— Ну что, кудрявые и румяные, пообезьяним за кэш на корпоративе? — оптимистично пробасил он, скаля зубы в нечеловеческой улыбке и алчно потирая волосатые руки. — Сегодня вы Курочки. Разбирайте костюмы — кто Курочка Ксюша, кто Курочка Тина?
— Чур, я Ксюша, — обрадовалась Танька, вскакивая с места и вороша костюмы гламурных «Петелинок».
— А Курочкой Тиной будет Жорик, — пробормотала я, с ненавистью глядя на незаконченную поделку.
— Я не понял, Рит, ты что, саботируешь мероприятие? — нахмурился организатор проекта.
— Получается, что так, — пожала плечами я. — Не видишь, малую моторику рук разрабатываю.
— Она теперь у нас Макаренко и Сухомлинский, «два в одном», — хихикнула Танька, напяливая на плотно сбитую фигуру белоснежный перьевой комбинезон. — Не поверишь, Жорик, наша Ритка в няни подалась.
— Теперь уже не в няни, а в продюсеры, — скромно поправила я подругу. — Из нянь я завтра увольняюсь.
— Че, серьезно? — вскинул рыжие брови наш импресарио. — И что же мы продюсируем?
— Да так, одну группу, — наводила я тень на плетень, чтобы не спугнуть удачу.
— Ну а называется-то она как? — срывающимся голосом допытывался Жорик. — Название у группы есть?
— Есть, но вряд ли ты его знаешь, — продолжала темнить я.
— Ну хватит, скажи ему, Рит! — обиделась за друга Коровина.
Я посмотрела в Жоркины горящие глаза, ожидающие чуда, и мне стало как-то неловко разочаровывать приятеля. Я могла поспорить, что о «Сенокосе» мой одногруппник ничего не слышал, а вот «Бумбокс», или как его там, скорее всего знает. Чтобы сделать Шмулькину приятное, я слегка замялась, вспоминая точное название музыкального коллектива, которое упоминал клетчатый Алексей, и важно проговорила:
— Так уж и быть, скажу. Группа называется «Бумбокс» или что-то в этом роде.
Жорка на мгновение замер, а затем недоверчиво посмотрел на меня и уточнил:
— Это которые «Вахтеры» поют?
— Они самые, — подтвердила я.
— Иди врать! — обиделся Жорик.
Коровина тут же встала на мою сторону.
— А чего это, Жор, ты Ритке не веришь? Все только и знают этих их «Вахтеров», а может, у ансамбля еще что-нибудь приличное есть? Ритка побегает по музыкальным каналам, договорится на радио, и народ услышит остальные песни «Бумбокса». По-моему, это нормально.
— Ну-ну, представляю себе эту картину! — скептически хмыкнул Шмулькин, с иронией поглядывая на меня. — Наш Цуцик бегает по каналам!
— А тебе что, завидно? — прищурилась Танька.
— Еще чего, — отмахнулся Шмуль. — Пусть бегает где хочет, мне по барабану. В общем так, Маргарита. Нас пригласили в солидное место, я обещал привести с собой двух цыпочек, так что нечего меня подставлять. Давай, Ритулька, рядись курицей и не кудахтай!
И Шмуль весело рассмеялся, безумно довольный своей плоской шуткой.
— Правда, Ритусик, поехали все вместе, там наверняка будет классный фуршет и прикольные дядечки, — подхватила Танька, вертя перед зеркалом пушистым задом.
— Насчет жратвы ты права, душа моя, — закивал головой Жорик. — В таких местах обычно кормят на убой. И гонорары наваристые. А вот по поводу прикольных дядечек ты ошибаешься. Все мужчины фармацевтической корпорации «Панацея», с которыми меня сводила судьба, были суровы и молчаливы. Особенно брутален глава представительства господин Дерюгин. Он мужчина серьезный и шутить не любит, поэтому если я обещал ему на вечер двух куриц, значит, обязан предоставить двух куриц. А где я среди ночи стану искать оригиналку, желающую посетить фармацевтическую тусовку в пухе и перьях? Поэтому наша Рита сейчас наденет на себя костюм курочки Тины и поедет с нами на Остоженку. А фигню эту, — Шмулькин кинул презрительный взгляд на нашу с Танькой поделку, — доклеишь после корпоратива.
Я не стала больше упрямиться и начала собираться. А то подумают, что я зазналась. В конце концов, ничего со мною не случится, если я в самый последний разочек покривляюсь перед объевшимися фуагрой нуворишами.
