отправился с вокзала в путь, они почувствовали облегчение, не веря, что больше не надо никуда бежать ни за
каким документом и не надо ничего доказывать.
В люксовском купе они ехали вдвоем. Их вагон был полупустой, тогда как обычные купейные вагоны были
забиты до полной вместимости. Делая вывод из увиденного, Душман сказал Леснику с ехидством:
— Наши соотечественники, покидая Родину, начинают экономить бабки с порога дома, а чемоданы набиты, как трюмы кораблей.
— Хай уматывают, больше нам хлеба останется, — пренебрежительно и беспечно отнесся к сообщению
Душмана Лесник.
— Если Родину люди покидают по политическим мотивам, я их еще могу понять, а тому, кто уезжает в
поисках легкой жизни, разрешал бы выезжать за рубеж только тогда, когда они по западным расценкам уплатили
бы за учебу у нас в школе, вузе, техникуме, других заведениях, где они получили путевую специальность, с
которой они не боятся пропасть на Западе. Если таких волков выпускать, так к чему мы придем?
— Ты знаешь, что в политике не разбираешься, и лучше в нее не лезь, — примирительно посоветовал
Лесник, наливая товарищу и себе в стаканы водки. — Давай выпьем за нас с тобой, за нашу удачу, чтобы все
наши планы осуществились, — предложил он.
— Давай за такой тост выпьем стоя, — став серьезным, согласился Душман.
Выпив спиртное и закусив, Лесник, как бы возобновляя беседу о политике, с недовольством заметил:
— Вот ты возмущался, что наши люди бегут за рубеж, а может быть, они правильно делают, им надоело
постоянно быть обманутыми, задавленными, униженными.
— Тоже мне защитник нашелся, — с аппетитом расправляясь с жареной курицей, отмахнулся Душман. — Вот
ты о себе скажи, в чем тебя, скажем, унизили?
— Мы с тобой едем в гости, у нас есть бабки как в наших деньгах, так и валюте, но я не имею права вывезти
из страны товара более, чем на тридцать рублей. Как я с таким подарком буду лезть в глаза тому же мистеру
Фостеру? Я бы тем депутатам Верховного Совета, которые приняли такой указ, яйца на их ослиные уши намотал.
— Ничего, как-нибудь проморгаем, тем более нас у хозяина культуре не учили, — пошутил Душман.
— Те, наверху, — он показал пальцем в потолок купе, — наверное, должны быть и умнее, и культурнее нас,
— продолжал возмущаться Лесник.
— Такой указ приняли, чтобы из страны меньше товара вывозили, чтобы не спекулировали, — пояснил
Душман.
— По-трущобному мыслишь, дорогой, — пошутил Лесник. — У нас уже спекулянтов нет и за спекуляцию не
судят. Теперь они являются деловыми людьми, именуемыми коммерсантами. Я считаю, если человек на свои
кровные что-то купил, независимо от стоимости, то имеет право как вывезти в любое место, так и привезти.
Сейчас демократы пришли к власти, может быть, они додумаются до такой простой истины.
Во Львове, пройдя таможенный досмотр без каких-либо осложнений, когда поезд уже тронулся и
пограничники покинули состав, Лесник, обращаясь к Душману, спросил:
— Вот честно скажи, я хитрый или нет?
— Ты знаешь мое мнение о тебе, ты же мой кум, давай, говори мне свою новость и не мучай меня, —
заинтересованно потребовал Душман.
Открыв тайник в своем перстне, Лесник достал из него и положил в ладонь Душмана бриллиант с крупную
горошину.
— Мой подарок жене Фостера, чтобы они не думали, что к ним в гости приехали нищие.
— А если бы тебя на границе залакшали? — удивленно спросил Душман.
— Ты и один провернул бы наше общее дело. Тем более что проводник с тобой знаком и с тобой имеет дело.
— Почему ты раньше мне о бриллианте не сказал?
— Береженого Бог бережет, — усмехнувшись, пояснил Лесник. — Я читал в одной книжке, что таможенники
следят за глазами своих клиентов. Узнав о секрете раньше, ты мог во время проверки нечаянно своим взглядом
или еще чем-то заострить внимание таможенников на моем камушке.
— Так они все равно рассматривали твой перстень, я бы сказал, и очень внимательно.
— Он у меня записан в декларацию, как и твой, поэтому меня могло выдать волнение или если бы я начал
шебутиться около них.
