хотя из рукавов, словно из наволочки пуховой подушки, торчали мелкие перья. При этом одна кисть, высовывающаяся из рукава, была обычной человеческой кистью, на вид сильной и жесткой, а другая представляла собой цепкую птичью лапу.
– Ты же не собираешься сейчас убегать, верно?
От того, как он лениво растягивал звуки, Элизабет передернуло.
– Мне ведь доставило столько хлопот привести тебя сюда.
Элизабет понимала, что не должна с ним разговаривать, не должна стоять, оцепенев, как глупый кролик перед лисицей, но мучительный, вечно доставляющий неприятности приступ любопытства заставил ее выпалить:
– Почему? Почему я?
В этом «почему я?» скрывалось еще что-то, что-то похожее на вопрос: «Почему именно я, а не какая-нибудь другая девочка, неужели ты не мог забрать кого-то другого?» – и Элизабет почувствовала, как щеки ее вспыхнули от стыда, ведь она никогда, никогда, ни за что не должна была желать кому-либо таких злоключений.
Человек-птица словно и не заметил этого, потому что щелкнул клювом и издал неприятный звук, который, по всей вероятности, должен был сойти за смех.
– Почему ты? А ты как думаешь?
Элизабет покачала головой. Ни на какое другое движение она была сейчас не способна. И уж точно не чувствовала себя прелестным созданием, созданием из кости, золота и пламени. Она чувствовала себя слабой маленькой девочкой, попавшейся в сети охотника.
– Как ты думаешь, что в этой склянке?
– Это… бабочка, – с запинкой ответила Элизабет.
– Нет.
– Что – нет?
– Нет, ты не думаешь, что это бабочка. Ты знаешь, что это не бабочка. Ты это чувствуешь, не так ли?
Человек-птица смотрел на нее с таким яростным ожиданием, что Элизабет только и сумела кивнуть.
– Я хочу открыть эту склянку. И ты – девочка, которая откроет ее для меня.
Он подступил ближе, навис над ней, протянул когтистую птичью лапу, так что Элизабет почувствовала себя совсем беспомощной, не способной ни убежать, ни закричать, ни поджечь чудовище. Лапа сомкнулась на ее запястье – холодная, чешуйчатая, тугая, как проволочная петля.
Прикосновение было настолько чуждым, что Элизабет даже не попыталась отстраниться. Это прикосновение повергло ее в глубокий шок, шок, от которого мышцы заледенели, а кровь словно бы перестала струиться в венах.
«Думай, Элизабет, думай. Ты не знаешь, что в этой склянке, но ты не хочешь ее открывать, поэтому тебе нужно найти выход».
– П-почему т-ты не откроешь ее сам? – Зубы ее стучали, а голос был тонким, как мышиный писк в темноте.
– Полагаешь, пузырек заткнут обычной пробкой? Эту склянку закрыл волшебник, и только волшебник способен открыть ее, – ответил человек-птица. После каждого слова клюв его щелкал, и звук этот неприятно напоминал тиканье часов.
«Тик-так, идут часы, летит время. Ты должна удрать прежде, чем он заставит тебя сделать то, чего ты делать не хочешь, потому что, когда бабочка вырвется на свободу, она не будет больше бабочкой».
– Т-так найди какого-нибудь в-волшебника, – клацая зубами, пробормотала Элизабет. – П-при чем т-тут я?
– Ты очень глупая маленькая девочка, да? С чего бы кому-то интересоваться тобой, если не по одной-единственной причине? Ты, как-никак, точная ее копия.
Кажется, он улыбнулся, хотя Элизабет и не понимала, как можно улыбнуться, обладая клювом, однако человек-птица изобразил что-то вроде хитрой ухмылки, от которой девочка заскрежетала зубами. Она ненавидела взрослых, которые ведут себя так, будто знают все на свете, а к ней обращаются как к дурочке, потому что она еще маленькая.
Ну, маленькая, и что? Наверняка, став старше, она будет знать больше – возможно, все, что ей нужно знать, – но пока у нее просто не было времени набраться знаний.
Злость на ухмыляющегося человека-птицу, как ни странно, успокоила Элизабет. Он все так же сильно стискивал ее запястье, а она не видела способа сбежать, но думать уже получалось лучше. Только вот думать надо быстрее.
– Что, твои родители не рассказали тебе об Алисе? О том, что ты крошечная копия девочки, которую они потеряли из-за Кролика?
Элизабет вспомнила, как вприпрыжку спускалась по лестнице нынче утром – неужто и вправду это было только сегодня утром, кажется, с той поры прошла уже сотня лет – и как побелело лицо ее матери, прошептавшей: «Алиса».
– Алиса, которая забрела слишком далеко и потерялась, совсем как ты. Интересно, что они будут делать, когда ты не вернешься домой? Ты ведь должна была занять ее место. Возможно, они заведут еще одну златовласую Алису, которая займет твое.
«Нет, я не просто замена Алисы. Нет. Нет».
– Но Алиса оказалась слишком умна для этого Кролика. Он пометил ее, но она сбежала, а потом она и ее приятель с топором завалили его – его, и Гусеницу, и Бармаглота. Все они попадали, один за другим, как костяшки домино.
Внимание Элизабет зацепилось за одно очень забавное слово.
– Бармаглота?
– «Берегись Бармаглота» – так раньше все говорили. Он заливал улицы кровью. Пока маленькая потерянная Алиса не решила, что она не хочет больше быть потерянной – и не посадила его в эту склянку.
«Маленькая потерянная Алиса решила, что она не хочет больше быть потерянной».
Отчего-то у Элизабет создалось впечатление, что Алиса была существом сломленным, а не тем, кем можно восхищаться. Но потом она вспомнила, как Голос говорил ей, мол, Алиса «добилась того, что все рухнуло».
«Я тоже не хочу больше быть потерянной. Совсем не хочу. И не хочу, чтобы по улицам текли кровавые реки. Что же я должна сделать? Что?»
«Алиса!»
Крик вырвался из ее сердца и разума, из тайного уголка, страстно желающего, чтобы старшая сестра помогла, позаботилась о ней. Не Маргарет – Маргарет была из тех, кто поучает и корит, но не спасает.
Элизабет не знала, может ли Алиса услышать ее, да и захочет ли она вообще услышать маленькую девочку, которая спала в ее кровати, носила ее одежду и получала любовь, которая по праву принадлежала Алисе.
«Алиса! Алиса, помоги мне!»
– Поскольку Алисы здесь нет – и это хорошо для нее, ведь многие тут с радостью наказали бы ее за то, что она натворила, – мне нужен кто-нибудь ее крови, чтобы открыть этот маленький пузырек, понимаешь? Таким образом, мне нужна ты.
Хватка его усилилась, и Элизабет невольно вскрикнула. Человек-птица наклонился к ней так близко, что мог бы, наверное, отщипнуть клювом кончик ее носа.
– Если ты будешь хорошей девочкой и сделаешь то, о чем я прошу, я покажу тебе дорогу домой.
«Нет, не покажешь, – подумала Элизабет. – Твои глаза лгут, как и твой язык. Я вижу ложь».
– Но если ты не будешь хорошей девочкой, если не поможешь
