— Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — вновь взревели бронзовотелые.
— Братья, — голос жреца стал скорбным, — наш великий народ угасает. Нас мало осталось. Наши женщины рожают лишь мальчиков. Великая Масатеотль может вселиться лишь в девственницу народа Амару. Она, — рука жреца указала на девушку, — последняя девушка нашего племени. Долог был поиск. Но мы отыскали ее. Сам всевластный Тескатлипока помог нам. В далекой северной стране обнаружилась девственница. У всех женщин в ее роду рождались только девочки, а прародительницей была дочь нашего народа.
Душе великой Масатеотль некуда было вселяться, и потому, еще до посвящения, с самого рождения, эта девушка несла в себе силу богини, властвующей над сердцами людей.
Нас осталось так мало, — продолжил вождь, — что все вы присутствовали на обряде Освобождения. Тогда я вынул из груди прежней Аматтальмы ее трепещущее от любви сердце. Засушил его. Сегодня новая Аматтальма вкусит это сердце и станет живым воплощением великой Масатеотль.
Новую Аматтальму некем заменить, и потому она будет жить вечно. Если… — жрец запнулся, — если только не родит дочь. Тогда, при очередном обряде Освобождения, новой Аматтальме придется съесть сердце матери.
Жрец скорбно замолчал. Скорбели и бронзовотелые.
— Но мы будем молиться всесильному Зеркалу Вселенной, чтобы он ниспослал Аматтальме вечную жизнь, чтобы милосердная Масатеотль позволила родить ей множество дочерей. — Голос жреца взлетел. Окреп.
— Братья! — вновь воскликнул он. — У нас теперь будет необычная Аматтальма. Она не сможет жить среди нас. Другая культура, другое воспитание. Наш образ жизни убьет ее. Климат нашей родины может убить ее еще раньше.
Потому Совет принял решение. Аматтальма уедет туда, где родилась. Она всегда незримо будет с нами. Она — страдающая и любящая душа нашего народа.
Аматтальма вернется на землю предков из своей северной страны тогда лишь… когда родит дочь. Новую Аматтальму.
— Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — взорвались торжеством бронзовотелые.
— Братья, — воскликнул жрец. — Я просил совета у всемогущего Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала Вселенной. Молил ниспослать знак.
Это свершилось! Великое Зеркало отразило волю свою в моих снах. Поведал: посвящаемая должна четырежды пережить смертельную опасность, четырежды слышать ритуальные слова.
— Это свершилось! — закричала толпа.
— Да, это свершилось! — воскликнул жрец. — До захода солнца предстоит провести обряд Облачения. Новая Аматтальма наденет клетчатую повязку милосердной Масатеотль. Волосы ее украсят пучки перьев священной птицы Кецаль, символами прекрасных кос Великой богини.
Лишь тогда я украшу ее амулетами Аматгальмы. Четыре реликвии возложу я на живое тело богини: медальон, ожерелье, браслет и пояс. Четыре священных предмета из драгоценного нефрита. Все это принадлежало прежней Аматтальме. Такие же есть теперь и у нынешней. Они пришли из глубины веков. В них сила и мудрость праматери нашего народа. Великого народа Амару.
— Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — радостно взревели бронзовотелые.
Жрец сделал знак, и они замолчали.
— Обряд Облачения закончится за час до полуночи, — сказал он. — К этому времени новая Аматтальма будет уже не подвержена смертельному действию Священных Цветов. Они перестанут быть для нее смертью, станут жизнью. Аромат их наполнит душу богини светлой радостью и высоким смыслом.
Аматтальма, как и все воплощения милосердной Масатеотль, понесет в мир любовь. Но…
Братья, мир изменился. Мы не можем требовать от нынешней Аматгальмы того же, что давали прежние. Она не сможет нам дать этого. Умрет.
Жрец замолчал, тяжело дыша. Окинул глазом бронзовокожих, жалкие остатки своего некогда могучего народа. Со вздохом продолжил:
— Совет был един. Сегодня в канун священной ночи, я, Верховный жрец храма Белого Ягуара, оглашаю его решение: она уедет. Мы добровольно отказываемся от возвеличивания живой богини. Нашей Аматгальмы. Мы посылаем в мир искру любви, зажженной за тысячи лет до нас. Она уедет, но мы будем ждать и молить великих богов о милосердии, снисхождении, о возвеличивании нашего рода.
Мы будем ждать!
Солнечный диск скрылся за горизонтом.
Она все видела и все понимала. Но не глазами, устремленными в закатное небо, а иначе, всем своим существом, наполненным радостью бытия.
На нее надели клетчатую набедренную повязку богини, волосы украсили пучками перьев. Четыре нефритовых амулета украсили ее полуобнаженное тело.
Тропическая ночь стремительно опустилась на древнюю землю. Вокруг нее исполнялся величественный и немного зловещий ритуал.
