– Наташенька, у Володи неприятности, – зашептала она в трубку. – Его в полицию вызывали.
– А вы откуда знаете? – удивилась я. Неужели Володя проболтался?
– Я от Веры знаю, от Веры, она там в галерее уборщицей работает, ее Володя устроил. Там все уже знают, и вообще полгорода знает, потому что художники – это такой народ, они ведь на работу не ходят, целый день дома сидят и по телефону болтают, – в голосе Нины Ивановны послышались осуждающие нотки, как будто она сейчас не занималась тем же самым. – Так вот, насчет Володи: вызывали его вчера и такого страху нагнали, вроде бы его подозревают.
– Что? – закричала я. – Да они там что – совсем рехнулись?
– Ох, не знаю я, в чем там дело, а ты бы пришла, поговорила с ним, он сейчас у меня. Сидит, молчит, в одну точку смотрит. А вчера вообще выпивал…
– Час от часу не легче! Он что, вообще-то – употребляет?
– Что ты, что ты! – затараторила Нина Ивановна, сообразив, что ляпнула лишнее. – Боже сохрани, только по праздникам! Я потому и забеспокоилась, что для него такое поведение нехарактерно! Так ты зайдешь?
– Зайду, – вздохнула я.
Мало мне троих детей, так вот еще теперь придется возиться со взрослым мужиком.
Володя сидел на диване, рассеянно почесывая Ромку за ушами и бездумно уставившись в экран телевизора.
– А-а, – улыбнулся он, – пожарная тревога! Теща не дремлет… Человека нужно спасать!
Я рассердилась и спросила достаточно холодно:
– Что у тебя стряслось? Зачем в полицию вызывали?
– Дело шьют, – опять улыбнулся он, но улыбка вышла безрадостная.
– Слушай, не валяй дурака. Мне некогда, – я уже пожалела, что поддалась на тещины уговоры и пришла.
– Ты пойдешь со мной в кино? – неожиданно спросил он.
– Нет, – отрезала я, – у меня куча работы, и хозяйство запущено.
– Так я и думал, – удовлетворенно кивнул он, – все сходится.
– Что сходится?
– Сначала неприятности с полицией, потом про это узнают все в городе, потом отворачиваются знакомые при встрече, потом уходят женщины, потом перестают пускать в приличные дома, потом отказывают в заказах на работу…
– В результате у тебя остаются всего два друга – собака и бутылка, – подхватила я. – Ты тихо спиваешься и однажды замерзаешь в собственной парадной, и на могиле твоей проливает горькую слезу только верная теща… Что, очень себя жалко?
– Очень, – серьезно ответил он, – ведь я же ни в чем не виноват.
– Ладно, – я уселась рядом с ним на диван, – рассказывай подробно.
– Володенька, я к соседке на минуточку! – донеслось из прихожей.
– Часа полтора у нас есть! – оживилась я. – Слушаю тебя внимательно.
Он пересказал мне весь разговор со следователем – ну и зараза, доложу я вам! Потом я его утешала, но получалось у меня как-то неубедительно, потому что меня терзал вопрос – зачем он звонил жене, а спросить я стеснялась. Потом пришла Нина Ивановна, мы попили чаю и пошли гулять с Ромуальдом. Затем Володя поехал домой, сказал, что завтра рано вставать – надо идти на похороны Аделаиды.
Пятакову страшно не хотелось идти на похороны Аделаиды, но он сделал над собой усилие: как бы он к ней ни относился, но надо отдать покойнице последний долг, и потом, если он не явится, в их замечательной художественной среде поползут такие сплетни, все просто уверятся, что это именно Владимир убил Аделаиду.
В церкви было полно народу – тут были и сотрудники галереи, и многочисленные коллеги, и весь художественный Петербург – словом, та же тусовка, что на всех Аделаидиных мероприятиях. Совершенно не стесняясь места, публика сплетничала напропалую.
Первым Владимиру Ивановичу встретился Бультерьерский. Указав на открытый гроб, стоящий посреди церкви, он прошептал Пятакову на ухо:
– Смотри-ка, сумели Адочке придать выражение умиротворения и покоя. Неужели она после отпевания действительно упокоится с миром? Вот уж трудно себе представить, чтобы Адочка когда-нибудь успокоилась!
– О мертвых – или хорошо, или ничего, – оборвал его Пятаков. – А почему не начинают отпевать? Кого ждут? Батюшка вроде здесь, покойница тоже на месте…
– Телевидение ждут, Володя. «Информ-ТВ» должны приехать, вот и не начинают. Аделаида и после смерти в своем репертуаре: все напоказ, даже похороны должна на весь город транслировать!
