– Какой еще бриллиант? – удивился Пятаков.
– Дело в том, что на безымянном пальце убитой было надето кольцо с очень крупным бриллиантом. Те суммы денег, которые, по словам свидетелей, убитая могла хранить у себя дома, меньше стоимости этого бриллианта. Почему грабитель, если, конечно, это был все же грабитель, не взял такое дорогое кольцо?
– Может быть, его было не снять с пальца? – предположил Пятаков.
– Нет, я тоже так сначала подумала и на всякий случай проверила. Кольцо было чуть великовато и с пальца снималось достаточно легко.
– Тогда, возможно, он этого кольца просто не заметил?
– Трудно в такое поверить. Мы уже выяснили, что убийца и его жертва пили кофе и коньяк, она наверняка подавала ему чашку, рюмку. При этом невозможно не заметить крупный бриллиант на правой руке. Я сразу заметила его даже на руке трупа…
– Но вы – женщина, – вставил Пятаков.
– Спасибо, Владимир Иванович, – улыбнулась Громова, – не все это замечают. Но вернемся к нашей теме. Как я вам доказала, убийца был хорошо знаком с потерпевшей. Значит, убийство с целью ограбления отпадает…
– Почему же? Разве хороший знакомый, простите мне такое циничное предположение, не мог ее убить и ограбить? Именно ради денег и ценностей?
– Маловероятно. Хороший знакомый нашел бы более простой способ заполучить ее деньги – допустим, подделал бы ключи… – Убийство – очень страшное преступление, любой грабитель старается его избежать.
– Но может, она просто застала его на месте преступления?
– А как же кофе с коньяком? И бриллиант…
– И почему же он не взял бриллиант?
– Как мне кажется, дело вот в чем: прикасаться к трупу, снимать с него кольцо ему было физически неприятно. Если бы он был действительно грабителем, он не оставил бы самую ценную вещь в доме, но если его целью было именно убийство Аделаиды Верченых – он обставил бы все как ограбление, но перстень снимать не стал из брезгливости. Деньги его не слишком интересовали, целью его преступления была не корысть, а что-то еще. Вы не скажете мне, что именно, Владимир Иванович?
Громова надела очки и уставилась на Пятакова, сверля его взглядом и одновременно следя за его реакцией на неожиданный вопрос. Художник, успокоенный предшествующими рассуждениями, спокойной, уравновешенной беседой, где Громова разговаривала с ним как бы на равных, был захвачен врасплох. Он растерялся:
– Что вы имеете в виду? Почему я должен это знать?
– Вот почему, – жестко сказала Громова и положила перед ним на стол небольшой металлический предмет. Владимир Иванович, огорошенный ее внезапной атакой, не сразу понял, что это такое, его зрение было как бы не настроено на фокус и все предметы расплывались перед глазами. Наконец, ему удалось сосредоточиться и разглядеть то, что лежало на столе. Это была дорогая ручка «Паркер» с золотым пером. Художник опасливо взял ее в руки, предварительно спросив взглядом разрешения у Громовой.
– Ну что, знакома вам эта ручка? – в голосе Громовой прозвучали издевательские нотки, а может, Владимиру Ивановичу просто так показалось.
– Да… – растерянно ответил он, – это моя ручка. Где вы ее нашли?
Принадлежность ручки не вызывала сомнений: на ее корпусе была сделана дарственная гравировка. Громова снова сняла очки и одарила Владимира Ивановича пронзительным взглядом:
– Мы нашли эту ручку на месте преступления в квартире убитой Аделаиды Верченых. Вы не могли бы объяснить мне, как она туда попала?
Пятаков был совершенно растерян. Пожав плечами, он сказал:
– Ума не приложу, как она могла там очутиться.
– Вы недавно сказали мне, что ничего не теряли, – напомнила Громова.
– Но это такая мелочь…
– Вы считаете? Ручка дорогая, к тому же на ней гравировка, стало быть, для вас это память…
– Но я не придал значения, к тому же потерял ее довольно давно, недели две назад! В общем, я не помню точно когда! И вообще, я удивляюсь, как она у меня несколько лет продержалась, раньше не пропала!
– Я думаю, потому и не пропала, что вы ее берегли как память. Так как же быть с вашим категорическим утверждением, что вы никогда не посещали покойную? Так сказать, в интимной обстановке?
– Я по-прежнему категорически утверждаю, что вообще никогда не был в ее квартире! И не представляю, как туда попала эта чертова ручка!
