись от всех, наслаждаясь друг другом. Потом появлялись и вместе ходили на светские приемы, где среди богемы Есенин читал стихи, а Айседора танцевала. Пребывая в любовной эйфории, поэт написал несколько стихотворений. К своей возлюбленной поэт испытывал сильные и смешанные чувства – от слепой любви до презрения и ненависти. То был трогательно нежен и целовал ей ноги, то грубил и швырял в нее сапоги. Есенин уходил в ночь и напивался. Затем возвращался и рыдал на коленях. Айседора все прощала.
– Здесь мы будем жениться, – тыкал пальцем Есенин в сторону храма, когда они катались на извозчике по ночной Москве. И они действительно поженились. Это был ее первый и единственный брак. Раньше Айседора никому не позволяла взять себя в жены.
Разговаривал Есенин с Дункан жестами, прикосновениями колен и локтей. Они понимали друг друга. Айседора тонко чувствовала все оттенки настроения людей, не только мимолетные, но все или почти все, что таилось в душе. Это хорошо знал Есенин, он не раз во время общего разговора хитро подмигивал собеседнику и шептал, указывая глазами на Айседору:
– Она все понимает, все, ее не проведешь.
Вся Москва обсуждала эту странную пару.
– Знаменитый красавец поэт мог найти и помоложе, – вздыхали барышни, тайно влюбленные в Есенина.
– Что в ней особенного? Не юная, не стройная, кожа не гладкая. Из-за чего такой ажиотаж? – недоумевали замужние дамы и старые девы. Они искренне считали, что женщина за сорок никому не интересна. Двадцать пять лет – вот крайний срок, чтобы выйти замуж, и то уже считается старухой. И тут свадьба с молодым поэтом. Невероятно, чудовищно, непостижимо!
– Шестнадцать лет разницы – это слишком! Так не бывает! – сплетничали кумушки и сходились во мнении, что Дункан знает рецепт приворотного зелья.
– Секрет ее популярности у мужчин – слава. Мужики думают шаблонно: раз она знаменитость, значит – красавица, каких свет не знал, – решали дамы. Но они ошибались.
Слава привлекает, но к Айседоре влекло другое. Есенин сам был знаменит, слава Дункан ему, скорее, мешала. Увлеченность – вот что делает личность харизматичной и притягательной для окружающих. Кроме любви у Дункан была другая, более сильная страсть – танец. Любовь – вторая. И это умение увлекаться не только любовью предавало ей вневозрастное очарование. Эта женщина никогда не нуждалась во второй половинке. Она сама была целым. Ей всегда хватало самой себя для счастья.
Вся Москва обсуждала странную пару. Не только недалекие женщины, но и степенные мужчины, коих не заподозришь в способности изливать желчь, отзывались о Дункан не всегда лестно. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине? – в этом, казалось бы, комплименте явственно сквозила мысль, что ее время, увы, ушло.
Буквально все окружение танцовщицы считало своим долгом подчеркнуть ее возраст.
«Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая к груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице ее застыла ничего не говорящая улыбка. Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Непонятно, как может она почувствовать смысл высоких стихов поэта». Подобные отзывы слышались отовсюду. Дункан не знала русского языка, и «доброжелателям» было очень удобно в ее присутствии обсуждать ее же.
