Парфеныч внимательно оглядел Маркиза и отступил в сторону:
— Ну, проходи. Оружия у тебя вроде нету?
— Нету, нету! — подтвердил Маркиз. — Я оружие никогда не ношу.
— Ну и правильно. На кой оно нужно, это оружие? Кто голыми руками ничего сделать не может, тому и оружие ни к чему! Ты только учти, Леонид, Шторм — он очень оружие не жалует и не любит резких движений. Так что иди не торопясь, степенно, и помни, мы со Штормом — тут, рядышком!
Квартира старого ювелира нисколько не напоминала жилища современных богатеев — никакого евроремонта, никаких дизайнерских изысков, полутемный коридор, заставленный старой массивной мебелью.
В конце коридора — высокая дверь, ведущая в кабинет хозяина.
Маркиз толкнул ее и оказался в кабинете.
Стены в пожелтевших обоях, увешанные старыми темными картинами, в основном портретами строгих представительных мужчин в бархатных камзолах или парадных мундирах с орденами и золотым шитьем, красивая тяжелая мебель красного дерева. За широким письменным столом восседал хозяин кабинета — седой благообразный старик с ясными пронзительными глазами.
— Ну, здравствуй, Леонид! — старик вежливо приподнялся. — Говорил мне как-то Аскольд про тебя…
— Надеюсь, хорошее? — Маркиз деланно усмехнулся.
— Хорошее, — серьезно подтвердил старик, — а Аскольд — он слов на ветер не бросал. Как это он говорил… — ювелир слегка наморщился, словно напрягая свою память, — со старым другом…
— И хрен как мед, — закончил Леня одну из многочисленных поговорок покойного Аскольда.
— Вот-вот, — подтвердил старик, бросив на Маркиза удовлетворенный взгляд.
Леня понял, что его просто-напросто проверяли — тот ли он, за кого себя выдает, действительно ли хорошо знал покойного Аскольда.
— Ну что ж, Леонид, присаживайся, — Иван Францевич указал гостю удобное глубокое кресло перед самым своим столом, — Аскольд, покойник, несмотря на дела свои грешные, человек был на редкость достойный и порядочный. В память его я тебе помогу, в чем попросишь.
— Хочу вас спросить, — начал Маркиз, вынимая из внутреннего кармана сделанный Лолой рисунок, — не попадалась ли вам когда-нибудь на глаза такая брошь — в виде змейки из мелких бриллиантов с изумрудными глазами? К сожалению, фотографии у меня нет, только вот это…
Ювелир поднес листок к глазам и на секунду задумался.
— Первый принцип моей профессии, — проговорил он наконец, — полная конфиденциальность. Покупатель драгоценности должен быть стопроцентно уверен, что никто не узнает о его покупке, что на следующий день к нему не заявятся гости с утюгом да паяльником… То же самое — и продавец. Кто захочет, чтобы стало известно, какие деньги у него неожиданно появились… Я уж не говорю о тех случаях, когда сережки или перстенек покупают вовсе не жене, опять-таки не рассчитывая на огласку…
— Это не тот случай, — прервал старика Маркиз, — если мы говорим об одном и том же украшении, владелица его скончалась и ей уже все равно.
— Никогда не называй драгоценности украшениями, — поморщился старый ювелир, — теперь редко случается, что они действительно украшают женщину, которая их носит. А насчет этой броши, поскольку ты говоришь, что она умерла… ее покупала действительно женщина.
— Холеная дама, шатенка средних лет?
— Да, это она.
— Какая редкая удача! — воскликнул Леня. — Значит, она покупала эту брошь у вас? И это была действительно драгоценная брошь? Я имею в виду, с настоящими бриллиантами и изумрудами?
Иван Францевич посмотрел на Леню с неодобрительным удивлением:
— Что ты хочешь сказать? Я ничем другим, кроме настоящих камней, не занимаюсь последние шестьдесят лет.
— Простите, Иван Францевич, я не хотел вас обидеть. Дело в том, что после смерти Валерии Борисовны нашли точно такую же брошь… но она была хорошо сделанной имитацией, с поддельными камнями.
— Вот как! — Миллер забарабанил пальцами по столу, уставившись взглядом в дальний угол кабинета.
— Больше того, — продолжил Маркиз, — после ее смерти у нее в доме нашли целую коллекцию поддельных драгоценностей… или имитаций.
— Хорошо, — решился наконец ювелир, — я расскажу все, что знаю. Эта дама… Она обратилась ко мне по достаточно приличной рекомендации, уж не буду называть имен, и покупала достаточно много первоклассных старинных драгоценностей. Одновременно она попросила меня рекомендовать хорошего мастера, специализирующегося по изготовлению имитаций.
— Она не объяснила, для чего?