— Быстрее, цыпочки, быстрее, бройлерные, — подгонял нас Шмулькин, расхаживая по комнате.
Стоя за распахнутой дверцей шкафа, мне было крайне неудобно натягивать на себя колючий узкий комбинезон, обшитый пушистыми рюшками, но, судя по всему, выходить из комнаты Жорик не собирался. Он слонялся от окна к двери и обратно и, размахивая руками, шумно просил поторапливаться. Но тут у меня, как назло, обнаружилась проблема — клюв, который крепился резинками к ушам, все время сползал на подбородок и никак не хотел держаться на моем не слишком выдающемся носу. У Коровиной подобных трудностей не возникало — ее щекастое лицо было как будто специально вылеплено под куриный нос из папье-маше. Я же возилась с клювом до тех пор, пока Жорик не схватил меня за плечо и не выволок из комнаты. В результате я предоставила клюву возможность болтаться, как ему вздумается, и, расправив перья, взгромоздилась за руль.
Дорога до Остоженки много времени не заняла — ночная Москва оказалась на удивление свободной. Окрыленная радужными перспективами и новой любовью, я вдавила педаль газа в пол и понеслась по Тверской. Рядом со мною развалившийся на переднем сиденье Шмулькин с выражением зачитывал сценарий, по которому нам предстояло выступать. Вдруг Жорик прервал чтение и недовольно пробурчал, чтобы я сбросила скорость, но было поздно. Раздувая щеки так, что они, казалось, того и гляди лопнут, мне наперерез бросился, свистя и размахивая полосатым жезлом, постовой милиционер. Я законопослушно припарковалась у обочины под фонарем и стала ждать, когда же страж порядка на дорогах добежит до моего авто.
— Ну вот, долеталась, — раздраженно пробурчал Жорик и, повернувшись к задремавшей на заднем сиденье Коровиной, страшным шепотом потребовал: — Танюха, а ну-ка, легла на пол!
— Чего? — спросонья не поняла Коровина.
— Ложись, тебе говорят, на пол! — рявкнул Шмулькин и, натянуто улыбаясь, распахнул дверцу машины.
Выбравшись на свежий воздух, Жорик еще больше расцвел улыбкой и двинулся навстречу гибэдэдэшнику. О чем уж они там разговаривали, я не знаю, но только когда постовой приблизился к лобовому стеклу моей машины, лицо его не выражало ничего хорошего. Зато когда милиционер разглядел меня, сидящую за рулем, он не стал требовать права и документы на автомобиль, а только лишь изумленно таращил глаза, не говоря ни слова. Я передвинула клюв с подбородка на нос и, опустив ветровое стекло, учтиво кивнула головой.
— Ну, что я вам говорил? — удовлетворенно хмыкнул Шмулькин. — Вот она, курица за рулем. А вы: «Не надо оскорблять женщину!» И где вы видите женщину? Где?
Молоденький лейтенантик пришел в себя и, заподозрив, что его разыгрывают, свирепо сверкнул глазами и наклонился к окну. Но только он протянул в мою сторону руку, требуя документы, как вдруг сзади завозилась Коровина. Подруга с кряхтением заползла на заднее сиденье и, недовольно глядя на милиционера, проговорила в нос, ибо говорить нормально ей мешал уверенно сидевший среди пухлых щечек желтый клюв:
— Не могу больше так лежать! Я все перья примяла!
Завидев Таньку, инспектор попятился, замахал руками и, пробормотав «увози отсюда свой курятник», быстро пошел в сторону припаркованной служебной машины с синей полосой. А Шмулькин плюхнулся на переднее пассажирское сиденье, многозначительно глянул на нас с Коровиной, и мы тронулись дальше.
На корпоратив мы прибыли с десятиминутным опозданием. В дверях роскошного особняка в стиле русский модерн нас встречал суетливый старичок в мятом костюме и криво повязанном галстуке.
— Ну что же вы, дорогие мои, опаздываете? Генеральный вас заждался, хотел лично поздороваться, а вас все нет и нет. Наш Николай Степанович любит артистов. Можно сказать, Дерюгин у нас меценат. Со всеми творческими людьми здоровается за руку. Старичок вытянул тонкую шею и принялся крутить головой, высматривая среди прогуливающейся в холле публики господина Дерюгина, который мечтал нас почтить своим рукопожатием.
— Жорик, ты поприветствуй начальство, а мы пока в гримерку пройдем, нам нужно носики попудрить, — жеманно пропела Коровина, стараясь повернуться так, чтобы растрепанные перья ее костюма не слишком бросались публике в глаза. — Где тут у вас помещения для артистов?