Владимир Иванович вырвался из железной хватки Бультерьерского и двинулся дальше. Через несколько метров его поймал за локоть Шанхайский. Шанхайский был очень импозантен: поверх черного пальто был живописно накинут красный клетчатый шарф, на шее красовался галстук-бабочка, седая грива была тщательно уложена. Немножко портил его только основательный запах вчерашнего перегара.
– Володя, – негромко спросил он страдальческим голосом, – вы не видели, здесь шампанское дают?
– Бог с вами, Шанхайский! – возмутился Владимир Иванович. – Вы же в церкви, какое здесь может быть шампанское!
– Это ужасно! – лицо Шанхайского перекосило глубокое душевное страдание. – Зачем я вообще сюда пришел?
Еще через несколько шагов Пятаков наткнулся на Марину, секретаршу Аделаиды.
– Мариночка, – спросил он, – а вы протеже мою, Веру Сергеевну, не видели?
Ему хотелось кое о чем расспросить старушку, может быть, она могла видеть в галерее что-то необычное…
– Нет, Владимир Иванович, не видела. Вроде бы ее сюда не звали… Ее ведь, скорее всего, Аделаида Самсоновна, если бы не умерла, – уволила бы.
– Что такое? – удивился Пятаков. – Уж Вера-то Сергеевна – золотой человек, безотказный… Чем же она Аделаиду не устроила?
– Да представляете, – Марина понизила голос. – Вера Сергеевна в галерее очень хорошо управлялась, Аделаида ей и говорит: приходите ко мне домой, немножко по хозяйству поможете – за отдельную плату, конечно. Ну, мне потом Вера Сергеевна и рассказывает – пришла она к Аделаиде домой, а у той – натурально авгиевы конюшни, столько работы – за год не переделаешь. Одного белья гладить – горы, чуть не до потолка, стирает-то машина, а гладить руками надо. Что же касается дополнительной платы – так это оказался один разговор: предложила ей Аделаида какие-то гроши, кроме зарплаты, вот и вся радость. Она вообще-то жадина была, Аделаида, ой… – Марина испуганно оглянулась на гроб. – Ну, Вера Сергеевна тогда и говорит: лет мне много, работа тяжелая. Деньги небольшие, уж извините, Аделаида Самсоновна, не возьмусь я за вашу работу. Аделаида на нее сразу зашипела: не возьмешься за эту работу, так из галереи вылетишь… Вера Сергеевна обиделась, но на попятный уже не пошла.
– Ну и ну, – задумчиво произнес Пятаков, – значит, Вера Сергеевна и дома у Аделаиды бывала…
– Бывала раза два, – поддакнула Марина.
«Надо будет с ней поговорить, – подумал Пятаков, – не видела ли она у Аделаиды кого-нибудь подозрительного?»
В церкви неожиданно сделалось тесно и шумно – приехала телевизионная бригада. Техники забегали с осветительными установками, потащили провода, отодвинули батюшку и церковных служек на второй план. Телевизионщики мгновенно сумели внушить всем, что именно они здесь самые главные. Они переставили гроб (на прежнем месте он плохо смотрелся), погасили свечи (от них шли блики), включили свое освещение и разрешили наконец начать.
Интересно, что все тут же приняли навязанные им правила игры. Батюшка приосанился и старался все время смотреть в камеру, только что не посылал зрителям свое благословение. Не успел он толком начать службу, как наглая журналистка остановила его и попросила начать все с самого начала: у них что-то не заработало. Батюшка нисколько не удивился и безропотно начал снова.
Шанхайский, конечно, забыв про похмелье, оказался в первых рядах и начал размашисто театрально креститься в самые неподходящие моменты, а когда батюшка закончил службу, попытался выскочить на его место и произнести прочувствованную траурную речь о влиянии творчества Аделаиды Верченых на мировой художественный процесс и о своих собственных плодотворных встречах с означенной Аделаидой, но тут уж священник не выдержал и объяснил ему, что церковь – не место для митингов, даже траурных.
Шанхайский расстроился, но его быстро утешил Валидолов, который знаками азбуки глухонемых выманил его из церкви и угостил коньяком из фляжки, предусмотрительно захваченной им с собой на случай длительного ожидания на морозе.
Народ начал потихоньку покидать церковь, по традиции перемывая косточки самой покойной, всем ее друзьям и родственникам, а заодно и всему околохудожественному Петербургу. Владимир Иванович обратил внимание на дородную блондинку в черной шляпе с широкими полями и вуалью.
«Галина Белая», – шепнула секретарша Марина в ответ на его вопросительный взгляд и объяснила, что Белая Галина, закадычная приятельница покойной Аделаиды, не то колдунья, не то ворожея, черт ее знает. Специализируется она на вопросах любви и брака: возвращает мужей и любимых, готовит приворотные зелья и занимается прочей, на взгляд нормальных людей, несусветной ерундой. Пятаков помотал головой, это имя ему что-то напоминало, но в свете прошедших событий он был так расстроен, что не вспомнил.
