– Но ты же пришел сюда.
– Айрин сказала, что вы мне поможете.
– Да, конечно, помогу. Но не таким же образом.
Она хотела повернуться, но острие ножа Доналда проткнуло ей кожу.
– Я же тебе говорила…
– Да ладно, сам знаю.
В тесном пространстве машины она чувствовала запах пота и страха, исходивший от него…
– Шейн, пойми, я не сделаю тебе ничего плохого, ничего, что могло бы тебе навредить. Убери свой нож, и давай просто поговорим. Спокойно поговорим. Можем пойти ко мне в кабинет…
– Нет!
– Ну хорошо, хорошо, поговорим здесь. Только нож убери.
– Откуда мне знать, что вам можно верить?
– А ты попробуй.
– Вы все врете!
– Нет, Шейн.
– И при первой возможности сдадите меня в полицию!
– И это неправда.
Вместо музыки из автомобильного радио раздались позывные радиостанции, потом мужской голос убедительно и доходчиво стал разъяснять преимущества страхования жизни.
– Шейн, – сказала Пам, – мне надо передвинуться.
– Нет!
– У меня спина затекла, болит ужасно. Мне просто надо выпрямиться, вот так. Вот и все.
Она видела его отражение в зеркале заднего вида, лицо побледневшее, встревоженное, капельки пота над бровями и на переносице.
– Шейн, – продолжала она, обращаясь к его отражению, – сестра же сказала тебе, что я попробую тебе помочь, и она совершенно права. Но прежде обязательно убери свой нож. Хорошо?
Из динамиков теперь понеслась мелодия «Стрит лайф», звонкая и веселая.
– Шейн?
Она задержала дыхание, когда нажим острия ослаб, а потом и вовсе исчез.
– Ладно, хорошо. А теперь я повернусь.
– Нет!
– Хорошо, тогда дай мне выключить радио. Нам будет лучше слышно друг друга.
Голос певца прервался на полуслове. В машине воцарилось молчание, нарушаемое лишь доносившимся издалека шумом уличного движения.
– Ну давайте, – сказал Шейн, – рассказывайте. Если собираетесь мне помочь, рассказывайте, что можете сделать.
У Пам в мозгу крутились разные варианты того, что ему можно наплести, и она колебалась, не до конца уверенная в том, что следует сказать. Нож этот еще, глупость какая… Что он себе думает? Даже если она никому ничего об этом не скажет, даже тогда последствия его поступка будут все равно достаточно неприятные.
– Видишь ли, – начала она наконец, – одно ты должен понять совершенно четко. После того, что ты сделал – сбежал из общежития и не вернулся к вечернему отбою, – твое досрочное освобождение обязательно будет аннулировано. И никто ничего с этим не сможет сделать.
– Хотите сказать, что мне придется вернуться в тюрягу.
– Да.
Он ударил кулаком в лобовое стекло:
– Тогда какой, на хрен, во всем этом смысл?!
– Смысл в том, что я могу помочь тебе разобраться в произошедшем. Попытаться понять причину твоего поступка. И помочь тебе объяснить ее себе и другим.
Доналд ничего не ответил, лишь чуть пошевельнулся.
– То, что ты убежал из общежития, – продолжала Пам, – произошло по какой-то причине, так? Тебе кто-то угрожал? Если это так, если ты считал, что это действительно опасно, ну, тогда, значит, мы имеем причину побега, не так ли?
– И это мне как-то поможет?
– Не совсем. Но я уверена, что Комиссия по досрочным освобождениям примет это во внимание.
– Вы им все расскажете.
– Да, полагаю, я смогу им объяснить…
– Вы им все расскажете. За меня. Все им объясните.
Пам перевела дыхание.
– Я представлю рапорт…
– Да не нужен мне этот траханый рапорт! – Нож опять приблизился к ее лицу.
– Хорошо-хорошо. Я могу переговорить с ними напрямую. Уверена, что смогу. Но вот что, Шейн, послушай. Это очень важно! Убери свой нож, прямо сейчас. Совсем убери. Или мне отдай. А потом тебе нужно пойти – если хочешь, я пойду вместе с тобой – в ближайший полицейский участок и сдаться.
– Нет.
– Послушай, Шейн! Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше. Тогда мы сможем сразу разобраться в том, что произошло, и я попытаюсь помочь тебе объяснить это всем. Но тебе надо явиться в полицию. Обязательно. Другого выхода нет.
Ни один из них не услышал приближающихся шагов ее шефа, пока он не оказался совсем рядом с машиной и не позвал Пам по имени, нагнувшись к ее окну и протянув руку, чтобы постучать по стеклу. Правая рука Доналда тотчас дернула за ручку левой двери, а левая протянулась вперед и схватила с сиденья ее сумочку; через секунду он уже взобрался на низкую стену и исчез из виду. Шеф заорал что-то ему вслед, а Пам упала на руль, крепко обхватив его руками и упершись головой в лобовое стекло.
