— Как и у вас, господин Онопко.
— Так предложите его! — полковник пожал плечами. — Мы же попусту теряем время.
— Я бы хотел услышать ваше предложение.
— Будем бросать жребий? — Онопко допил содержимое бокала.
— Если бы я совершенно точно не знал, кто вы такой на самом деле, то охотно поверил бы в вашу версию о представительстве «Аэрофлота»…
— Ну хорошо… — Онопко изобразил короткую внутреннюю борьбу с собой. — Говоря о месте предполагаемого обмена, вы имеете в виду какое-то замкнутое пространство. Ну, виллу, дом, отель, да?
— Я хотел бы услышать, что имеете в виду вы, господин Онопко.
— Вокзал.
— Простите?
— Зал ожидания вокзала, — пояснил советский резидент. — Во-первых, там достаточно просторно, чтобы представители сторон могли наблюдать за честностью проводимого обмена. Во-вторых, открывать пальбу в столь людном месте, в благопристойной и нейтральной стране, где, кстати, прекрасно работают органы общественного правопорядка, было бы верхом неосмотрительности. Вы со мной согласны, господин Стюарт?
— Неожиданное предложение, — пробормотал американец.
— Это лучшее нейтральное поле в мире, на котором мы сможем сыграть вничью, — глухо произнес Онопко. — И это предложение, как вы понимаете, не является экспромтом. Над ним хорошо подумали…
— То-то меня и настораживает, — Стюарт улыбнулся одними губами, глаза его потемнели. — А где гарантии, что сразу после сделки ваши люди не учинят какую-нибудь аварию или маленький взрывчик на пути к аэропорту или отелю?
— А разве вы можете дать мне такие гарантии? — Онопко пожал плечами. — Давайте не выходить за рамки нашей задачи. Люди, непосредственно задействованные в операции обмена, явятся на место без оружия, они будут иметь при себе соответствующие документы, определяющие их принадлежность к конкретному государству и, следовательно, с юридической точки зрения здесь все в порядке. Наше дело — подготовить и провести ЧЕСТНЫЙ ОБМЕН. Что произойдет потом, когда стороны разъедутся вместе со своими людьми, — известно только Богу, но непосредственно к сделке на вокзале Икс это уже не будет иметь никакого отношения.
— И все же определенные минусы у этого плана налицо, — пробормотал Стюарт.
— Тогда давайте послушаем ваше предложение.
— Знаете, после предложенного вами варианта мне как-то расхотелось предлагать свой.
— Понравилось? — сдержанно улыбнулся Онопко.
— В вашем плане что-то есть, — Стюарт прочертил сигарой в воздухе замысловатый зигзаг. — Мне надо обсудить его со своими боссами…
— Когда ждать вашего звонка?
— В течение ближайших трех дней.
— Если этот вариант пройдет, на каком именно вокзале будет совершен обмен?
— Давайте так, — Стюарт положил локти на стол и приблизил лицо к Онопко. — Будем исходить из того, что сделка состоится на вокзале одного из четырех швейцарских городов — Берна, Лозанны, Цюриха или Женевы…
— И?
— О дне обмена я сообщу вам по телефону. Что же касается времени и места… — Стюарт тщательно притушил в пепельнице огрызок сигары. — За четыре часа до обмена мы встретимся с вами здесь, в этом баре, и кинем жребий. Железнодорожный вокзал одного из четырех городов и станет местом обмена. По-моему, это справедливо.
— Я жду вашего звонка. — Онопко встал и положил под стакан банкноту. — Простите, господин Стюарт, но у меня принцип: я всегда плачу только за себя…
И, не прощаясь, резидент КГБ в Швейцарии стремительным шагом покинул бар.
Ночь с 15 на 16 января 1978 года
…Мы стояли на типично московской, выложенной плиткой, лестничной площадке, полуосвещенные желтым клеточным светом забранной в стальной намордник лампочки, перед обитой темно-коричневым дерматином дверью, в которую какой-то педантичный господин надежно, по виду — на века, вшурупил ромбообразный номер «17» и трапециевидную табличку с фамилией «Hnilicka».
— Гниличка — в смысле гнилой? — спросила я шепотом.
— Не знаю, — шепотом же откликнулся Юджин, шаря в карманах куртки. — Может, не окончательно.
— Не окончательно гнилой?
— Ага. Чуть подгнивший.
— Ты что, потерял ключи?
— Надеюсь, что нет…
Юджин сопел и что-то бормотал себе под нос.
— Ты читал «Три товарища»?
— Читал.
— На английском?
— На немецком. В оригинале.
— Хочешь ткнуть мне в нос мое невежество?
— Хочу найти этот чертов ключ.
— Ты помнишь, что Роберт сказал Пат, когда они впервые пришли на его квартиру, в пансион пани За-левски?
