Но на этот раз он увидел улицы Москвы, брусчатку Кремлевской площади, павильоны ВДНХ, сверкающие «карандаши» высоток, какие-то новые, не виданные им прежде, удивительно красивые здания. И вдруг все это, на секунду точно зависая в воздухе, начало отламываться – и кусками, как нарезанный торт, проваливаться под землю. Стройные проспекты и широкие улицы, полные машин, людей и всего того, что составляет полнокровную столичную жизнь, рушились на глазах, громадными пластами уходя в бездну и унося с собой целые кварталы и районы. Кое-где, как на горных пиках, оставались стоять одинокие здания, но все вокруг них превращалось в один невиданный по своим размерам каньон, в который потоками лилась грязная вода, рушились здания и десятками, сотнями тысяч падали люди. Все огромное пространство, веками занимаемое городом-государством, внезапно стало гигантской ямой, страшной дырой на теле земли, общей могилой для миллионов и миллионов…
– Господи, – прошептал Егор, отстраняясь от зеркала и водя вокруг себя бессмысленным взором.
Он хотел отойти – и не смог, захваченный раскрывающимися перед ним видениями. А им не было конца.
Он увидел, что африканский континент стоит белый, словно покрытый слоем льда. И вслед за тем, словно кто-то резко нажал приближение, перед ним возникли пустынные просторы, по которым ветер носил ледяные поземки и где скудными цепочками брели чернокожие люди, закутанные в тряпье, обмороженные, искалеченные, обреченные на голод и умирание…
Он увидел, как огненный смерч прочертил небо, после чего громадная воронка возникла в центре Тихого океана, вспухла до облаков – и вдруг полезла во все стороны, захватывая материки и превращая их в одну колышущуюся, мертвую поверхность…
Он увидел, как перед ним разверзлись черные просторы космоса, и далекие звезды вдруг стали ближе и обрели каждая свой цвет. Он увидел города-тоннели на красной планете; он увидел, как во все стороны разлетаются странной конструкции аппараты; он увидел колонны марширующих роботов; он увидел, как в прах рассыпался голубой шарик, бывший когда-то его планетой. И Егор увидел то, что потрясло его больше всего – глаза того, кто придет на место слабого, изжившего и уничтожившего самого себя человека. Глаза были круглые, без верхних век и бровей, и в их ледяных глубинах, уже постигших тайны космоса, было столько злобы и отчаяния, боли и тоски, что Егор вздрогнул, закричал и изо всех сил ударил кулаком в эти невыносимые глаза, такие жалкие и такие знакомые.
Что-то треснуло и зазвенело прямо возле него. Еще ничего не успев сообразить, он успел тем не менее отскочить, и зеркало осыпалось мелкими осколками прямо ему под ноги.
– Ты что! – крикнул Дикий, выскакивая из кухни.
Егор тупо посмотрел на него, на руку, из которой должна была хлестать кровь, но на которой не было ни царапины, и снова перевел взгляд на Дикого.
– Я разбил его?
– Разбил, – подтвердил тот.
Он осмотрел руку Егора, разбитое зеркало, хмыкнул.
– Какой-то специальный состав. Видишь, в крошки. А рука целая, ни одного пореза.
Присмотревшись, он ковырнул пальцем стену.
– Смотри, тут какая-то хреновина. Сдается мне, по твоей части.
Егор, пребывавший под впечатлением увиденного, не сразу понял, о чем говорит Дикий. А тот старательно исследовал стену, на которой висело зеркало.
– Что ты говоришь? – спросил Егор.
– Зеркало, говорю, непростое, – ответил Дикий. – Кто-то подвел к нему вот эту штуку.
Только сейчас Егор заметил укрепленную на стене, на том месте, где было зеркало, плоский сетчатый экран, занимающий площадь, равную площади зеркала.
– Ты знаешь, что это? – спросил Дикий.
– Догадываюсь, – ответил Егор.
Он все понял.
Этот экран имел прямое отношение к эксперименту профессора Никитина. Или, правильнее, к эксперименту, который проводили отец Егора и Никитин. Но поскольку здесь жил только отец Егора, то и экран, и зеркало были установлены, скорее всего, им. С какой целью? Трудно сказать. Возможно, здесь проводились опыты с людьми, обладающими схожими с Егором способностями. Возможно, отец ждал Егора и готовился подвергнуть его воздействию зеркала, которое Егор, кстати сказать, ощутил, едва переступив порог квартиры. Если это так, то подобную встречу трудно было назвать теплой, но Егор уже привык к странностям, связанным с этим экспериментом, и не был готов судить отца только потому, что тот собирался снова использовать его в своих целях. Каждый человек живет во имя чего-то, и если кто-то одержим наукой и это приносит весомые результаты – а себя, учитывая только что увиденное, Егор не мог не отнести к «весомым результатам», – то судить его может только равный ему, но никак не тот, кто является всего лишь его порождением.
