— Жорик, ты поприветствуй начальство, а мы пока в гримерку пройдем, нам нужно носики попудрить, — жеманно пропела Коровина, стараясь повернуться так, чтобы растрепанные перья ее костюма не слишком бросались публике в глаза. — Где тут у вас помещения для артистов?
— Эдик, проводи девушек! — распорядился дедок, жестами подзывая высокого молодого человека в смокинге и с зализанной на бочок челкой. — Это распорядитель нашего вечера, Эдуард, прошу любить и жаловать. Если у вас возникнут какие-либо вопросы или трудности, без стеснения обращайтесь к нему.
Зализанный Эдик ухватил нас под локотки и повлек за собою по просторному коридору к широкой лестнице.
— Зал у нас на втором этаже, — сообщил он. — И гардеробные комнаты для артистов там же.
Помещение, куда нас привели, по размерам напоминало кинозал средней руки. Пол устилал пушистый черный ковер, по углам стояли пухлые белоснежные кресла. Стены грим-уборной оказались выкрашены в синий цвет, а на одной из стен красовалось длиннющее зеркало, вдоль которого тянулся ряд туалетных столиков. Танька сразу же заняла местечко у окна, а я расположилась по соседству.
— Шикарно, ничего не скажешь, — одобрительно заметила подруга, окидывая цепким взглядом интерьер помещения для артистов, после чего прильнула лицом к зеркалу. — Вот бы олигарх какой влюбился, — проговорила она, рассматривая слипшиеся от туши ресницы. — Хотя бы этот их Дерюгин. Он же меценат, вот пусть по достоинству и оценит мой талант. И все остальное.
Танька встала со стула, встряхнулась, прошлась перед зеркалом туда-сюда и, глядя на свое отражение, хмуро сказала:
— Не пойму, что еще мужикам надо…
Коровина и в самом деле была девушка фактурная, из тех сдобных блондинок, которые так нравятся восточным людям. Стоило нам только заглянуть на овощной рынок недалеко от института, как пышные Танькины формы вызывали неизменный восторг мужской части работников торговли. И поэтому подруге, ясное дело, было обидно, что такие сокровища пропадают даром, находя достойный отклик лишь в клоунском сердце Шмулькина, от которого толку, как от козла молока.
Легкий на помине Шмуль бесцеремонно заглянул в отведенную нам комнату и истерично закричал:
— На выход, курочки мои! Наш номер через пять минут!
Танька сразу же выскочила в коридор, а я снова ухватила непокорный клюв и попыталась пристроить его на место. Но куриный нос крепиться отказывался и упрямо съезжал на подбородок.
— Ну, что ты там копаешься? — нервничал в дверях Жорик.
Я кинула в зеркало раздосадованный взгляд и, сделав вывод, что так на людях появляться нельзя, взмолилась:
— Жорка, быстренько найди мне пластырь телесного цвета, а то у меня клюв все время падает.
— Ну, ты и придумала! — взорвался Шмуль, возмущенно фыркая, как тюлень. — Где я тебе сейчас пластырь найду, да еще и телесного цвета? Пошли, Ритка, время поджимает!
— Вы идите, я вас догоню! — в отчаянии выкрикнула я. — Буквально две секундочки! Только нос привяжу покрепче!
Жорик зыркнул на меня бешеным глазом и побежал вслед за Танькой. А я выскочила, как ошпаренная, из гримерки и постучала в соседнюю дверь. Не дождавшись ответа, потянула створку на себя, и дверь неожиданно легко подалась. Недолго думая, я сунула голову к соседям и огляделась по сторонам. Передо мной открылась обширная прихожая, куда выходили три двери, одна из которых была слегка приоткрыта.
— Эй, люди, — робко позвала я и сделала шаг вперед.
На мой зов никто не откликнулся, и я двинулась дальше. Я держала курс на голоса, которые доносились из глубины помещения. За приоткрытой дверью разговаривали мужчина и женщина. Голоса звучали громко и напористо, и по накалу страстей мне показалось, что собеседникам сейчас не до пластыря. На всякий случай я все-таки заглянула в дверную щелку и тут же увидела потрясающую картину. Посреди комнаты стоял сановного вида господин с благородной проседью в висках, а перед ним на коленях ползала молодая дама. Со спины я не видела, была ли она красива, но фигуру, несомненно, она имела прекрасную. Гладкие черные волосы женщины растрепались, жесты пластичных рук, унизанных кольцами, выражали отчаяние и мольбу.
— Ну что это за цирк, — устало тянул сановный господин. — Я же просил тебя, Тома, не устраивать мне спектакли. На сцене можешь играть, сколько тебе будет угодно, а меня уволь от подобных душераздирающих зрелищ!
