открыть эту склянку, то мне, возможно, придется посадить тебя в мешок и отнести на пристань. Там найдется немало мужчин, готовых заплатить хорошие деньги за такую милую маленькую куколку.
«Милая маленькая Алиса».
«Вот что он мне сказал. Схватил меня за волосы, крепко так, и назвал милой маленькой Алисой».
То был не голос Элизабет, и не мысли Элизабет, и даже не тот Голос, что так загадочно приходил и уходил.
Серия картинок стремительно промелькнула перед ее глазами, как будто в кинематографе кто-то быстро-быстро крутил катушку с фильмом. Элизабет увидела мужчину с длинными белыми ушами, похожего на кролика, но все же остающегося человеком – совсем как человек-птица. Кролик рычал, приблизив лицо к кому-то – приблизив лицо к Алисе, – а потом один его глаз исчез, проткнутый кинжалом, который держала рука со сломанными ногтями, и рука эта решительно выдернула нож, хотя на нее и полилась кровь.
А еще Элизабет увидела мужчину, самого обычного на вид, мужчину в черном костюме, черном плаще и начищенных до блеска черных ботинках. Он выглядел так, словно собрался в оперу – точнее, выглядел бы, если бы не глаза, похожие на ночные омуты, истекающие злобой.
А за его спиной Элизабет померещились огромные крылья, заслоняющие небо, – всего лишь намек, игра смутных теней.
«И это – Бармаглот?» Он не выглядел таким уж страшным, в отличие от мужчины с кроличьими ушами, но Элизабет уже знала, какая жестокость может скрываться за добрым лицом. Отцы Города тому доказательство.
«Не верь ничему, что он говорит. Он обидит тебя, сделает больно, причинит вред, что бы ты ни сделала».
«Я знаю, я не верю ему».
Элизабет не знала, слышит ли настоящую Алису или это только ее воображение, надежда, желание, подхваченное зловонным ветром.
«Ты должна пожелать».
«Это я умею, – подумала Элизабет. – Я только и делаю, что желаю».
«И твои желания сбываются, верно?»
Голос-Алиса был очень слаб. Элизабет так сосредоточилась, вслушиваясь в него, что почти забыла о человеке-птице, сжимающем ее запястья. Только вот он напомнил о себе, встряхнув ее так сильно, что она вскрикнула.
– Слышишь меня, голубушка? Сделаешь то, чего я хочу, – и получишь то, чего хочешь ты.
Его клюв беспрестанно щелкал, когда он говорил. Трудно было не думать об этом клюве, с таким же щелканьем впивающемся в мягкие части ее тела, выклевывающем глаза, отрывающем нос.
«Я тоже загадала желание, и тебе его не отменить».
И Элизабет увидела последние кадры последнего воспоминания, не принадлежащего ей. Это был мужчина в плаще, и он как будто растаял в воздухе, и вместо него появилась вдруг маленькая склянка с пурпурной бабочкой внутри.
«Я думала, его не стало совсем, но он провалился в дыру вместе с гоблином и исчез. Нельзя позволить ему вновь вырваться на свободу».
Элизабет не поняла, при чем тут какой-то гоблин, зато поняла, что не имеет права позволить бабочке вновь превратиться в человека.
– Хорошо, – сказала Элизабет. – Я сделаю то, чего ты хочешь.
Прозвучало это отвратительно. И голос ее напоминал сдавленный писк. Птичья лапа, сжимавшая запястье, немного расслабилась, не перестав, однако, при этом сулить боль.
– Никаких фокусов, – предупредил человек-птица. – Я разорву тебе глотку прежде, чем ты хотя бы подумаешь о том, чтобы закричать.
Он отпустил Элизабет, и она выдохнула, только сейчас осознав, что затаила дыхание. Какое же это облегчение – не чувствовать на своей коже его чешуи. Но тут руки человека-птицы опустились ей на плечо, когти вспороли рукава прелестного голубого платья – хотя больше уже не такого прелестного – и впились в тело.
Человек-птица развернул Элизабет лицом к столику, и теперь она не видела ничего, кроме трепещущей пурпурной бабочки, яростно бьющей крылышками внутри склянки.
«Он собирается заставить меня открыть баночку, а если я этого не сделаю, он сожрет меня заживо, ой, что мне делать, Алиса, что мне делать?»
И в ухе Элизабет шевельнулся голос, слабый, как новорожденный мотылек: «Загадай желание».
Но тут было две проблемы. Одна – Бармаглот, который, конечно, представляет собой проблему посерьезнее, чем человек-птица, даже если от него не исходит сейчас непосредственная угроза. И вторая – человек-птица, который может убить Элизабет просто назло, если она не сделает то, чего он хочет.
«Даже если трудно, ты должна быть смелой».
«Но я не хочу быть смелой, честно, не хочу. Я хочу вернуться домой».
«Девушкам вроде нас приходится спасаться самим. Никто другой не доставит тебя домой».
«Я не хочу спасаться сама».
«Я верю в тебя. Загадай желание».
Человек-птица тряхнул Элизабет:
– Возьми склянку и открой ее.
«Я верю в тебя. Загадай желание».
Элизабет не хотелось прикасаться к пузырьку. Ей казалось, что над склянкой поднимаются тени-крылья, тянущиеся к самому небу. И если она дотронется до стекла, эти крылья окутают ее и утащат во тьму и она никогда уже не вернется домой.
«Довольно, Элизабет. Если хочешь вернуться, то займись, наконец, своим спасением».
Это была не Алиса, и не Голос, и даже не она сама – маленькая девочка. Это была какая-то энергичная, разумная версия Элизабет, знающая, что есть лишь один способ справиться с неприятной задачей – взяться за нее и покончить с ней.
«Да, покончить, – подумала она и сомкнула пальцы на пузырьке. – Загадай желание».
«Я знаю, что делать». Идея пришла к ней внезапно – полностью составленный, ясный и четкий план. Нужно только позаботиться о том, чтобы противник не разгадал его первую часть.
– Тебе надо только вытащить эту маленькую пробку, и все, твоя работа окончена, – сказал человек-птица, и когти его впились еще глубже в плечи Элизабет.
Голос его переполняло непристойное предвкушение, жаркое дыхание шевелило волосы Элизабет.
– А почему ты не можешь его открыть? – спросила она.
Ее не слишком-то интересовал ответ. Ей просто хотелось отвлечь чудовище на секунду, чтобы сделать то, что должно было его по-настоящему разозлить.
Человек-птица снова встряхнул ее, да так, что аж зубы клацнули.
– Я же говорил, открыть может только Алиса или ее кровь. А еще нужно быть волшебником. Я что, по-твоему, похож на родича Алисы или на волшебника?
– Но зачем тебе вообще открывать склянку? – Пальцы Элизабет сжались крепче, накрыв то, что сидело внутри. Ей казалось, она чувствует отчаянный стук крыльев бабочки о стекло.
«Я хочу, чтобы ты перестал трепыхаться и опустился на дно склянки».
«Я хочу, чтобы ты умер и никогда не возродился».
– А почему бы мне не хотеть выпустить Бармаглота? – вопросом на вопрос ответил человек-птица. – В последний раз он учинил такой дивный хаос, принес столько восхитительной смерти. Кто-нибудь
