Последний раз он гостил у тетки в сентябре позапрошлого года. Помог выкопать картошку, и два мешка увез с собой. На зиму ему вполне этого хватило. Мужиков в доме тетки не было. С супругом-пьяницей Клавдия давно развелась, тот в конце концов попался на краже в вино-водочном магазине и загремел на зону. Как говаривала по этому поводу Клавдия Петровна — невелика потеря.
Вот и знакомый дом с покосившимся забором. Кстати, не мешало бы его поправить. «Жигули» аккуратно заехали во двор, и уже вовсю заливается лаем Динка, пытаясь запрыгнуть чуть ли не на капот. Не успел выбраться из машины — подлетела, пытается лизнуть старого знакомого в лицо, только уворачивайся. Как еще помнит его, ведь играл с Динкой, когда она еще была чуть ли не щенком.
А вон и Дашка бежит, раскинула свои длиннющие (впору баскетболом заниматься) руки в стороны, словно крылья:
— Лешка, привет!
Повисла на нем, визжит, целует в двухдневную щетину. Двоюродная сестрица всегда отличалась заводным характером. Да, с такой женой кто-то не соскучится, вот только засиделась она в девках-то. На год младше Алексея, в таком возрасте деревенские уже по двое, а то и трое детей имеют.
— Принимай пакет, Дашка.
Протянул ей извлеченную с заднего сиденья сумку, в которой лежали нехитрые гостинцы и бутылка дорогой водки. Тетка вроде бы гнала самогон, но все равно качественную водку тот никогда не заменит. А вот и сама хозяйка. Вышла встречать гостя на крылечко, вытирает руки полотенцем, не иначе, как его любимые блины готовит. Судя по запаху, доносящемуся из дома, так оно и сеть.
— Ну, здравствуй, племяш. Как добрался?
— Да ничего, нормально, — ответил Клёст, чмокая тетку в щеку. — Если не считать, что на ваших колдобинах чуть всю подвеску не оставил. Умыться можно с дороги, а то весь пылью пропитался?
— Дашка, ну-ка, полей Алексею. И полотенце чистое принеси.
Пока, обнаженный по пояс, споласкивался во дворе над корытом, Клавдия Петровна успела накрыть стол. Свежие, усыпанные пупырышками июльские огурчики, лоснящиеся помидоры, перья зеленого лука, дымящаяся картошка, нарезанное щедрыми ломтями домашнее сало с розовыми прожилками… У Алексея слюнки потекли при виде вроде бы простой, но чертовски аппетитной деревенской еды. Почетное место в центре заняла привезенная племянником бутылка. Чокнулись, закусили, потек неторопливый разговор.
— Ты рассказывай, как в городе жизнь? А то по телефону много-то и не наговоришь, каждая минута в копеечку влетает.
— Да что в городе… Все так же картины рисую, когда халтурю. Пока не женился…
— Эх, говорила же, зря ты змее этой квартиру подарил, — вздохнула тетка. — Жил бы в трехкомнатной — и невесты к тебе потянулись бы. А то твоей халупой разве кого приманишь? Это ж ведь дети пойдут, им свою комнату надо, а вырастут — и вовсе отдельную квартиру. Тогда бы и разменял.
— Ну что вы, в самом деле, опять за старое… Я отдохнуть приехал, а тут та же песня, что и в прошлый раз. Я уж и по телефону упреков наслушался.
— Ну ладно, не серчай. Просто не могу успокоиться, как вспомню, что матерью нажитое разбазарил… Все, прекращаю! — замахала руками в ответ на Лешкин взгляд. — Лучше давай-ка еще по одной.
— Вы пейте, а мне хватит. У меня норма — рюмка.
— Тьфу ты, даже выпить по-человечески не можешь. А с чего гастрит заработал? Все от жизни своей, неразмеренной.
На самом деле никакого гастрита у Клеста не было. Он придумал эту легенду после того, как его закодировал фээсбешный психотерапевт. Подумывал, не сослаться ли на язву, но решил беду не накликать. И так, мол, сойдет.
Ближе к вечеру, когда Дашка ушла встречать корову с пастбища, Алексей наконец решился задать мучивший вопрос:
— Клавдия Петровна, скажите честно, у меня нет случайно… брата? Может быть, троюродного или сводного, в общем, такого, кого я мог бы назвать братом?
Реакция тетки оказалась неожиданной. Она некоторое время глядела перед собой невидящим взглядом, а затем вдруг устало ткнулась лицом в ладони. Так, в полном молчании, скрыв глаза и половину лица, она сидела с минуту, и Алексей уже начал испытывать легкое волнение. Но вот наконец она тяжело вздохнула, отняла ладони от лица и посмотрела племяннику в глаза:
— Не знаю, от кого ты это услышал, кто тебя надоумил… но я предчувствовала, что правда когда-нибудь, да всплывет. Надеялась, конечно, что ты так и останешься в счастливом неведении, но в глубине души знала — рано или поздно ты узнаешь все.