— Но, Коленька, ты же обещал! — колоратурным сопрано воскликнула дама. — Ты же говорил, что в конце месяца дашь мне денег на продолжение съемок!
— Очнись, Тамара, сейчас в стране кризис! Ты, должно быть, живешь в другом измерении и не знаешь, — глумливо продолжал седой бобер, — что во всем мире разразился системный кризис! И денег у крупных компаний теперь не так много, как раньше. Поэтому я не могу вкладываться во всякую чушь.
— Ах, чушь! — закричала женщина, вскакивая на ноги и сжимая кулаки. И, когда она повернулась в профиль к двери, я увидела, что это Мара Рюмина собственной персоной, как всегда великолепная, но ужасно злая. — Запомни, Дерюгин, — с явной угрозой в голосе выдохнула Мара, — мой фильм — это не чушь! Это искусство, большое и светлое! А на кризис ты, старый козел, сваливаешь потому, что решил дать денег этой твари Генриетте Мешковой с ее бездарным «Нострадамусом»!
От переполнявшего ее чувства ненависти Мара подскочила к оторопевшему Дерюгину и стала молотить его кулачками по плечам.
— Ну хватит тебе, Томка, что ты в самом деле, как базарная баба! — уворачиваясь от побоев, пытался увещевать разошедшуюся артистку перепуганный меценат.
— А я тебе сказала, Мешкова не будет снимать свой бред! Я этого не допущу! Я на тебя анонимку напишу! Про все твои делишки напишу в прокуратуру…
— Что ты несешь, идиотка! — прошипел глава концерна, хватая женщину за запястья и с силой швыряя на диван. — Если хоть пикнешь кому — прибью! А про Генриетту ты все правильно поняла. Я подумываю вложить деньги в молодое дарование, а тебя, истеричка несчастная, пусть спонсирует кто-нибудь другой.
— Это мы еще посмотрим, — пробормотала Мара и, вскочив с дивана, устремилась к дверям.
Она приближалась так быстро и решительно, что я еле успела вылететь за дверь и юркнуть в отведенную нам грим-уборную. Переждала в тишине, пока не стихнет стук рюминских каблучков по паркетному полу коридора, и только после этого отправилась на сцену. Заметив Коровину, лихо отплясывающую на фоне кулис, я, согласно сценарию, сделала ласточку и попрыгала в ее сторону. Клюв я придерживала рукой, чтобы не отвалился.
— Где ты бродишь? — сквозь зверскую улыбку на бордовом лице набросился на меня Шмуль, продолжая скакать в канкане под разудалую песню в исполнении дуэта Ксении Собчак и Тины Канделаки. — Ты пластырь нашла?
— Да бог с ним, с носом, — пропыхтела я, выделывая рядом с ним замысловатые па и выкидывая ловкие коленца. — Если тебя, Жора, что-то смущает, нос я могу вообще в карман убрать.
Вопросы Шмуля безумно раздражали, ибо отвлекали меня от мыслей о загадочной сцене с участием Мары Рюминой, которую я подсмотрела в соседней гримерке. Всю обратную дорогу до общежития я не принимала участия в обсуждении вечеринки, молчала и думала, что же могли означать угрозы владелицы «Аскольдовой могилы», которые Мара щедро отпускала в адрес генерального директора фармацевтического концерна, но ничего подходящего мне в голову так и не пришло. Хитрая Коровина, вернувшись домой, сразу же завалилась спать, а я, отчаявшись найти ответ на терзавшие меня вопросы, плюнула на Рюмину и ее приятеля-мецената и с головой погрузилась в изготовление поделки для Светика.
Доклеив к утру корзиночку, я не поехала в институт, как собиралась, а потащилась к школе, чтобы успеть до начала занятий передать Светику ее поделку. Пока стояла в пробках, я твердо верила, что корзинка будет моим прощальным вкладом в дело воспитания кашкинской троицы.
Успела я как раз к первому уроку, передала свое рукоделие и двинулась на учебу. В институт я попала только ко второй паре и все оставшиеся лекции переживала, понравится ли учительнице моей первоклашки плетеное нечто с ромашкой на боку или нет. А когда вернулась в школу за детьми, намереваясь после уроков отвести ребят домой и сказать в дверях квартиры Кашкиных последнее «прости» их бойкой семейке, то обнаружила в раздевалке одну лишь Светланку. Повиснув вниз головой на согнутых в коленях ногах и раскачиваясь на трубчатых конструкциях вешалок, малышка встретила меня радостным криком:
