Я сердито посмотрела на него. Вот оно как, а я-то, дурочка, уж совсем было решила помочь приятелю и рассказать ему про врачей, зарабатывающих на трансплантации органов. Только разве от такого дождешься благодарности? Выложу все кровью и потом добытые факты и услышу нечто типа:
– Ты всегда виновата.
Ну уж нет! Раз начала копать – сама и дороюсь до истины, посмотрим, что скажет майор, узнав о блестяще проведенном мной расследовании!
– Ложек девять, – оповестил Кирюшка, – все перерыл, даже в ванную сбегал.
– В ванную зачем? – удивился майор.
– А Лампа там часто посуду бросает, – наябедничала Лизавета, – кофе попьет, чашку на стиральную машину поставит и унесется!
Я с возмущением фыркнула и отвернулась к стене. Ну вот! Опять Лампа виновата!
– Собирайтесь, – велел майор.
Через пятнадцать минут бледный Лева, одетый в брюки и пуловер Костина, майор, Сережка, Кирюшка, Лизавета и Капа, забывшая снять наколенники, отправились во двор. Я осталась дома. Сопровождающих и без меня хватает, им придется ехать цугом на двух машинах.
Чтобы хоть немного отвлечься от тяжелых раздумий о врачах, способных на все за деньги, я включила радио и, слушая песни, принялась мыть посуду. Под руку постоянно попадались чайные ложечки, и я их машинально пересчитала.
– Раз, два, три… десять!
Не может быть. Глаза уставились на столовые приборы, и я еще раз, очень тщательно пересчитала их. Десять!
С воплем:
– Погодите, – я вылетела на лоджию и увидела, как «Жигули» майора исчезают за поворотом.
Пришлось возвращаться на кухню и разглядывать ложечки, шесть с загогулинками на ручке, четыре с орнаментом. Поразмыслив пять минут, я приняла единственно правильное решение, швырнула ложки в мойку и пошла спать. Представляю, какими обозленными явятся домашние назад, пусть уж лучше сами вновь пересчитывают ложки, а то ведь заорут хором:
– Все из-за тебя, Лампа!
К доктору Альберту Константиновичу Бобрину я прибыла ровно в одиннадцать. Но встать мне сегодня пришлось в шесть утра. До визита к врачу пришлось ехать в Лианозово к Светлане Михайловне и брать у нее историю болезни Славы.
Бобрин принял «клиентку» радушно, быстро пролистал пухлый томик, раздувшийся от бланков анализов, и мягким, чарующим голосом сообщил:
– Очень правильно, что хотите помочь сыну.
– Мужу, – на всякий случай поправила я его.
Альберт Константинович глянул на год рождения, потом покосился на меня, я уже хотела сказать коронную фразу Капы. «Покажите закон, в котором сказано, что дама моих лет не имеет права сбегать в загс с двадцатипятилетним парнем», – но врач ласково поправился:
– Ну да, мужу. Положение у него серьезное, я даже скажу, крайне серьезное, хорошо бы нам сделать операцию на следующей неделе.
– Но нужна донорская почка.
– Естественно.
– Вы найдете ее за такой короткий срок?
– Голубушка, – расцвел в улыбке Бобрин, – вы только заплатите пятнадцать тысяч, остальное – наше дело.
– Но я не хочу, чтобы Славе пришили бог знает что! – Это невозможно.
– Еще подсунете гнилушку, которая никому не подошла!
В глазах Альберта Константиновича мелькнул злой огонек, но, очевидно, мысль о пятнадцати тысячах «зеленых» лучше любой валерьянки сдерживает гнев, потому что хирург мило ответил:
– Понимаю вашу тревогу, но все будет в лучшем виде.
– Где же вы возьмете орган?
– Ну это вам знать ни к чему, имя донора мы не сообщаем.
– Да?
– Таковы правила.
– Я заплачу деньги только в одном случае, если собственными глазами увижу больницу и сумею убедиться в том, что она оборудована как следует.
– Хорошо, – ответил Альберт Константинович и взял телефон.
Спустя пять минут в руках у меня была заветная бумажка.
– Клиника за Красногорском, – напутствовал меня Бобрин, – в лесу, райское местечко. Вам нужен инфекционный корпус.
– Что?!
– Не пугайтесь, – улыбнулся врач, – нам ни к чему лишние свидетели, поэтому на дверях вы увидите всякие странные таблички, шагайте смело, это камуфляж. Обратитесь к Рыбаковой Алле Станиславовне, она вас ждет. Посмотрите все, потом привезете мне денежки – и с богом.