— И что это за правда? — спросил Алексей, чувствуя в груди странное стеснение, мешающее дышать.
Клавдия Петровна тяжело поглядела в сторону комода, на котором стоял портрет ее еще относительно молодой сестры, затем снова вздохнула:
— История эта случилась тридцать с небольшим лет тому назад, когда Таня училась в текстильном техникуме. Однажды после позднего сеанса она возвращалась в общежитие. Идти оставалось совсем немного, когда в темном проулке к ней пристали четверо парней. Вроде бы как нетрезвых, но твоя мать точно этого сказать не могла. Просто тогда от страха она потеряла способность соображать… Короче говоря, Танюшку изнасиловали. Прямо тут же, в придорожных кусточках. Зажимали рот ладонью, чтобы не кричала, и насиловали. Не знаю, может, и убили бы ее, да на счастье рядом проходили дружинники. Те услышали подозрительный шум, и решили посмотреть. Насильники как увидели дружинников — так врассыпную. У одного из ДНД-шников при себе рация была, вызвали подмогу. Кончилось тем, что всех четверых все же выловили.
Как понял из дальнейшего рассказа Алексей, подонки оказались в СИЗО. Но что-то там в следственной машине забуксовало, да и мать толком не смогла определить, эти люди ее насиловали или нет. Призналась, что было темно, а кроме того, она находилась в шоковом состоянии. Естественно, что и негодяи, один из которых уже успел отмотать срок на малолетке, пошли в откат. В итоге пришлось их отпустить за недостаточностью улик.
Татьяна некоторое время провела в больнице. Слава Богу, никаких отклонений в связи с изнасилованием врачи не обнаружили. За исключением того, что мать забеременела. Причем когда это обнаружилось — делать аборт было уже поздно. Бабушка Алексея и мать Татьяны Любовь Корнеевна решила: дочка будет рожать в другом городе. Например, в Слободске. А ребенка отдать в Дом малютки. Город хоть и считался районным центром, но по числу жителей (порядка 100 тысяч) мог дать фору многим областным. А потом уж как Бог даст… Подумывали даже о том, чтобы Татьяна совсем сменила место жительства.
Одним словом, мальчик появился на свет в положенный срок. Роженица хоть и знала, что младенца придется оставить — заявление написала заранее — но не смогла сдержать слез при виде новорожденного. Так уж ей было жалко отдавать его в чужие руки. Даже несмотря на то, что одна ножка у мальчика была немного короче другой.
При этих словах в памяти Алексея что-то шевельнулось, но он решил пока не отвлекаться от сюжетной линии, оставив все догадки на потом.
Татьяна решила оставить ребенка себе. Но мать сумела настоять на своем.
— Да ты вспомни, от кого он, — увещевала Любовь Корнеевна. — Это же пьяные подонки, и даже неизвестно, кто именно его отец! Смотри, оставишь ребенка — и ты мне не дочь. Потом станешь локти кусать, да поздно будет.
В итоге Любовь Корнеевна сумела убедить дочку. Когда мальчика забирали от ее груди, Таня рыдала навзрыд, но решение свое изменить не решилась. Перед тем, как попрощаться с дитем, повесила ему на шею свой медный крестик, хотя церковь и запрещает отдавать такие вещи другим, пусть даже и близким людям. Каждый должен нести свой крест сам.
А затем этот неприятный инцидент как-то забылся. Угрызения совести поутихли, в жизни девушки произошли другие важные события. Через два года Татьяна повстречала Михаила, вышла замуж и родила Алешу. Мужу о том страшном случае и его последствиях она не рассказывала, равно как и не интересовалась судьбой отданного в Дом малютки ребенка.
Зато интересовалась ее сестра. Клава, имея свою дочку, несколько раз наведывалась к мальчику, которого назвали Зиновием, в честь заведующей учреждением Зины Васильевны. И фамилия ему досталась от нее — Хорьков. Не фонтан, конечно, но хоть что-то. Причем эту фамилию носила едва ли не половина ребятишек Дома малютки.
От хромоты никак нельзя было избавиться. Может быть, с помощью аппарата Илизарова, но идти на такую сложную операцию руководство Дома малютки не собиралось. Хромает мальчонка, и пусть себе хромает. Мало того, у Зиновия обнаружился еще один недостаток, который докторам представлялся намного серьезнее хромоты. Время от времени с мальчиком случались странные, словно бы эпилептические припадки. При этом его старались уложить на бок, чтобы язык не запал ему в глотку, от чего Зиновий вполне мог задохнуться.
