За сохранность книг на ее столе отвечали Даша и Глаша, и Марина отправилась на поиски вертихвосток, готовая разорвать их в клочья, но весь ее боевой задор пропал, когда она нашла Глашу, хлюпающую носом под запертой дверью женского туалета.
Книги никуда не пропали. Их еще в субботу взял почитать местный краевед, и попросил оставить в читальном зале, пообещав вернуться сегодня. А Дашка — сучка, сообщила сквозь слезы Глаша, я же сама ее с Павликом познакомила, а она его увела-а-а…
Сбежав от нарастающих, как сирена воздушной тревоги, рыданий Глаши, Марина поднялась в читальный зал. Здесь рев дрели был совсем уж оглушительным, и лампы мигали так часто, что у Марины острой иголкой кольнуло череп изнутри, предвещая приступ мигрени.
Ее книги и подшивки журналов лежали отдельной стопочкой на столе Оксаны Владимировны, кокетливо прикрытые принтерными распечатками и ксерокопиями. Уже беря в руки первый том подшивки «Волынского вестника» за 1904 год, Марина, в голове которой начинала пульсировать привычная боль, осознала, что забыла очки. Причем забыла неизвестно когда и неизвестно где, что, в общем-то, равноценно понятию «потеряла». Тем не менее, даже без очков она могла спокойно и без усилий разбирать мелкий газетный шрифт. Это было странно. Да что там странно — это было немыслимо, с ее-то близорукостью, астигматизмом и прогрессирующим минус пять левым и минус три правым! Марина не снимала очки с восемнадцати лет, а тут… потеряла и даже не заметила.
Огорошенная собственным открытием Марина села на стул, и из подшивки «Вестника» ей прямо в руки скользнул лист бумаги формата А4, исписанный мелким убористым почерком.
Дотошно и педантично там перечислялись около двадцати глифов, с указанием адреса, времени появления и примечаниями вроде «больш», «мал», «откр» и «невыясн». Выходило, что загадочный краевед уже проделал за Марину львиную долю работы — переписал и систематизировал все глифы — а теперь собрался найти исторические и географические соответствия в прошлом Житомира!
Краевед, говорите… Ну-ну. Надо будет дождаться этого краеведа, решила Марина.
Пират сбежал.
Он еще дома вел себя странно: лежал, забившись в угол, и тихонько поскуливал, а когда Ника решила его выгулять, начал уворачиваться, поджимать хвост и почти по-человечески всхлипывать. Ника даже решила было вызвать ветеринара, но Пират вдруг сам сунул голову в ошейник, дал пристегнуть поводок, и с привычным напором ломанулся к двери.
Едва очутившись на улице, Пират задрал морду (было семь утра, и небо все еще было затянуто серой предрассветной мглой) и по-волчьи завыл на невидимую луну. Ника дернула за поводок, и Пират, уткнувшись носом в землю, проделал ловкий кульбит, в результате которого его массивная башка с легкостью выскользнула из ошейника. А потом Пират рванул так, будто унюхал суку в течке.
Преследовать пса Ника не стала ввиду бессмысленности затеи, и сразу направилась к местам его вероятного пребывания. Пират и раньше, валяя дурака, мог убежать за пределы видимости, но обычно тут же возвращался (все-таки было в нем что-то от овчара, судя по тому, как тщательно он оберегал свое стадо, то бишь Нику). Погнаться же он мог либо за кошкой, либо за голубем, либо — самый неприятный вариант — за другой собакой. Кошек и голубей в сквере не наблюдалась, а логово дворняг вычислить было несложно. Громадная мусорка, общая на две девятиэтажки, служила бесплатной столовой для небольшой, голов шесть-семь, стаи двортерьеров, с некоторыми из которых Ника уже успела познакомиться благодаря интенсивному дружелюбию Пирата…
Мусорка смердела. С регулярным вывозом баков в Житомире всегда были проблемы, и сейчас, с приходом потепления, горы пищевых отходов начали гнить. Еще один источник этого вездесущего запаха, отметила для себя Ника. Но где же собаки?
А вот собак-то и не было. Ни одной шавки. Ни в сквере, ни возле мусорки, ни под крылечками подъездов, ни возле теплоцентрали, где дворняги обычно зимовали. Такое впечатление, будто все дворняги Житомира были в той грандиозной стае, что вчера лавиной пронеслась мимо гаража Чоппера по направлению «куда-то в лес», едва не затоптав одного из байкеров и покусав невезучую Марину. Исход собак из города? Кто следующий, крысы? Коты? Цыгане?..
Ника еще с полчаса побродила по окрестностям, подзывая Пирата свистом, лаской и угрозами, а потом вернулась домой. Ромчик уже встал, сварил кофе себе и Нике и собирался в школу.
Они жили в одной квартире четвертый день, и Ника на Ромчика нарадоваться не могла. Нет, конечно, она понимала, что мальчик в этом возрасте — уже не мальчик, еще не мужчина, а загадочное существо под названием «подросток», управляемое скорее гормонами, чем головным мозгом — может быть сущим наказанием для родителей (и Ромчик, судя по всему, именно им и был), но с Никой юноша старался быть ангелом. Хоть к ране прикладывай, как говорил дед, когда маленькая Никуся подлизывалась к нему.
Вот и Ромчик, сменив привычную обстановку на чужую квартиру, а предсказуемых родителей — на молодую и симпатичную соседку, стал вести себя, как… как идеальный муж, вот. Мыл посуду, варил кофе, убирал постель, делал уборку и даже стоически перенес воскресный шопинг, таскаясь за Никой с тележкой по супермаркету. А последнее испытание мало кто из мужчин Ники (не то, чтобы их было очень много, но все-таки!) мог выдержать, не корча постную рожу и не изображая вселенскую тоску и смертельную скуку. Курил Рома, правда, как паровоз, но тут Ника не вмешивалась…
Известие о побеге Пирата парень воспринял спокойно, поведал, что пес и раньше удирал на пару дней от Аркадия Львовича, всегда возвращаясь с мордой виноватой, но довольной. После чего Рома предложил сделать ей бутерброд.
Ника отказалась, исподтишка, но тщательно разглядывая юношу. Этот интеллигентный, воспитанный, начитанный, в тепличных условиях выращенный молодой человек всего пару дней назад был похищен бандой отморозков, зубами разорвал горло одному из них, едва не погибнув, после чего фактически остался сиротой (папа в тюрьме, мама — в психушке; маму, кстати, Ромчик в субботу поехал проведать с букетом белых роз и килограммом апельсинов). При этом вел себя подросток как ни в чем не бывало, никаких следов посттравматического шока не проявлял, и даже не похоже было, чтобы он хорохорился и скрывал глубинные внутренние переживания.
Ему действительно было все ни по чем. Что в школу пойти, что бандиту глотку перегрызть — Ромчик относился ко всему одинаково спокойно и уравновешенно.
Это было странно, неправильно и необъяснимо. И вызывало у Ники уважение. Рома в шестнадцать лет вел себя сдержаннее и правильнее многих взрослых мужиков…
— А еще у нас телефон отключили, — пожаловался Ромчик, жуя бутерброд с сыром. — За неуплату, наверное. Так что инет — кирдык. Вы знаете, где надо платить?
— Я выясню, — пообещала Ника.
Выяснять пришлось у Клавдии Петровны, а платить — на почте. Теперь Ника знала, где и как оплачивать телефон и коммунальные, куда выносить мусор, где и почем покупать продукты, и даже начала присматриваться-прицениваться, где можно обновить и расширить гардеробчик в виду грядущего потепления.
Короче говоря, за две недели пребывания в родном городе (завтра начиналась третья) Ника весьма основательно и прочно обжилась и пустила корни.
Это несколько угнетало.
Для начала, это совершенно не входило в ее планы. Погостить дней пять-семь, покормить Пирата, попить чаю с дедом — и назад, арбайтен, сколько можно прохлаждаться?
Вся эта мистическая кутерьма с криминальным душком была, мягко говоря, некстати и влетала в копеечку, не столько потраченную, сколько незаработанную. (Ника уже пропустила выставку в Будапеште, просрочила заказ от «Шпигеля», не ответила на кучу интересных деловых предложений и дважды подвела студентов мастер-классов, что было ей крайне несвойственно).
От Олежки вестей не было (негодяй!), а если и были — без интернета Ника все равно ничего получить не могла, отчего чувствовала себя оторванной от жизни (вот ведь гадство!)
И вдобавок ко всему, у нее, похоже, собирались начаться месячные.
Так что настроение у Ники было преотвратнейшее. На почте ей сказали, что телефон и интернет заработают не раньше, чем завтра, а в аптеке — что прокладки закончились. Мобильник, с которого Ника попыталась проверить почту, упрямо отказывался находить сеть.
Зато стоя в очереди в другой аптеке, Ника имела удовольствие наблюдать весьма занятную сцену. Мужчина лет сорока, потрепано-совдеповского вида, с портфелем и зонтиком в руках, стоявший у витрины, какое-то время воровато оглядывался по сторонам, потом передернулся, вытащил из портфеля мелок и одним движением нарисовал вертикальную извилистую линию на фонарном столбе, после чего втянул голову в плечи и ушел так быстро, что еще чуть-чуть, и это могло бы сойти за бегство.