Я села в «Жигули» и покатила в больницу. Милый, улыбчивый Альберт Константинович не обманул. Место, где предлагали соперировать Славу, выглядело словно элитный дом отдыха. Несколько двухэтажных корпусов, стоящих на значительном удалении друг от друга. Наверное, летом тут и впрямь райское местечко, когда вот эти большие деревья покрываются зеленью, воздух наполняет свежесть.
Территория была окружена забором, и охранник не впустил мою машину. Я бросила «Жигули» возле автобусной остановки и принялась изучать указатели «Хирургия», «Гинекология», «Терапия», а вот то, что нужно.
Дорога вилась между сугробами. Тут и там виднелись чистенькие лавочки, то ли здесь отлично работал дворник, то ли больные вытирали места для сидения сами. Внезапно дорога закончилась, впереди вилась узкая тропка. Я шла и шла, минут через десять в голову закралась мысль: может, перепутала дорожки? Но именно в эту минуту деревья внезапно расступились, и прямо передо мной возникло плоское, одноэтажное здание, украшенное табличкой: «Инфекционное отделение, вход строго по пропускам». Железная дверь оказалась запертой, я позвонила. В глазке мелькнула тень, а из динамика донесся каркающий голос:
– Вы к кому?
– К Рыбаковой Алле Станиславовне.
Дверь лязгнула, я юркнула в приоткрывшуюся щель. Девушка лет двадцати, черноволосая и кареглазая, весьма сухо велела:
– Куртку вешайте на крючок, обувь снимайте.
– А где номерок?
– Оставляйте так, у нас не крадут, – резко ответила медсестра и сунула мне пакет, – одевайте.
Внутри оказались бумажные, одноразовые вещи: пижама, тапочки и шапочка.
– Свое складывайте, – велела девица, увидав, что я хочу натянуть штанишки на джинсы.
Потом меня, облаченную во все стерильное, доставили в кабинет. Полная, румяная, совершенно роскошная дама, которая могла бы служить моделью для Кустодиева, приветливо сказала:
– Это вы от Альберта Константиновича? Пошли.
Мне показали комнату, отделение, операционную, блок интенсивной терапии. Придраться было не к чему.
– Понравилось? – цвела улыбкой Алла Станиславовна.
Я кивнула:
– Но есть вопросы.
– Конечно, дорогая.
– Можно навещать больного после операции?
– Не рекомендуется, исключительно из соображений безопасности. Вы можете принести инфекцию.
– Выписку даете?
Алла Станиславовна замялась:
– А вам надо?
– Конечно! Как же дальше лечиться.
– Мы отпускаем больных работоспособными.
– И все же, вдруг чего?
– Тогда только к нам. Естественно, если по нашей вине случилась неприятность, все сделаем бесплатно.
Очевидно, на моем лице отразилась сложная гамма чувств, потому что Алла Станиславовна мигом добавила:
– Поверьте, четыре года работаю, ни одной жалобы.
– И не умирают?
Рыбакова развела руками:
– Мы же не боги. Всякое случается, у каждого врача, как говорится, имеется свое кладбище, но не надо думать о плохом.
Но я упорно подбиралась к интересующей меня теме.
– Карточки заводите?
– Конечно, – успокоила Рыбакова, – у нас очень строго.
И она похлопала рукой по компьютеру. Я уставилась на выключенный монитор. Так, понятно, информация там, но как к ней подобраться?
– Еще вопросы есть?
– Нет, – промямлила я, понимая, что сейчас настанет пора прощаться.
– Тогда решайте все формальности с Альбертом Константиновичем, и ждем!
Я вышла на улицу, прошла часть пути назад, села на одну из скамеек, пустовавших около большого сугроба, и призадумалась. Ну и что делать?
– Ой, Сашенька, – раздался за моей спиной плач, – ой, ну зачем ты это придумал!
От неожиданности я подскочила и обернулась. Взгляд уперся в сугроб, голос лился словно из кучи снега.
– Ну почему? Так бы выкрутились…
Очевидно, с той стороны стояла еще одна лавочка, где устроилась ничего обо мне не подозревающая парочка. Я хотела было уйти, чтобы не подслушивать чужие разговоры, но следующая фраза заставила меня замереть.
– Ой, Сашенька, – рыдала женщина, – ну и придумал, почку продать! Это что же, инвалидом жить?
– У меня еще одна останется!
– Ну, господи…
– Хорош выть, – довольно сердито заявил парень.
Но рыдания после его слов превратились почти в вопль.
– Ладно, – отрезал юноша, – успокоишься, придешь. Вечером Лена дежурит, я попрошу, чтобы тебя пустили. Но имей в виду, начнешь сопли лить – выгоню.
Через секунду я увидела, как у меня из-за спины вынырнула высокая, стройная мужская фигура и скрылась на дорожке. Всхлипывания продолжали нестись, теперь они перешли в скулеж, словно плакала маленькая, брошенная хозяевами собачка.
