"Какая-то Нюрка бесцветная, — разглядывая ее, думала я, — не похожа она на женщину, окрыленную преступной любовью. И вообще, зачем ей Герман? Жизнь налажена, круг друзей обозначен, место в обществе определено. Рушить все из-за какой-то престарелой любви? Друзья отвернутся, сотрудники осудят, соседи… Ой, нет. На такие подвиги Нюрка и в юности не была способна. Что-то я перемудрила.
Но про анонимку-то она каким-то образом знает. Тут одно из двух: или написала ее сама, или разболтал Герман. А где мужчина становится болтлив? Конечно же, в постели. Значит, Нюра с Германом в романе", — заключила я.
Однако, послушав, как увлеченно описывает она покалывания в печени, вывод можно сделать только один: никаким романом здесь и не пахнет. Разве окрыленная чувствами женщина станет распространяться про тяжесть под лопаткой и спазмы в желудке?
— Нюра, — между спазмами и лопатками спросила я, — признавайся, зачем ты написала вторую анонимку? Хитрая, выкрала у Алиски старую и состряпала точно такую же из вырезанных газетных букв.
Вопрос застал ее врасплох. Нюрка опешила и… раскололась.
— Как ты узнала? — спросила она и, сообразив, что попалась, тут же ругнулась:
— А-а, черт! Я торжествовала; Нюрка злилась.
— Мархалева, что ты пристала, как банный лист?! — невольно подражая Фаине, закричала она. — Прям мания у тебя чужое грязное белье ворошить!
Мне стало обидно.
— Полагаешь, исключительно из спортивного интереса лезу в это дерьмо? — возмутилась я.
Но Нюрка продолжала развивать наступление.
— Мархалева, ты мне надоела, — заявила она. — Еще немного, и на дверь тебе укажу.
— Что-о? Ты укажешь мне на дверь?
— Да! — отважно заявила Нюрка, ставя руки в бока. — Укажу!
— Как бы потом не пожалела, — демонстрируя презрение, заметила я. Нюрка насторожилась:
— А что ты мне сделаешь?
Не покривив душой, я призналась:
— По части пакостей способна на многое. Ломать не строить, знаешь сама. Так что лучше пользуйся моим миролюбивым расположением.
Нюрка фыркнула, но промолчала.
— Подумай сама, — продолжила я, — Алиску кто-то травит, и если ты считаешь себя хорошей подругой, то могла бы и добровольно помощь в расследовании оказать. Кстати, меня тоже кто-то травил.
— Ха-ха! — закричала Нюрка. — Не получится, Мархалева, мне ты дела не пришьешь!
Не обращая внимания на реплику, я деловито продолжила:
— Дабы не возбуждать уголовного дела, в больнице я сказала, что отравилась сама. Но еще не все потеряно, к этой теме можно и вернуться.
Нюрка вскочила и с напором воскликнула:
— Не запугаешь! Не на ту нарвалась! Кого угодно запугаю сама!
Я усмехнулась и сказала:
— Не думаю, что для твоей карьеры мои признания милиции будут полезны, ведь дурно мне стало после того, как отведала твоего угощения.
Нюрка сбавила обороты.
— Чего ты хочешь? — спросила она.
— Правды!
Она закатила глаза:
— Господи, да какой еще правды? Алиску я не травила даже тогда, когда она Германа у меня отбила, так зачем мне это теперь?
— Но анонимку-то ты писала, — напомнила я. — Значит, была причина.
Нюрка вздохнула:
— Ладно, скажу, только поклянись, что Алиска об этом не узнает.
Я (привычно уже) поклялась, и она мне рассказала абсолютно бесполезную историю о том, как юной девой мечтала выйти замуж за состоятельного и преуспевающего молодого человека, как долго искала подходящую кандидатуру…
Снобизмом Нюрка страдала с юности, и на красоту свою имела большие надежды. Уж очень ей хотелось в сливки общества затесаться. А тут вдруг Герман, красавец-сердцеед, умный, образованный, перспективный, — папа дипломат, мама известный океанолог, дедушка академик, бабушка дочь политического деятеля николаевских времен. Короче, только сияния над головой не было у этого Германа — остальное присутствовало.
«Это судьба», — сказала себе Нюрка и бросила в бой тяжелую артиллерию. Помнится, ей было что бросать: и умом вышла, и лицом, и фигурой. При случае умела эрудицией блеснуть и кокетством обворожить.
В общем, Герман попался. Голову от Нюркиных прелестей потерял и готов был вот-вот жениться. Но победа для женщины не победа, если не сопутствуют ей зависть и восхищение подруг. Само собой, Нюрка Германа подругам представила, он и ошалел, попав в такой роскошный цветник. В те времена даже Фаина была недурна. Когда же он увидел Алису… В общем, Герман развернулся, да и подруги не сидели руки сложа.
