Полковник Пашутин проработал в милиции всю жизнь и хорошо представлял, на что он имеет право, чего он не может делать ни при каких обстоятельствах, знал, на какие нарушения может пойти с небольшим риском, на каких сгорит быстро и навсегда. У него были большие возможности при условии, что пользоваться ими нечасто, осторожно, помня о бдительности и необходимости быть благодарным.
Дождавшись конца рабочего дня, он спустился на этаж ниже, зашел в кабинет, который был явно просторнее его собственного, да и обставлен с некоторой сдержанной роскошью — шторы, ковровая дорожка, напольные часы в углу с почти незаметным колебанием медного надраенного маятника. Полковник сел у приставного столика и почтительно дождался, пока хозяин кабинета закончит телефонный разговор.
— Слушаю тебя, Коля, — сказал тот, положив наконец трубку. — Говори.
— Нужны двое ребят… На полчаса.
— Что-то рисковое?
— Ничуть.
— И действительно на полчаса? — усмехнулся худой, лысый, с какой-то быстрой, неуловимой улыбкой хозяин кабинета. — И действительно двое? И действительно тебе?
— Да, — одним словом ответил на все вопросы Пашутин.
— Когда?
— Сейчас.
— Понятно… Конечно же, нужны ребята грамотные, четкие, молчаливые?
— Разумеется.
— Они дороже, — предупредил собеседник.
— Я знаю.
— Хорошо. Через полчаса зайдут к тебе в кабинет. Час будут в твоем распоряжении. Годится?
— Вполне.
— Желаю успеха, — улыбнулся генерал и протянул сухую сильную ладонь.
Пашутин поднялся с некоторой суетливой поспешностью и этим обнаружил свою зависимость. Впрочем, вполне возможно, он сделал это сознательно.
Ровно через полчаса раздался стук в дверь, и в кабинет вошли двое ребят в гражданской одежде. Короткие волосы, широкие плечи, серые костюмы, невозмутимые лица выдавали профессионалов.
— Присаживайтесь, — сказал Пашутин, показав на стулья вдоль стены. — Предстоит небольшая работа. Сегодня, сейчас… Необходимо провести обыск в квартире. Квартира небольшая, стандартная, двухкомнатная.
— Хозяева будут возражать? — спросил один из парней.
— Вряд ли. Хозяин — старик. Ему за шестьдесят. И девочка двадцати неполных лет.
— Что ищем? Наркотики, оружие, документы?
— Если все это найдете, возражать не буду. Но меня интересует оружие. Патроны… Гильзы… Это может быть винтовка с хорошим прицельным боем. И вообще — все, что вам покажется странным. Я буду там же, с вами. В любой момент можем обсудить, посоветоваться.
— Вы знакомы с этим пенсионером?
— Да, он знает меня.
— Ждет обыска?
— Конечно, нет.
— Пенсионеры бывают очень нервные…
— Не тот случай.
— Мы готовы, — ребята поднялись.
— Очень хорошо, — Пашутин встал из-за стола. — Идем порознь. В подъезд входим по одному. Собираемся на площадке третьего этажа. Вопросы есть?
— Нет, все ясно.
Уже когда показался знакомый двор, полковник вдруг понял, что волнуется. Нет, его не тревожила беззаконность того, что он собирался совершить, он был достаточно опытен, или, если уж говорить точнее, достаточно испорчен, чтобы не обращать на это внимания. Беспокоило простое соображение — он собирался сейчас сделать со стариком почти то же самое, что его сын сделал с внучкой.
Этого не хотелось.
Но он не видел другого выхода.
Провести официальный обыск? Для этого нужны основания. И было еще одно щекотливое обстоятельство — совсем недавно ему пришлось обойти многих начальников, вызволяя юных насильников. Это стоило достаточно дорого, но ему помогли, пошли навстречу, естественно, рассчитывая на то, что и он в нужный момент будет вести себя признательно.
