– Ладно, попробую, позвони завтра.
Остаток дня я носилась по магазинам со списком. Следовало купить множество вещей. Конечно, мы не испытываем денежных затруднений, но просто рука не поднимается приобретать в Москве туфли за сто долларов, когда точно такие же стоят во Франции вдвое меньше.
Жорж не подвел. Уже к полудню следующего дня я знала, что сумму в три миллиона франков и квартиру в Париже оставила Лидуське мадам Ребекка Д'Обиньон. И адрес ее апартаментов – Мари-Роз, 14.
Улица, носящая женское имя, – скорей небольшой переулок, чем шумная магистраль. В приземистом доме на первом этаже восседала грузная консьержка с типично парижской укладкой на седой голове.
– Мадам Ребекка Д'Обиньон тут жила? – осведомилась я любезно.
– Умерла, бедняжка, – охотно откликнулась консьержка, – квартира на третьем этаже, а вы кто будете?
– Из адвокатской конторы, поручено сделать опись имущества.
Привратница чрезвычайно удивилась:
– Первый раз про такое слышу.
Я показала ей бумажку. Женщина водрузила на нос очки, повертела в руках «ордер» и сказала:
– Ну, раз документы в порядке, сейчас принесу ключи.
Слушая, как она роется в ящиках, я подумала, что парижане еще более беспечны, чем москвичи. «Документы» я сделала при помощи цветного лазерного принтера и графического редактора. Честно говоря, даже не знаю, существует ли такая вещь в природе, как придуманный мной «ордер на опись вещей». Однако подействовало, потому что ключи у меня в руках.
Я открыла дверь и вошла в темноватый холл. Пахло пылью, комнаты давно не проветривались, окна закрыты тяжелыми портьерами. Я не стала раздвигать занавески, просто зажгла свет. В глаза сразу бросился большой конверт, лежащий на столике.
«Лиде лично в руки. Просьба к другим – не вскрывать» стояло на письме по-русски и по-французски. Поколебавшись, я все-таки разорвала бумагу, достала записку.
«Лидочка, поезжай к госпоже Эллен Фош, улица Сезара, дом 8, и покажи ей это письмо».
Нужная мне улица располагалась возле кладбища, а мадам Фош вкушала дневной кофе. Голубой молочник со сливками, блюдо с пирожными и приятная передача по телевизору – ну скажите, что еще требуется пожилой женщине для счастья? Протянутую записку Эллен изучила внимательно:
– Значит, вы Лидия Артамонова?
– Да, – храбро соврала я.
– Это надо доказать, – заявила пожилая дама.
– Могу съездить за паспортом, – пообещала я, судорожно думая, где взять такой документ.
– Паспорт очень легко подделать, – засомневалась подозрительная старушка.
– Как же тогда быть? – растерялась я. – Что, кроме паспорта, может удостоверить мою личность?
– Ребекка на протяжении многих лет была моей лучшей подругой, – вздохнула Эллен. – Перед смертью она попросила меня передать Лидии Артамоновой письмо. Мадам Д'Обиньон страшно боялась, что послание попадет в чужие руки, поэтому придумала небольшой вопросник. Ответить на него может только подлинная Артамонова. – Эллен притащила листок и задала первый вопрос: – Какие шрамы имеете на теле?
Я задумалась лишь на секунду, потом уверенно заявила:
– От операции аппендицита, которую сделали в раннем детстве.
Госпожа Фош удовлетворенно кивнула.
– Кто вас воспитывал?
– Дальние родственники.
– Назовите адрес квартиры, где жили вместе с родителями.
– Полярная улица, девять.
– Какое домашнее животное было у вас в детстве?
– Собачка Зефирка.
– И последнее, – торжественно провозгласила Эллен, – на вашей правой ноге на внутренней стороне бедра имеется большое родимое пятно специфической формы. Опишите, как оно выглядит.
Я потрясенно молчала. В свое время не раз ходили вместе с Лидой в баню, и шрам от аппендицита на ее животе помню прекрасно. То, что Лидушку «воспитывала» двоюродная бабка, тоже факт, известный близким друзьям. Собачку Зефирку она вспоминает с умилением до сих пор. А принадлежащую ей квартиру на Полярной улице несколько лет назад купили за копейки общие знакомые.
Так что ответить на вопросы оказалось очень легко. Но родимое пятно, да еще на таком интимном месте! Ног я ей не раздвигала и между ними никогда не заглядывала. Да, здорово придумала мадам Д'Обиньон! Придется отступать! От злости я чуть не разревелась и, наверное, поэтому излишне горячо воскликнула:
– Не могу описать пятно!
– Почему? – Эллен сняла очки и сложила листок.
– Потому что у меня его нет, – с отчаянием сказала я.
Ну вот, сейчас старушка выгонит наглую самозванку, надеюсь, хоть полицию не вызовет.