Бедная Нюрка осталась ни с чем. Представляю, как ей было обидно. Ведь ни Фаине, ни Карине, ни Лоре, ни тем более Алиске отыскать такого Германа было не по силам, не по той орбите они вращались. Лишь непомерные амбиции и тяга к «прекрасному» помогли Нюрке протаранить бастион, выстроенный этими самыми сливками на пути у юных и прекрасных выскочек. Такими амбициями, кроме Нюрки, никто не обладал, а следовательно, Герман воспринимался подругами как подарок судьбы.
И подарок этот достался Алиске. Естественно, от любви к Герману у Нюрки осталась одна лишь ненависть, в чем она мне и призналась. И я ей поверила.
Когда она случайно заметила среди бумаг безалаберной Алиски Фанину анонимку, то увидела в этом перст судьбы. Сам бог повелел ей Герману отомстить, тем более что в те времена он как раз зачастил в Москву. Уезжал туда счастливый, а возвращался грустный, из чего Нюрка и сделала заключение: Герман загулял.
— И все? — спросила я.
— И все, — ответила Нюрка. — С кем он загулял, не знаю, но анонимку Алиске я на всякий случай послала, и, если память мне не изменяет, у них был грандиозный скандал. Алиска скрывала, но косвенные признаки недвусмысленно обнаруживались. Теперь ты веришь, что я не травила Алиску?
— Верю, — ответила я.
— А вот мне не верится, что ты веришь, — усмехнулась Нюрка. — Ну и черт с тобой.
* * *
В общем-то я Нюрке поверила, но на всякий случай решила заглянуть и к Фаине. Особых результатов от этого визита не ждала, но интересно все же было узнать ее мнение.
Фаина предавалась излюбленному занятию: как всегда, любезничала на диванчике, гипнотизировала своего психа-ботаника. Увидев меня, тут же закричала:
— Мархалева! Нет! Нет-нет-нет! Только не сейчас! У меня сеанс! Я взмолилась:
— Фаня, понимаешь, зашла в тупик, требуется твоя помощь, мне тоже нужен сеанс.
Псих же пришел в неописуемый восторг.
— Виола либэрум! Виола либэрум! — закричал он, тыча пальцем в мою бутоньерку. — Я был прав! Она существует!
На радости он повалился на пол, начал кататься по ковру и безумно хохотать. Я думала, что уж сейчас-то Фаина выгонит меня самым непристойным образом — коленом под зад. Она же в изумлении застыла, потом натянула на нос очки и уставилась на мою бутоньерку.
— Мархалева, — спросила она, — откуда это у тебя?
— Из оранжереи Алисы, — ответила я. — Марго притащила в холл эти цветочки, вот их и приколола. Разве ты впервые видишь эти фиалки? Их же полно у Алисы, сама же вчера там была. Неужели не заметила?
— Нет.
— А в чем, собственно, дело? — Фаина с любовью глянула на своего психа и сказала:
— Сама я в ботанике ни бум-бум, но, если верить этому несчастному, на твоей груди покоится фиалка свободы, открытая им и не признанная наукой.
— Что? — удивилась я. — Как это не признанная наукой, когда она покоится на моей груди?
— Дело в том, что фиалка эта обладает чудодейственной силой. Мой бедный ботаник уверяет, что раньше на нашей планете были заросли этих цветов. Вот чем он объясняет долголетие предков, которые употребляли в пищу эти цветы. Теперь же фиалка исчезла. Ее даже в Красную книгу не занесли, потому что никто не верит, что она вообще существовала. Я тоже не верила, когда он рассказывал, но теперь…
Фаина повернулась к своему ликующему психу и спросила:
— Дорогой, ты не ошибся? Это и в самом деле виола либэрум?
Псих подскочил ко мне, в глазах его горело какое-то фанатическое восхищение. Я отшатнулась.
— Это она! — совершая пасы над моей бутоньеркой, с нежностью сказал псих. — Виола либэрум! Тот, кто видел ее хотя бы однажды, счастливейший человек в мире.
Я усмехнулась:
— И я и Алиса уже не первую неделю любуемся на это чудо природы, а счастья все нет и нет.
Псих вдруг схватил мой воротник и вместе с бутоньеркой потащил его в рот.
— Виола либэрум! Виола либэрум! — вопил он. Я сопротивлялась, но, видимо, его неплохо в этой психушке кормили, потому что сил у него оказалось значительно больше. Костюм мой остался бы не только без бутоньерки, но и без воротника, если бы не подоспела на помощь Фаина. Она оттащила от меня психа, прокричав:
— Беги, Мархалева! Беги!
Я выскочила из кабинета. Бежать не стала, а расстроенная поплелась к своему автомобилю. Уселась за руль и призадумалась. Что же это получается? Суеты много, а результатов ноль. Даже про вторую страсть Германа ничего не выяснила. О том же, кто травит Алису, и говорить не приходится. Полное неведение!