Восемь бронзовотелых атлетов подняли ее. над головой. Медленно понесли к умершему две тысячи лет назад городу. Подняли на вершину Большой пирамиды. Осторожно опустили на жертвенный алтарь.
Ее руки и ноги вновь приковали к базальтовым столбикам массивными золотыми цепями.
Она все видела, все понимала.
Вторым планом сознания отметила, что Большая Медведица вот-вот достигнет зенита.
Она знала, что это значит.
Ее тело как бы парило над мертвым городом ольмеков. Только теперь она знала точно, этот город принадлежал когда-то народу Амару. Ольмеки пришли сюда позже. Пришли уже на руины великой цивилизации.
Она все видела, все понимала. Но не глазами, устремленными в звездное небо.
Дух ее парил в ночи над мертвой столицей древних Амару. Она видела людей на ритуальном дворе, она видела Стражей у входа в Великую гробницу. Она видела себя, распростертой на жертвенном камне. И под собой — Большую пирамиду. Странную пирамиду, пятилепестковую, совсем не такую, как у ацтеков.
Вокруг нее что-то происходило, но ей не было до этого никакого дела. Она изумленно наблюдала за борьбой сил добра с силами зла. Большая пирамида вспыхнула вдруг облаком пламени, но черное агатовое зеркало в ее изголовье хватало, поглощало, вбирало в себя этот яростный огонь.
Черное дымящееся зеркало — око вселенной, великий бог Тескатлипока.
Ей что-то вложили в рот, и она проглотила это. Она знала, что проглотила, — частицу сердца прежней богини Аматтальмы. Земного воплощения великой и любящей все живое Масатеотль.
Когда-то так же поступят и с ее сердцем!
Она это знала.
Она теперь знала все.
С камнем на сердце я отправилась к Нюре. С одной стороны, после признания Лоры я даже некоторое облегчение испытала, поскольку исчезли последние сомнения. Теперь я уверена была, что Алису травит Нюра. Но, с другой стороны, было обидно за подругу: ужасный образовался у нее бедлам. В какой закоулок жизни ни загляни, везде хаос и безалаберщина.
То ли дело у меня: с мужем помирилась, про своих подруг всю подноготную знаю… Так жить и надо. И, главное, чтобы никаких тайн. А то, что сотворила со своей жизнью Алиска, просто ни в какие ворота не лезет.
Но вернемся к Нюре. К ней я пришла с четким мнением и потому в настроении была весьма решительном.
— Абсолютно точно знаю, что у тебя роман с Германом, — уже привычно заявила я.
Нюра удивилась, и, к моей досаде, удивилась искренне, — уж в таких вещах я дока, никогда не ошибусь, шкурой фальшь чувствую.
— С чего это ты взяла? — спокойно спросила она. — Лестно, конечно, посоперничать с Алисой, но хотелось бы и аргументы услышать.
Как вы понимаете, из аргументов у меня была только одна уверенность, что другие подруги на роль пассии Германа не подходят, поэтому я ответила:
— Алису кто-то травит, но это не Фаина, не Карина и не Лора. Следовательно, ты.
— Оч-чень веский аргумент, — рассмеялась Нюра. — Если скажешь, зачем мне это понадобилось, то, возможно, я тебе и поверю.
Она-то мне, может, и поверила бы, а вот я уставилась на нее и глазам своим верить отказывалась. Уж очень она изменилась. В прошлый раз безумствовала, ругалась, бросалась на меня, душила, а теперь само спокойствие. Что с ней случилось?
— Кстати, — спросила я, — как твое самочувствие? Помнится, ты жаловалась на здоровье, что-то про отравление говорила.
Нюра усмехнулась:
— Про отравление я не говорила, но после нашего разговора действительно почувствовала недомогание, а тут еще эта история с Алисой — любому на ум придет… Короче, я испугалась.
— А сейчас?
— А сейчас все прошло. Понимаешь, я очень мнительная.
Несложно было догадаться, откуда ветер дует, поэтому я поинтересовалась:
— Это Фаина тебе разъяснила? Нюра кивнула:
— Да. Нервное, все нервное. Ты разворошила прошлое, нахлынули воспоминания, они тяжелы, а нервы мои слабы…
Пока Нюра в подробностях расписывала свои ощущения, связанные с душевными переживаниями, я мучительно ломала голову над тем, как бы половчей ее прищучить. Голову-то я ломала, а прежняя уверенность меня покинула.
"Какая-то Нюрка бесцветная, — разглядывая ее, думала я, — не похожа она на женщину, окрыленную преступной любовью. И вообще, зачем ей Герман? Жизнь налажена, круг друзей обозначен, место в обществе определено. Рушить все из-за какой-то престарелой любви? Друзья отвернутся, сотрудники осудят, соседи… Ой, нет. На такие подвиги Нюрка и в юности не была способна. Что-то я перемудрила.