Громова смотрела на художника пристально и настороженно. Весь ее огромный опыт общения с людьми говорил ей, что свидетель не лжет. Он был с ней совершенно искренен, а если и нервничал, то какой же нормальный человек не нервничает в кабинете следователя? Однако его ручка найдена на месте преступления, и этому могут быть три объяснения: или настоящий убийца подбросил ее с тем, чтобы пустить следствие по ложному следу, заставив подозревать Пятакова; или Пятаков где-то в другом месте потерял ручку, а Аделаида нашла, хотела вернуть хозяину, но не успела или забыла; и наконец, третий вариант – Пятаков и есть настоящий преступник, но он избрал такую линию поведения, которая убедила следователя в его искренности: мол, ничего не знаю и знать не хочу, ищите сами доказательства моей невиновности. Что ж, поищем…
– Попробуйте вспомнить, Владимир Иванович, – продолжала Громова, – как и когда вы в последний раз пользовались этой ручкой?
После долгих размышлений Пятакову удалось припомнить, что ручкой этой он пользовался на инсталляции, где был опять-таки по приглашению Аделаиды, когда записывал свой номер телефона одному там, из мэрии. Пришлось подробно объяснять Громовой, что такое инсталляция и кто такой был тип из мэрии. Пятаков нервничал, злился на себя и на Громову, наконец вообще замолчал.
– Ладно, Владимир Иванович, я для себя сделала соответствующие выводы из вашего рассказа, а теперь расскажите мне поподробнее, какое деловое предложение сделала вам Аделаида Самсоновна?
– Мне лично она никакого делового предложения не делала, – отрезал Пятаков, – я человек неделовой. Она хотела иметь гешефты с моей женой, а поскольку они, пока моя жена жила здесь, не успели как следует познакомиться – Аделаида с ней не сталкивалась тогда, – то теперь она попросила у меня, ну… рекомендаций, что ли. Я отказался, но достаточно вежливо, сказал просто, что с женой не поддерживаю никаких отношений.
– Чем занимается в Германии ваша жена?
– Понятия не имею, вообще-то она тоже художник, мы познакомились, когда учились в Академии художеств.
– Зачем она понадобилась Аделаиде Верченых?
– Не она, а ее… друг, с которым она живет в Германии. Он торговец картинами, достаточно преуспевающий.
«Понятно, почему он отказался от сотрудничества», – подумала Громова.
Пятаков, как будто прочитав ее мысли, посмотрел на Громову с ненавистью и отвернулся.
– Вы говорите, что давно уже не имели с женой никаких контактов, – продолжала Громова помягче, – а зачем же тогда вы звонили ей недавно, да еще несколько раз?
Поскольку Пятаков угрюмо молчал, она продолжала:
– А не могло быть так, что вы с Аделаидой Самсоновной перебежали друг другу дорогу, она вам мешала, и вы решили ее устранить? Вот вам и мотив!
– Ну знаете! – Пятаков прямо задохнулся от неожиданности. – Можете спросить Глеба, ее администратора, он был в курсе всех Аделаидиных дел, и он подтвердит, что с Аделаидой я ничем не был связан и поругался только один раз, из-за жены… – он замолчал, чувствуя неубедительность своих доводов.
– Спрошу и Глеба, обязательно спрошу, – зловеще, как показалось Пятакову, пообещала Громова.
Нина Ивановна позвонила мне в субботу днем.
– Наташенька, у Володи неприятности, – зашептала она в трубку. – Его в полицию вызывали.
– А вы откуда знаете? – удивилась я. Неужели Володя проболтался?
– Я от Веры знаю, от Веры, она там в галерее уборщицей работает, ее Володя устроил. Там все уже знают, и вообще полгорода знает, потому что художники – это такой народ, они ведь на работу не ходят, целый день дома сидят и по телефону болтают, – в голосе Нины Ивановны послышались осуждающие нотки, как будто она сейчас не занималась тем же самым. – Так вот, насчет Володи: вызывали его вчера и такого страху нагнали, вроде бы его подозревают.
– Что? – закричала я. – Да они там что – совсем рехнулись?
– Ох, не знаю я, в чем там дело, а ты бы пришла, поговорила с ним, он сейчас у меня. Сидит, молчит, в одну точку смотрит. А вчера вообще выпивал…
– Час от часу не легче! Он что, вообще-то – употребляет?
– Что ты, что ты! – затараторила Нина Ивановна, сообразив, что ляпнула лишнее. – Боже сохрани, только по праздникам! Я потому и забеспокоилась, что для него такое поведение нехарактерно! Так ты зайдешь?
– Зайду, – вздохнула я.