– Что будем делать? – спросил Дикий, не дождавшись разъяснений по поводу экрана и сообразив, что их не последует.
– Думаю, – отозвался Егор.
– Предлагаю подумать в машине. Сейчас сюда может прилететь группа захвата, так что…
– Конечно, – кивнул Егор. – Уходим.
Они спустились вниз и сели в машину. Егор молчал.
– Едем? – спросил Дикий.
– Да, – рассеянно отозвался Егор.
– Куда?
– Не знаю… Поехали.
Дикий, не удивившись, завел машину и взял курс обратно, к центру города. Он видел, как напряженно думает над чем-то Егор, и, возможно, решил, что вид знакомых мест придаст его мыслям нужное направление. А скорее всего, из простого здравомыслия решил держаться ближе к центру, чтобы в случае поступления команды не наматывать лишние километры.
Впрочем, Егора все это не интересовало. Он смотрел перед собой расширенными глазами, но видел не дорогу, улицу и фонари, а мелькающие перед ним видения. Он думал о том, что все это – правда: прогнозы ученых, страхи обывателей, библейские пророчества. Можно не верить предсказаниям гибели Земли и человечества, можно смеяться над голливудскими фильмами-катастрофами, можно молиться и соблюдать строжайший пост, выпрашивая прощение себе и своим ближним. Но грядущего не избежать. Все, чему суждено сбыться, – сбудется, теперь Егор в этом не сомневался. Он не знал, как далеко смог заглянуть и через сколько сотен лет города-тоннели и марширующие роботы станут реальностью. Но он знал, что гриб атомного взрыва, развязавший новую войну, встанет над землей очень скоро, и что еще в этом веке на человечество обрушатся бедствия, которых оно доныне не знало.
– Слушай, а что это было за зеркало? – спросил Дикий, которому показалось, что Егор слишком мрачен и что его не мешает, для пользы дела, немного отвлечь.
– Зеркало? – переспросил Егор, уловив только последнее слово. – Так…
Он замолчал, снова проваливаясь в свои видения, но Дикий был настойчив.
– Ты там видел что-то, да? – спросил он.
– Видел, – нехотя сказал Егор.
– А что?
Егор вздохнул и покосился на своего спутника. Тот смотрел ясно, как ребенок, который спросил, почему вода мокрая, и искренне ждет ответа. И попробуй ему не ответь.
– Мало хорошего, – проговорил Егор, отворачиваясь.
– Что, совсем? – встревожился Дикий.
– Да…
Дикий помолчал.
– Война? – спросил он.
Егор кивнул.
– Ядерная?
Так как Егор не ответил, Дикий тоже замолчал. Но через несколько минут не выдержал.
– Скоро? – спросил он.
– Раньше, чем хотелось бы, – буркнул Егор.
– Черт! – вырвалось у Дикого.
– Ты чего? – удивился Егор.
– Сестра!
Егор только сейчас спохватился и понял, что ему не стоило так откровенничать. Если у Дикого и было что за душой, так это сестра, ради которой он, ни секунды не раздумывая, пожертвовал собственной жизнью. И вот теперь оказывалось, она в любом случае обречена.
– Если ты о сестре, то не бойся, – сказал Егор. – Свою жизнь она прожить успеет.
– Отвечаешь? – спросил Дикий.
«Шпана», – подумал Егор.
– Отвечаю, – твердо сказал он.
– Ну, тогда все в порядке, – повеселел Дикий.
Он сел поудобнее, отчего джип заходил ходуном, и грубое лицо его осветилось нежной улыбкой.
– Она у меня классная, – сообщил он. – Отличница и все такое. А как поет! Соловей. В консерваторию хочет поступать. Хочет быть второй Каллас.
– Здорово, – отозвался Егор.
Дикий покосился на него:
– Слушай, а ты не мог бы как-нибудь заехать к ней? Ну, потом, когда я… В общем, после всего.
– Ты уверен, что тебе этого хочется? – спросил Егор.
Он глянул прямо в глаза Дикому, и тот вздрогнул.
– Да, – сказал он. – Ты прав. Лучше не надо.
Он помолчал.
– А мне много осталось? – спросил он.
– Немного, – жестко ответил Егор.
Дикий только кивнул, но на лице его по этому поводу не отразилось ровно никаких чувств.
Они ездили по городу уже около часа. Надо было принимать решение. Но то, что видел Егор перед последовавшими за тем картинами будущего, было так болезненно, что он никак не отваживался к этому прикоснуться. Предательство всегда страшно. К нему невозможно привыкнуть, оно поражает в самое сердце. Недаром Цезарь перестал сопротивляться, когда увидел среди своих убийц Брута.