— Помню… — Юджин шумно, с явным облегчением выдохнул и извлек из внутреннего кармана кожаной куртки плоский желтый ключ с брелоком в виде золотой рыбки.
— Честно помнишь или стесняешься собственного беспамятства?
— Честно-честно! — он вставил ключ в замок и дважды провернул его. — Локамп взял ее на руки и сказал: «Закрой глаза. Это зрелище для закаленных».
— Скажи, все американские шпионы такие начитанные?
— Шпионы у вас. У нас — разведчики.
— У кого это «у вас»?
— А почему ты спросила?
— О шпионах?
— Нет, о Ремарке.
— Я просто представила себе, что сейчас ты откроешь дверь…
— Ну и?..
— И выяснится, что специально ради нас чуть подгнивший Гниличка выгнал на мороз штатных работниц публичного дома, который он содержит на паях с правительством Чехословакии. Просто взял и грубо, по-гнилому, вытолкал. В одних комбинациях. А тебе, как человеку порядочному и, возможно, набожному, будет стыдно, что твоя невеста, после стольких физических и духовных мук, увидит следы разнузданных оргий, мятые измызганные постели, какие-то эмалированные тазики, мерзопакостные картинки на стенах… И поэтому ты возьмешь меня на руки и тихо скажешь: «Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных»…
— Откуда ты знаешь все это?
— Что?
— Ну, не в советской же школе тебе рассказывали, как выглядит публичный дом?
— А в американской рассказывают?
— В моей стране это разрешено официально.
— А в моей — неофициально. Разницы никакой, милый. И потом я видела такое в фильме «Лимонадный Джо».
— А это еще что?
— Пародия на вестерн.
— Советская?
— Чешская.
— Хорошая?
— Если не видеть оригинала — просто замечательная.
— Вэл, признайся: ты всегда была такой моралисткой?
— Только после того, как стала агентом КГБ.
— За это они и решили тебя убрать, да?
— Ага. Им не понравилось, что идиоматическое выражение «Еб твою мать!» я стала произносить с французским прононсом. Это потеря классового чутья. Такого они никому не прощают.
— Господи, что же они с тобой сделали в этом монастыре?! — Юджин легко, как пушинку, подхватил меня на руки, толкнул дверь ногой и прошептал мне на ухо: — Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных…
Зажмурившись, я обхватила Юджина за его многострадальную шею и уткнулась в колючую шерсть свитера. Запахи нового жилья, как ни странно, не вызвали во мне ощущения тревоги. Пахло несовременной мебелью, древесным лаком и отдаленно, полунамеком — ванилью. Видимо, не так давно в этой квартире кого-то угощали бисквитным пирогом…
— Юджин, ты скажешь, когда я могу открыть глаза?
— Ага. — Я почувствовала, что он остановился. — Вот только удостоверюсь, что Гниличка окончательно уничтожил следы разгула, и сразу скажу.
— Ты, главное, не торопись, милый.
— Почему?
— Потому что мне так очень удобно.
— Если я тебе скажу, что вышеозначенных следов нет и в помине, ты мне поверишь?
— С трудом.
— Тогда все! — Юджин шумно вздохнул и опустил меня на пол. — Открывай глаза, я хочу курить!..
Первое, что я увидела, разлепив веки, был изумительной красоты темно-вишневый буфет — сплошные переплетения тончайшей резьбы по мореному дубу, украшенные медными ручками. Окинув взглядом довольно просторную комнату с зашторенным окном, я убедилась, что антикварный буфет не был в ней инородным телом и выступал в ансамбле с такими же старинными и очень красивыми предметами мебели — трехстворчатым трюмо, секретером, диваном, двумя высокими креслами, обитыми темно-вишневым, под цвет буфета, репсом, и круглым, без скатерти, столом в центре.
Обстановка этой удивительной комнаты настолько поразила меня, что я даже не заметила, как Юджин стянул с меня пальто, усадил в кресло и куда-то исчез.
Внезапно с меня словно слетело оцепенение.
— Юджин, ты где?
— На кухне!
— Продолжай говорить — я попробую отыскать тебя по голосу…
Встав с кресла, я вышла в узкий, оклеенный темными обоями коридор, по обе стороны которого были врезаны две двери, свернула направо и увидела ярко освещенную кухню. Сомнений не было: мы находились в обычной городской квартире, скорее всего, трехкомнатной. Все в этом доме было сделано по советским стандартам — метраж, планировка, удобства… Исключение составляла, пожалуй, только старинная мебель, хотя и она меня особенно не удивляла: в старых московских, ленинградских или кишиневских квартирах дореволюционные буфеты и трельяжи тоже не были редкостью, хотя и сходили постепенно на нет под натиском современных «соцовских» мебельных гарнитуров — стандартных и малогабаритных, как типовое жилье для типовых людей с типовой зарплатой.