— Мне она сказала, что хочет заказать копии всех купленных у меня вещей, чтобы в большинстве случаев носить подделки, держа настоящие драгоценности в сейфе. Иногда покупатели так действительно поступают, чтобы не рисковать настоящими камнями…
— Ну и как — рекомендовали вы ей такого мастера?
— А почему нет? — Иван Францевич пожал плечами. — Она — клиентка, и клиентка крупная. Покупала много, платила хорошо…
— И к кому вы ее направили?
— Есть один молодой человек… у Ильи Борисовича работает…
— У Лейбовича? — уточнил Маркиз, вспомнив один забавный эпизод из своего послужного списка.
— У него, — кивнул ювелир, — толковый юноша. В камнях разбирается не особенно — оно и понятно, молод еще совсем, пятидесяти нет, — но имитации делает превосходные, невооруженным глазом сразу и не отличишь…
— Даже вы? — вежливо удивился Маркиз.
— Ну я-то, конечно, отличу…
— Я хочу попросить вас еще об одной услуге, — в голосе Маркиза зазвучала необычная для него нерешительность, — нет ли у вас перечня и описания тех изделий, которые приобретала у вас покойная? Я понимаю, что прошу вас о невозможном, но такой перечень мог бы мне очень помочь…
Иван Францевич засопел, как рассерженный еж, но вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, выдвинул верхний ящик стола.
— Ох, только в память об Аскольде! Но я с тобой все свои незыблемые принципы нарушил!
Он вытащил из ящика стопку фотографий и протянул ее Маркизу.
Лола в ожидании Маркиза от скуки трудилась на кухне. Такая деятельность ее успокаивала, и Лола сварила рассольник из гусиных потрошков и запекла в духовке огромный кусок свинины. Их домашний зоопарк в полном составе ошивался здесь же. Попугай дремал на холодильнике, Аскольд и Пу И выпихивали друг друга из кресла, пока не угомонились.
Маркиз, вернувшись, приятно удивился. Перед ним была прежняя Лола, исчезли тревожный блеск глаз и нервозность.
— Дорогая, посмотри эти фотографии, — проговорил Леня, когда обед был съеден и на столе остались только маленькие чашечки свежезаваренного кофе, — что из этих украшений носила ваша покойная Валерия?
Лола перебирала снимки один за другим, подолгу любуясь каждым.
— Какая прелесть! — то и дела замирала она над какой-нибудь фотографией, молитвенно сложив руки. — Ну это просто чудо!
— Лолка, я тебе для чего дал фотографии? Не восхищайся, а трезво смотри — что ты на ней видела, а что — нет…
— Ну, вот эти серьги она пару раз надевала… Этот перстень был на ней в день генеральной репетиции «Ревизора»… Этот браслет я тоже как-то на ней видела… А вот та самая змейка, из-за которой было столько шума… Слушай, а вот эту брошь я тоже видела, но не на ней…
— Что значит — не на ней?
— Ну, не на Валерии, а на другой женщине…
— Да ты, наверное, перепутала! Мало ли похожих украшений?
— Да? Ты посмотри на эту красоту — ты думаешь, такое можно перепутать?
Маркиз заглянул через Лолино плечо. Перед ней на столе лежала фотография действительно очень эффектного и необычного украшения — броши, представляющей собой восьмиконечную рубиновую звезду, удивительно изящно сплетенную с сапфировым полумесяцем и маленьким бриллиантовым вензелем «А».
— Ну и где ты, интересно, видела эту брошечку? — осторожно поинтересовался Маркиз.
— Сам ты брошечка! — обиделась Лола. — Не веришь мне? Да она у меня прямо перед глазами стоит! Такое забыть невозможно!
— Но на ком ты это видела — можешь вспомнить? Меня твои эмоции в данном случае не очень интересуют, меня факты интересуют!
— Ну сейчас, постараюсь вспомнить, когда это было… — Лола замерла, уставившись на фотографию и наморщив лоб, усиленно напрягая свои извилины.
— Кажется, это было на приеме, посвященном открытию галереи «Аквилон»… от театра пригласили нас с Главным, но Валерия там тоже была, по каким-то своим собственным каналам… Она всюду пролезет… пролезала…
— А ты в «Аквилоне» кого-нибудь знаешь?
— В «Аквилоне»? — Лола на секунду задумалась. — Конечно, Веру Соловей.
— Что это за птица такая?
— Ну, что ты! Верка Соловей — это что-то! Она всех знает, и ее все знают, ее всюду приглашают, и она везде успевает отметиться. При этом она собственно ничего не делает, разве что иногда пишет маленькие заметочки в мелкие газетенки про те тусовки, на которых успела мелькнуть. Заметки поганенькие, потому что она ничего не умеет толком делать, да ей и некогда — попробуй-ка везде успеть! Но поскольку она везде замечена, то ее по инерции продолжают приглашать, а заметки продолжают печатать, поэтому она считается журналисткой…
