Однако Чиун свернул первым. Грузовик дернулся, затем плавно восстановил курс.
У преследовавшей их машины, однако, такого простора для маневра не было. У ее водителя остался сомнительный выбор – бампер трейлера или ограждение шоссе. Водитель предпочел ограждение, и его машина, разнеся барьер в клочья, перевернулась на бок, проехала метров десять по земле и застыла, окруженная облаком рыжей пыли.
– Теперь он будет водить машину осторожнее, – удовлетворенно кивнул Чиун.
Анна вжалась в переднее сиденье. Она уже не чувствовала ни негодования, ни страха – ей было все равно. Она лишь надеялась, что когда-нибудь эта поездка закончится.
Мастер Синанджу не снижал скорости на протяжении всего пути до Нью-Йорка, но на подъезде к городу движение усилилось.
– Боюсь, я не смогу вовремя остановиться, – пожаловался Чиун.
– Что? – не поняла Анна.
– Эти глупцы впереди меня. Похоже, они не собираются съезжать с дороги.
– Какие глупцы? – Анна недоуменно нахмурилась.
И тут она увидела. Все шоссе перед ними было забито машинами – бампер к бамперу, словно их остановила невидимая рука. Сотни две, а может, и больше...
Равнодушие Анны как рукой сняло. Теперь она хотела всего – хотела жить, хотела выполнить задание и меньше всего хотела стать первым звеном в смертельной цепочке...
Нырнув вниз, она нашарила педаль тормоза и надавила на нее со всей силой своих изящных мускулистых рук.
– А-и-и-и-и! – в восторге возопил Мастер Синанджу, когда машина начала сбавлять ход.
Остановились они вплотную к заднему бамперу ближнего к ним “линкольна” – между ним и передним бампером машины Чиуна едва можно было просунуть газетный лист. Анна Чутесова без сил опустилась на сиденье. Мастер Синанджу с одобрением посмотрел на нее.
– Хорошо получилось! – Он снова удовлетворенно кивнул. – Почти так же хорошо, как у Римо. Он сделал то же самое, после чего у него вдруг разом пропал интерес к занятиям со мной.
– Дальше поведу я, – собрав последние силы, выдохнула Анна.
– Вот и он тогда так сказал. – Чиун возмущенно вцепился в руль, давая понять, что ни за что его не уступит. – Слово в слово. И когда я по глупости уступил ему, он так и не дал мне больше править этой повозкой.
– А чего вдруг ты вообще захотел править ею?
– Я же тебе говорил. Я хочу быть как американец.
– Американец из тебя не лучше, чем из меня.
Чиун помрачнел.
– Ты хочешь сказать, что Мастер Синанджу говорит неправду?
– Не хочу сказать, а уже сказала, если ты слушал.
– Ты говоришь прямо. Это хорошо. То есть вообще это считается невежливым, но я заметил, что американцы тоже прямой народ, и потому это качество кажется мне хорошим, хотя и причиняет порой невыносимую боль. Скажу тебе правду: я решил освоить все американские привычки для того, чтобы Римо согласился остаться со мной в Америке.
– Не держи малого – получишь удалого, – пробормотала Анна. – Это старая русская пословица, – извинилась она.
– Для русских, наверное, годится, – проскрипел Чиун, – но не пытайся обольстить меня русской мудростью. Я – Мастер Синанджу.
– Для того, чтобы стать мастером автомобиля, тебе понадобится примерно столько же времени.
– Я усердно учусь, – недовольным тоном заявил Чиун. – И ты научила меня многим важным вещам, как и предусматривало наше соглашение.
– Соглашение наше было о том, что я покажу тебе кое-что из этих самых вещей, а ты за это расскажешь мне, где найти Римо.
– Римо сейчас нет – он в отлучке по важному делу, которое, сказать по правде, только его и касается.
– Если помнишь, я соглашалась учить тебя вождению только на этой дороге. – Тон Анны стал твердым. – Потому что именно здесь тот пьяница случайно увидел, как снижается наш корабль.
– Но мы никакого корабля не видели.
– Это уж точно. Но кажется мне, что эта самая пробка перед нами имеет какое-то отношение к моим поискам.
– Это почему? – прищурился Чиун.
– Сама не знаю, – призналась Анна, – но сейчас постараюсь выяснить.
Выбравшись из машины, она подошла к стоявшему неподалеку фургону, в кабине которого восседал молодой человек, покачивавший головой в такт тому, что, как определила Анна, именовалось “металлической музыкой” – в ее стране она тоже начала входить в моду. Американцы, правда, называли ее “тяжелым металлом”, но на вкус Анны все это, как ни назови, было попросту чепухой.
– Простите, товарищ, – обратилась к отроку Анна, – вы не скажете, из-за чего все это?
– А? – последовал ответ.