– Правильно, мадам Лида, никакого пятна на ноге у вас нет. – Ребекка страшно гордилась, что вопросы придуманы так ловко. – Если бы ко мне пришла нахалка, выдающая себя за вас, уж она бы точно принялась описывать пятно! А вы сразу ответили – никакой родинки нет и в помине!
От неожиданности я захлопала глазами, но старушка уже вытаскивала из секретера пухлый конверт, запечатанный сургучными печатями.
Спустившись на улицу, опрометью бросилась в одно из многочисленных парижских кафе и дрожащими от возбуждения руками отодрала сургучные нашлепки. Письмо оказалось на русском языке и состояло из огромного количества страниц.
«Дорогая доченька!
Надеюсь, что сейчас, когда ты выросла и вышла замуж, поймешь меня и попробуешь простить за все плохое…»
Прочитав письмо, я потрясла головой. Нет, такого не может быть, потому что такого не может быть никогда! Руки опять схватили послание, глаза понеслись по строчкам. Передо мной развернулась картина давным-давно происшедших событий.
Зоя Геннадьевна Мягкова, мама Лиды, оказалась несчастлива в семейной жизни. Замуж вышла рано, едва стукнуло восемнадцать. Молодой муж был всем хорош: веселый, статный, ласковый. Да и работу имел отличную – инспектор ГАИ. Сначала, отслужив в армии, махал жезлом на дорогах, потом пошел в гору и за один год проделал восхождение наверх – стал начальником отдела по разбору происшествий. Вскоре после этого назначения и сыграли свадьбу. Виктор имел две комнаты в коммунальной квартире, зато в самом центре. У Зои малометражная однокомнатная, с кухней в три квадратных метра. Начальник ГАИ подсуетился и пробил через Моссовет для молодоженов отдельные апартаменты из трех комнат в тогдашней новостройке – Медведкове. Артамоновы сдали свои коммунальные метры государству и, бурно радуясь, вселились в новенький дом. Зоя уже была беременна Лидой. Жить бы им да поживать, тем более что муж неплохо зарабатывал и оброс нужными знакомствами. Но такая работа и сгубила Виктора. Почти все нарушители, приходившие к нему, приносили бутылки. В ГАИ вообще собрались любители выпить, но Артамонов выделялся даже на этом фоне.
Полгода хватило мужику, чтобы спиться окончательно. Если первое время он еще приходил на работу вовремя и, распространяя отвратительный запах перегара, пытался читать документы, то к зиме уже не мог и этого. Еще несколько месяцев Зоя приносила в ГАИ больничные листы, полученные правдой и неправдой в районной поликлинике. Но настал момент, когда начальник категорически заявил женщине: «Пусть либо лечится, либо увольняется. Мне такие пьянчуги не нужны».
Виктор взъерепенился и с воплем: «Я вам не алкоголик!» – бросил на стол заявление об уходе.
Месяц после этого он пил по-черному. Деньги закончились, и Артамонов стал таскать у жены из кошелька рубли. Зоя рыдала, видя, как муж с каждым днем теряет человеческий облик. Она пробовала не давать ему денег, но тогда Виктор начинал драться, а годовалая Лидочка заходилась в истерическом плаче. Девочка вообще росла слабенькой, часто просыпалась по ночам, и бедная Зоя, которой едва исполнилось двадцать лет, стала тихо ненавидеть дочку. Виктор и Лида слились для нее в единый образ мучителей – один бил и не давал житья днем, другая изматывала нервы по ночам. Радость доставлял только щенок неизвестной породы, прозванный Зефиркой.
Русские женщины отличаются необыкновенной терпимостью к алкоголикам. Ни англичанка, ни француженка, ни немка не потерпели бы подобного положения вещей больше двух месяцев. Зоя же несла свой крест с покорностью водовозной клячи. В ее подъезде мужья пили почти у всех женщин, били супружниц и детей. «Надо терпеть, – вздыхали глупые бабы, – все-таки родной отец, нельзя разводиться и сиротить дите». И никому в голову не приходило задаться вопросом: «Может, лучше одной воспитать ребенка, чем терпеть пьяную сволочь?» Зоя вписалась в «коллектив». Закрывала синяки на лице платком, просила иногда в долг три рубля мужику на опохмелку, донашивала старые вещи, кое-как сводила концы с концами. Виктор давно не работал, а ее зарплаты воспитательницы детского сада едва-едва хватало на хлеб и молоко.
В жизни каждого человека обязательно звучат трубы судьбы, но только не все их слышат. Для Зои они заиграли промозглым, слякотным ноябрьским днем. Девятого числа, к тому же в воскресенье. Виктор не просыхал несколько дней: сначала отмечал день Великой Октябрьской социалистической революции, потом опохмелялся, затем подоспели выходные… Лидочка, как все ясельные дети, не вылезала из простуды, и до получки, которая будет только пятнадцатого, осталось всего пять рублей…