Так что без приключений они прибыли в Австрию. Когда подъезжали к Вене, к ним в купе зашел зять Гуцула, с
которым близко они так и не познакомились. Он отдал Душману сверток с картинами. При нем Душман проверил
содержимое свертка, после чего проводник быстро, как мышь, выскользнул из купе со словами:
— За остальное я уже не отвечаю.
На вокзале Душмана и Лесника встретил Фостер, который после обмена рукопожатиями спросил:
— Полотна с вами?
— Тут, в чемодане, — успокоил его Душман, кивнув головой на свою поклажу. — Куда им деться? — не
утерпев, похвалился он.
Они прошли к автомобилю, на котором приехал встречать их Фостер, и поехали по известному ему маршруту.
Отъехав от вокзала несколько кварталов, Фостер, обращаясь к гостям, сообщил:
— В Штаты мы с вами вылетим завтра вечером, а сегодня переночуем дома у моего друга Робертса.
— Он знает, зачем мы едем к вам? — осторожно поинтересовался Лесник, заранее предугадывая
отрицательный ответ.
— Знает! — удивил его Фостер.
— А надо ли было ему говорить? — заволновался Лесник, волнение которого передалось и Душману.
— Вы — коммерсанты, и то, что вырвались из-за своего занавеса делать бизнес, говорит о вашей хватке.
Таких людей мы ценим и уважаем, — повернув голову в сторону Лесника, сидевшего на заднем сиденье, объяснил Фостер.
Насильно повернув голову Фостера вперед, Лесник, успокаиваясь, заметил:
— Смотри вперед, а то нас убьешь и до своего друга не довезешь.
Вечером дома у Робертса собралось десятка два гостей, с которыми Лесник и Душман были познакомлены, но при всем желании имен своих новых знакомых не смогли запомнить. Когда все гости собрались, то Фостер, уединившись с Лесником и Душманом, спросил:
— Вы не будете возражать, если мы попытаемся продать наши полотна сейчас, здесь?
— Если хорошую цену дадут за них, а цену картин мы знаем, то не все ли равно, где их продавать, — ответил
за себя Душман.
— Я свои полотна согласен выставить для обозрения, но продавать намерен в Штатах, — с далеко идущими
планами, в которые был посвящен лишь Душман, сообщил Лесник.
— Каждый волен поступать, как ему вздумается, — спокойно среагировал Фостер на такой неожиданный
ответ, — но чтобы поднять ажиотаж вокруг твоих картин и знать, что их не должны мы продать, разреши мне
оценить каждую по три миллиона долларов, — обращаясь к Леснику, предложил Фостер.
— Такие условия меня устраивают, и если найдутся покупатели, то пускай берут, — согласился Лесник.
Картины были выставлены в заранее приготовленные рамы и представлены гостям для всеобщего
обозрения.
Попросив всеобщего внимания, Фостер стал говорить о том, как одному знакомому ему бизнесмену
понравились представленные здесь полотна знаменитых художников. Чтобы убедиться в подлинности картин, тот
привез в Россию своего эксперта, заключение которого сейчас находится при картинах. Убедившись в
подлинности полотен, бизнесмен заплатил за них вору большие деньги, но вывезти из страны полотна не смог.
Вмешались неизвестные силы, которые вернули полотна хозяину, у которого вот эти господа, показывая на
Лесника и Душмана, официально купили их, что подтверждается договором купли-продажи, оформленным
официально у нотариуса.
— Перед вами выставлены полотна известнейших художников. Если на предстоящем аукционе пустить
картины в продажу, я не удивлюсь, если цены поднимутся в несколько раз больше, чем мы сегодня за них
предложим. Так что, господа, постарайтесь не упустить свой шанс. Стартовые цены на полотна Айвазовского
«Осенний пейзаж» и «Мальчик-сирота» кисти Ге по три миллиона за каждое...
Услышав такое объявление, слушатели не удержались от гула удивления и недовольства.
Между тем Фостер продолжал:
— ...Стартовая цена полотен Малевича «Невеста» и Кандинского «Странник» — пятьсот тысяч долларов.
Это сообщение слушатели встретили спокойнее. Они стали, расхаживая в банкетном зале, рассматривать
полотна с разных позиций, не делясь друг с другом своими впечатлениями.
Оглядывая молчаливых покупателей, Душман тоскливо подумал: «При таком малом количестве гостей вряд
ли среди них найдется хотя бы один путевый покупатель, да и эмоций никаких я не вижу на лицах».
Однако начавшиеся торги, в которых большинство гостей приняло активное участие, вселили в него надежду
на положительный результат.
Душман согласился продать за семьсот тысяч долларов картину «Странник», полотно «Невеста» было