Шеф сопроводил Пам в полицейский участок и оставался с ней, утешая, пока она писала заявление. Несмотря на ее уверения, что с ней все в порядке, просто немного поволновалась, ее осмотрел полицейский врач, смазал порез на шее антисептиком и заклеил лейкопластырем. А также посоветовал принять пару таблеток нурофена. Пам в обеденный перерыв забегала в банкомат, и это означало, что у нее в сумочке оставалось немногим менее ста фунтов, не говоря уж об обычном наборе кредитных карточек. Кредитные карточки можно, конечно, заблокировать, и она это сделает, как только доберется до телефона. Прошел уже час, даже чуть больше, как она явилась в участок, и теперь она сидела с чашкой чаю в руке и курила; из глаз вдруг начали капать слезы, потом они потекли по лицу, и ее начало трясти. Шеф легонько погладил ее по плечу, очень осторожно, и воздержался от того, чтобы взять ее за руку.
Суперинтендант полиции, недавно назначенный на этот пост, был полон рвения и стремился к тому, чтобы его подчиненные занимались чем-нибудь более значительным, чем обычная по пятницам возня с пьяными и нарушителями общественного порядка, мелкие кражи, уличные потасовки и обычный же набор домашних склок и свар. Иметь на своей территории осужденного за убийство, нарушившего условия досрочного освобождения и, вероятно, все еще болтавшегося где-то поблизости, – это одно; но вот нападение с ножом на инспектора по делам досрочно освобожденных – это уже совсем другое. Ограбление и нанесение телесных повреждений. Найти этого ублюдка и засунуть обратно за решетку! Чтоб у него прежде началось старческое недержание и болезнь Альцгеймера, чем он снова предстанет перед Комиссией по условно-досрочным освобождениям!
Начавшаяся после этого суета не ускользнула от внимания репортера криминального отдела местной газеты, тут же помчавшегося разыскивать знакомых полицейских, – среди них был и сержант уголовного отдела, с которым репортер, закончив служебные дела, регулярно ударял по пивку; потом он вызвал фотокорреспондента, чтоб тот незаметно сделал пару снимков Пам, когда та выходила из участка, все еще расстроенная и ошеломленная. Этот репортер также подрабатывал в одной из общенациональных газет, которая вместе с полудюжиной конкурирующих изданий уделяла некоторое внимание шумихе, вызванной досрочным освобождением Доналда, готовая к любому исходу событий – как к разрастанию скандала, так и к тому, что его быстро замнут. И вот шеф отдела новостей, ни на минуту не забывавший о конкуренции, вечной битве за читателя и тиражи, за место на рынке, послал своих поденщиков порыться в архиве, просмотреть все старые выпуски и вытащить оттуда столько «жареных» подробностей давнишнего преступления и суда над убийцами, сколько требуется для наилучшей игры при нынешней ситуации. Так, хорошо, ей было шестнадцать, педофилией здесь не пахнет, это не так задевает, как когда жертва едва вышла из детского возраста, однако в подтексте, в тени преступления вполне достаточно разных подробностей, чтобы добавить перчику в материал на тему «Зачем вообще выпускать этих уродов на свободу?». Несколько унций похоти и сексуальной неудовлетворенности, круто замешенных на пинте праведного негодования, – и вы угодили прямо в сердце среднего англичанина.
«А ну-ка, – заорал он на весь отдел новостей, – шевелите задницами, быстренько марш туда, в этот Хаддерсфилд, возьмите интервью у этой инспекторши, а также – если, конечно, она не полная уродина – побольше снимков; и еще, пока будете там ошиваться, прошерстите всю эту общагу – может, удастся выдоить что-то у других ее обитателей. Да, еще одно: наш человек выяснил, что у этого парня, что смылся из-под надзора, где-то рядом живут родственники, сестра или еще кто-то. Надо до нее добраться, пока другие не додумались. Потом есть еще этот папаша Пэдмор, который давно уже орет на всю округу, особенно в местных, ноттингемширских, газетах, тот самый, чью дочку они изнасиловали и убили. Надо подумать, как бы освежить и эту тему, добавить какой-нибудь новый аспект. И последнее: этот самый Доналд – как насчет того мужика, который его арестовал? Что он чувствует, видя, что вся его работа пошла коту под хвост? И как он относится к самому Доналду, кем его считает? Несчастным, лишенным детства? Или просто ублюдком? Отморозком? Ну, чего встали?! Давайте двигайтесь! Вперед!»