* * *
Снова и снова прокручивая в уме происшедшие события, он неизменно возвращался к своему выводу — старик замешан, старик приложил руку. Его родной сын с невесткой мотались где-то челноками по белу свету и вполне могли приобрести в заморских странах какое угодно оружие, это было вполне в нравах сегодняшнего дня. Оружие покупали все — газовое, пневматическое, электрическое, холодное, даже химическое… Тут в его рассуждениях все было достаточно убедительно. Смущало другое — несколько человек твердо показали, что в момент выстрела, взрыва старик находился во дворе и не отлучался ни на минуту. Но, в конце концов, это не так уж и важно — нанять убийцу сейчас не составляет никакого труда, а дача вызывает несколько существенных вопросов… Почему продажей занялся он, а не сын, молодой, сильный, поднаторевший во всевозможных торговых сделках? Почему надо было продавать в его отсутствие? И потом, столь точное совпадение — изнасилование и продажа дачи — тоже вызывает вопросы. До дачи ли было старику? До продажи ли? Ведь во дворе прошел слух, что внучка слегка умом тронулась… А он не по врачам бегает, не по знахарям, а продает дачу… Да, деньги понадобились старику срочно. А от моих отказался, в лицо швырнул… Значит, дело не в том, что не было денег на жизнь… Мой миллион не произвел на него никакого впечатления, нужны были деньги куда более крутые… И потом… почему бы ему не дождаться возвращения сына с невесткой, они бы нашли деньги. Значит, не мог взять у них, ему понадобились другие деньги, за которые он ни перед кем не обязан был отчитываться… Даже сыну своему, скорее всего, он не смог бы сказать, куда дел деньги за дачу…
Пашутин подошел к подъезду, где жили Афонины, оглянулся. Ребята шли следом. На площадке третьего этажа, когда все собрались, полковник нажал кнопку звонка.
Дверь тут же открылась — на пороге стоял старик и смотрел на гостей пронзительным синим взглядом из-под седых бровей.
— Здравствуйте, Иван Федорович, — сказал после некоторой заминки Пашутин.
Старик промолчал.
— Мы хотели бы войти к вам, Иван Федорович, — Пашутин чувствовал неловкость, молчание старика сбивало его с толку. Ему было бы гораздо легче, если бы старик возмутился, начал возражать, поднял крик… К этому полковник был готов, к этому он привык. Но старик стоял молча, не делал попыток захлопнуть дверь, не приглашал в дом. И только напряженный взгляд выдавал его состояние. О, как часто мы в поисках ответа сильного, уничтожающего, немедленного бросаемся что-то выкрикивать, подбираем слова обидные, оскорбительные, а то и вообще скатываемся к мату, стремясь снести противника в очереди, на остановке, в автобусе, затоптать его достоинство, и так, бедные, стараемся, так выкладываемся, что потом сутки не можем в себя прийти, чувствуя и перебои в сердце, и дрожь в руках, и температуру в теле — и до этого доходит. Кого же материм, исторгая из себя слова самые что ни на есть последние, которых ни в одном словаре не найдешь, кого? Да себя же, кого еще…
То ли испытания, свалившиеся на голову старика, прибавили ему мудрости и выдержки, то ли всегда непробиваемая гордость жила в нем, да только не было случая проявить ее, не было в ней надобности при той замусоленной жизни, которая выпала на его долю. И сейчас, увидев перед собой полковника, маячивших за его спиной крепких парней штампованной внешности — с пустыми глазами и каменными лицами, старик сразу понял, что за ним пришли. По его душу. Но знал и то, что нигде не прокололся, нигде не оплошал, а кроме того, не полковник должен был за ним прийти, если где-то оставил он свои преступные следы, не сосед, не отец насильника…
А если так… То, выходит, опять беззаконие. Ну что ж, подумал старик, коли так… Не ждите от меня помощи, ни единым словечком не помогу.
— Есть основания думать, Иван Федорович, — продолжал полковник, приближаясь к старику, наступая на него так, что тому ничего не оставалось, как отойти в глубину квартиры. И тогда Пашутин уже тверже шагнул вперед, вслед за ним протиснулись оба парня, закрыв за собой дверь. Полковник прошел вперед, в комнату, окинул быстрым взглядом кухню, заглянул во вторую комнату. У него был ищущий нетерпеливый взгляд, словно он ожидал тут же обнаружить что-то, уличающее старика. Он хотел, видимо, продолжить объяснения своего неожиданного прихода, но старик остался в прихожей, не торопясь проверил, заперта ли дверь, поднял упавшую свою палочку, поставил ее в угол и только тогда шагнул на свет. — Так вот, — начал снова свои объяснения полковник, — есть основания полагать, Иван Федорович, что вы имеете некоторое отношение к тем печальным происшествиям, которые случились в нашем дворе. Вы понимаете, о чем я говорю?
Старик молча прошел на кухню, выключил газ под кипящим чайником, посмотрел на часы — скоро должна была прийти Катя, и ему не хотелось, чтобы она застала здесь непрошеных гостей.
— Я имею в виду вчерашний взрыв машины, — продолжал полковник, но лицо его пошло красными пятнами гнева, он остро ощутил, что старик своим молчанием выражает полнейшее свое презрение. — Кроме того, был еще один взрыв, когда молодому парню оторвало ногу, это произошло неделей раньше. Вы меня слышите?