– Я спрашиваю, не знаете ли вы, из-за чего эта пробка?
– Чево? – переспросил парень, постукивая в такт музыке пальцами по рулевому колесу.
Время от времени он издавал ртом некие звуки, очевидно, пытаясь помочь этой самой музыке, чем напомнил Анне ее бабушку, находившуюся сейчас в государственном доме для престарелых. Сидя целый день у окна, она реагировала на окружающее с помощью точно таких же звуков. Разница была только в одном – для этого бабушке не требовалось какой бы то ни было музыки. Ей было достаточно контузии, полученной во время Отечественной войны.
Просунув руку в кабину, Анна убавила звук.
– Эй! – встрепенулся парень.
– Теперь вы меня слышите?
– Да я вроде не глухой, – удивился тот.
– Пока, во всяком случае. Не знаете, из-за чего пробка? Быть может, авария?
– Не, детка. Просто очередь, и все.
– Какая очередь?
– А на мойку.
– Но это же шоссе. Да и мойки я не вижу поблизости.
– А она там, в лощинке, внизу. Следующий съезд с шоссе. Дойдет черед – увидишь.
– Все равно не понимаю, чего такого может быть в обычной машинной мойке, чтобы к ней выстроился вдруг такой хвост.
– Такого ничего, детка. Она бесплатная.
– Ну и что? – удивилась Анна.
У нее на родине многие вещи предоставлялись бесплатно. Правда, большинство из них в буквальном смысле ничего не стоило, кроме, пожалуй, бесплатной медицины. Ради нее стоило, пожалуй, даже перейти улицу до ближней поликлиники. Проблема состояла лишь в том, что после лечения не всегда удавалось вернуться.
– Ну, бесплатно есть бесплатно, – изрек парень, снова прибавляя звук.
– Зачем ты слушаешь эту дребедень? – поморщилась Анна.
– Помогает сосредоточиться!
Анна пошла назад к машине. И вдруг остановилась как вкопанная. На светло-сером асфальте шоссе чернели четкие отпечатки шин. Конечно, это не редкость на автострадах, но эти шины были уж очень широкие, даже шире, чем у самого большого из “дальнобойных” грузовиков.
...И сразу пришло воспоминание – Смит говорил, что, по утверждениям того пьяницы, “шаттл” исчез недалеко от машинной мойки. Спецподразделения ВВС сразу же прочесали весь квадрат, но эта самая мойка, по их сообщениям, не работала уже лет пять или больше.
Похоже, мойка та самая. Только сейчас она, судя по очереди, работала вовсю. Анна уже бегом бросилась к машине.
– Ты когда-нибудь ставил машину на мойку, Чиун? – Она старалась улыбаться своей самой невинной и обезоруживающей улыбкой.
– Нет, – замотал головой Чиун. – Но я много раз видел эти мойки.
Он подозрительно взглянул на Анну, по опыту зная что просто так она ни о чем ни спрашивает. И тут же решил, что, чего бы она на сей раз ни добивалась, он ни за что не уступит ей, по крайней мере, без сопротивления... или потребует что-нибудь действительно стоящее в обмен.
– И я никогда их не видела... Мне бы так хотелось! – Анна снова улыбнулась ему. – Представляешь, машины перед нами, оказывается, стоят в очереди, чтобы попасть на одну из них. Должно быть, это замечательная мойка. Как ты считаешь?
– Что может быть замечательного в мойке для машин?
– Сама не знаю... Но очень хотела бы посмотреть, что это за мойка такая, способная перекрыть движение.
– Мне это ни к чему, – поджал губы Чиун.
– Тогда я, – пообещала Анна, – все же научу тебя водить машину.
Стоявший впереди фургон выпустил облачко дыма из выхлопной трубы. Очередь продвигалась.
– Ты и так уже собиралась научить меня всему, что знаешь про это, – проворчал Чиун. – Нечестно предлагать взамен то, что уже обещано.
Анна ничего не ответила. А что отвечать – старик прав.
– Понимаешь, – медленно начала она, – моей стране очень важно получить назад этот самый “шаттл”.
– Я рад, что он нужен хоть кому-нибудь, – заметил Чиун, нажимая на газ.
Машина подалась вперед, но на сей раз он сам сумел затормозить примерно в двух миллиметрах от заднего бампера впереди стоящей машины. Чиун высоко поднял голову: он был очень доволен собой.
Анна Чутесова скрестила на груди руки. Значит, так: первое – ничем не выдавать свой гнев. Второе – ни за что не выдавать, что ей на самом деле нужно. И третье – не уступать ни в чем упрямому старику.
И тут она увидела вывеску. Огромную, безобразную, из некрашеных досок, прибитых к железнодорожной шпале, вкопанной у самой обочины. На вывеске светло-голубой краской большими корявыми буквами было написано:
