— Что случилось?
— Отец служит в Нэшвилле начальником полиции и состоит во множестве профессиональных полицейских организаций. Я попросила его навести кое-какие справки, посмотреть, не удастся ли ему выяснить что-либо об офицере, убитом около семьдесят четвертого во время демонстрации протеста.
— Так, и что он откопал?
— Только одно имя. — Мишель заглянула в свою запись. — Пол Саммерс служил в то время в полиции Вашингтона. Отец знаком с ним, так что Пол готов с нами поговорить.
Пол Саммерс жил в построенном лет тридцать назад фермерском доме с расположенными на разных уровнях комнатами и окруженном со всех сторон строительными площадками. К двери он вышел в джинсах и бордовой футболке. На вид ему было лет шестьдесят пять или около того — прекрасные седые волосы, большие руки и еще больший живот.
— Так вы — девчушка Фрэнка Максвелла, — сказал он Мишель. — Если я расскажу вам о том, как ваш отец хвастался вами на всяких национальных съездах, вы станете краснее моей майки.
Мишель улыбнулась:
— Папина дочка. Иногда это стесняет.
— Да, но у многих ли отцов есть похожие на вас дочери? Я бы тоже хвастался.
— Она иногда внушает мужчине чувство собственной неполноценности, — вставил Кинг, бросая на Мишель лукавый взгляд.
Саммерс посерьезнел:
— Я следил за историей с Бруно. Она воняет. Мне не раз приходилось сотрудничать с Секретной службой. Так что я много чего наслушался о том, как подопечные совершают дурацкие поступки, а расплачиваться за них приходится ребятам из Службы. Это он подвел вас, Мишель.
— Спасибо вам за эти слова, — ответила Мишель. — Отец сказал, что у вас может найтись информация, которая может нам пригодиться.
— Это верно. Когда я служил, то был чем-то вроде неофициального историка полиции. — Он вытащил папку и несколько секунд перечитывал свои записи. — Проникновение со взломом в отель «Уотергейт» произошло летом семьдесят второго. Примерно год спустя страна узнала о пленках Никсона. В июле семьдесят четвертого Верховный суд высказался по вопросу о пленках против Никсона, и в августе он подал в отставку. Но еще до решения суда — примерно в мае семьдесят четвертого — в Вашингтоне стало по-настоящему жарко. Планировалась огромная демонстрация протеста, которая должна была пройти по Пенсильвания-авеню. У нас были отряды для разгона демонстраций, десятки конных полицейских, Национальная гвардия, сотни агентов Секретной службы — и все такое. Я на своем веку повидал беспорядков, но и сейчас помню, как меня напугала та демонстрация.
— При этом погиб офицер полиции? — спросила Мишель.
— Нет. Парень из Национальной гвардии, — ответил Саммерс. — Его нашли в переулке с разбитой вдребезги головой.
— И кто-то был арестован за это? — спросил Кинг.
— Ну, арест-то полиция произвела и дело собиралась направить в суд, однако потом все как-то сошло на нет. Не знаю почему. История эта попала в газеты, но тут Верховный суд высказался против президента, и в августе Никсон подал в отставку. Похоже, о смерти гвардейца попросту забыли.
Кинг склонился к нему:
— У вас есть имена обвиняемого, полицейских, которые произвели арест, прокуроров?
— Нет. Увы, нет. Все это было тридцать лет назад.
— А газеты? Вы сказали, что они писали об этом.
— Да, но не думаю, что в статьях называлось много имен.
— Ладно, — сказал Кинг. — Спасибо за помощь.
Саммерс улыбнулся:
— Сейчас вы мне еще одно спасибо скажете. Одно имя у меня все-таки есть: Дональд Холмгрен.
— Кто это? — спросила Мишель.
— В то время он был государственным защитником. В протестах участвовали все больше люди совсем молодые, и половина из них была под кайфом — хиппи и тому подобные. Если денег на адвокатов у них не находилось, первоначальную защиту брала на себя Служба государственных защитников.
— Спасибо, Пол. Мы ваши должники. — И Мишель обняла его.
Дональд Холмгрен жил в обычном городском доме, в пригороде Роквилла. Квартиру его заполняли книги, журналы и кошки.
— Спасибо, что согласились на встречу по первому же нашему звонку, — сказал Кинг.
— Меня это не затруднило. Я ничем особенно не занят.
— Как я уже говорил по телефону, — продолжал Кинг, — мы расследуем обстоятельства гибели национального гвардейца, произошедшей в мае семьдесят четвертого.
— Ну да. Хорошо помню это дело. Национальных гвардейцев убивают не каждый день, и спасибо за это Господу. Ох и денек тогда был. Я излагал свои соображения по одному делу, слушавшемуся в федеральном суде, и тут началась демонстрация. Слушание прервалось, мы все прилипли к телевизору. На мой взгляд, все это походило на взятие Бастилии.
— Насколько мы знаем, первоначально в преступлении был обвинен некий человек.
— Правильно. Началось все как убийство первой степени, но потом стали всплывать подробности, и мы надеялись развалить дело.
— То есть вы знаете, кто его вел?
— Я, — прозвучал удививший их обоих ответ. — По правде говоря, не думаю, что за него захотел бы взяться кто-либо еще.
— Вы хотите сказать, что улики против обвиняемого были слишком сильны? — спросила Мишель.
— Нет. Улики ни в коей мере не были неопровержимыми. Обвиняемого арестовали только потому, что он выходил из переулка, в котором произошло убийство. Думаю, полиция арестовала первого, кто ей подвернулся.
— Вы не помните имя ответчика?
— Пытался припомнить, да не смог. Простите.
Кинг решил попытать счастья:
— Его не Арнольдом Рамзи звали?
Рот Холмгрена приоткрылся:
— Знаете, поклясться не могу, но, по-моему, вы правы. Как вы это узнали?
— Слишком долго объяснять. Этот самый Арнольд Рамзи восемь лет назад стрелял в Клайда Риттера и убил его.
Теперь Холмгрен и вовсе разинул рот:
— Тот же самый?
— Да.
— Теперь я, пожалуй, жалею, что он вышел на свободу.
— А тогда не жалели?
— Нет, не жалел. Я хоть и считал, что дело это мелкое, однако поработал с имевшимися фактами и обнаружил, что их всего-то ничего. А потом я уже не занимался этим делом.
— Почему?
— Ответчик получил другого адвоката. По-моему, из какой-то фирмы с Западного побережья.
— Название фирмы не помните? — спросила Мишель.
Холмгрен задумался:
— Слишком много лет прошло с тех пор.
— Но эта фирма добилась снятия обвинений?
— Не только. Я слышал, она добилась и того, чтобы из документов ответчика убрали все сведения об аресте. Должно быть, эти люди действительно знали свое дело.
— Возможно, они просто хорошо заплатили кому-то, — сказал Кинг, — например, между адвокатами и копами такое случается.
— Пожалуй, могло быть и так, — согласился Холмгрен. — Государственный обвинитель по этому делу был молод, дьявольски честолюбив и показался мне человеком скользким.
— А имя государственного обвинителя? — спросил Кинг.
— О, вот уж его-то я никогда не забуду. Это тот самый недавно похищенный кандидат в президенты — Джон Бруно.
От Холмгрена Кинг и Мишель направились прямиком в Ричмонд. В Центре публичной политики Кэти Рамзи не оказалось. Им удалось переговорить с секретаршей, и та дала номер домашнего телефона Кэти. Они позвонили по нему, однако ответившая им девушка, делившая с Кэти квартиру, сказала, что не видела ее с самого утра. Когда Мишель попросила разрешения прийти поговорить с ней, девушка хоть и неохотно, но согласилась.
По дороге к ней Мишель спросила Кинга:
— Ты думаешь, Кэти знала о Бруно и ее отце? Пожалуйста, не говори «да». Она не могла этого знать.
— Меня гложет неприятное чувство, что ты ошибаешься, — ответил Кинг.
Они добрались до квартиры Кэти, поговорили с ее подругой, Шэрон. Поначалу Шэрон ничего рассказывать не хотела, однако после того, как Мишель показала ей свой значок, стала более разговорчивой. С ее разрешения они осмотрели спаленку Кэти, но ничего способного помочь им не обнаружили. Кэти много читала, комнату ее заполняли научные труды, способные ввести в оторопь многих ученых. Затем Кинг обнаружил на верхней полке гардероба коробку. В ней лежали снаряжение для чистки оружия и упаковка патронов.
— Вы знаете, что Кэти носит с собой пистолет? — спросил Кинг у Шэрон.
— Она говорила, что на нее однажды напали. Купила его месяцев семь или восемь назад. Мне не нравилось, что в доме хранится оружие, однако у Кэти было на него разрешение. И она помногу практиковалась в тире. Кэти хороший стрелок.
— К Кэти заходил кто-нибудь, кроме людей из университета? Какой-либо мужчина, к примеру?
— Она даже на свидания не ходит. Вечно то марш протеста, то собрание. Я едва успеваю учиться да поддерживать своего бойфренда в добром расположении духа, так что заботиться о состоянии дел в мире мне, знаете ли, некогда.
