Каждый мускул моего тела начинает затвердевать, и это продолжается до тех пор, пока я не становлюсь такой же каменной, как и он.
— Он хотел, чтобы его сестра заняла мое место.
— А, представитель нацменьшинства злится, что белая женщина из среднего класса занимает рабочее место, которое, как он считает, принадлежит таким же, как он. Да, я понимаю. Стремление отстоять свои права такое же всесильное, как и зависть, хотя нет, пожалуй, такое же всеобъемлющее, как и вожделение. Интересно. Впрочем, мне нет дела, почему он это сделал. Важно только то, что сделал. Непонятно было, чего от вас ждать. Я не предполагал, что вы продержитесь на своем месте так долго. И к тому же вы не восприимчивы к болезни! Вдвойне возмутительно. Вы должны были заразиться и разносить плоды моей работы как эффективный маленький инкубатор. А вы, не проявляя признаков заражения, вместо этого посещаете психоаналитика.
Он машет рукой, видя, как дернулись мои губы.
— Да, я все знаю об этом. Как только кто-то из моих работников перднул, я знаю об этом. Прошу прощения, выпустил газы. Но мое творение нашло возможность забраться в тело переносчика. То ли Хорхе не запечатал емкость так герметично, как он должен был сделать это, движимый желанием видеть ваше рабочее место освободившимся. Может, прикоснулся к чему-нибудь пальцами с заразой на них. Или, может, вирус отрастил себе ноги и вылез сам.
В его смехе нет ничего безумного, и это ужасает.
— Выживают те, кто лучше всего приспособился.
— Вы создали оружие.
— Вы называете это оружием, я — лекарством. Возможно, вы не поверите, а ваша вера или неверие для меня не имеют значения, но мы начинали все это с благороднейшими намерениями. Как и все, мы искали средство для лечения рака. Вы не поймете этих научных материй, я сам с трудом понимаю, но иногда случается так, что вместо выключения происходит процесс включения. С вами бывало такое, что, зайдя в комнату, вы нажимали на выключатель освещения не так, как нужно? Именно это сделали и мы. И результат оказался потенциально более прибыльным, чем первоначальные намерения. При этом, конечно, мы продолжали и эти исследования. Больше продукции — больше денег. Больше денег — больше власти.
В сердце промелькнула надежда.
— Против этого есть лекарство?
— Нет. Я — бизнесмен, а не Христос. Я даже себя не могу оградить от надвигающейся гибели.
Он высоко задирает левый рукав пиджака. Кожа под ним похожа на исколотую булавками подушечку. Места инъекций ярко-красные от инфекции.
— Я — ходячий труп. Доктор Франкенштейн, превратившийся в свое собственное чудовище.
Он широко распахивает дверь, ведущую в комнату КП-12, самоуверенно и властно, как и подобает ему с его статусом в этих стенах.
— Хороший наемный работник сделает все, что угодно, за сумму, слегка превышающую ту, которая, как он сам считает, соответствует его стоимости.
Меня ослепляет яркая белизна.
— Входите.
Я в нерешительности.
— Это не приглашение.
Он лезет в карман, вытаскивает оттуда пистолет и направляет в мою сторону.
— Что там внутри?
— Давний друг. Ваш, конечно, у меня нет друзей.
Теперь я вижу. Кровь. Я видела ее уже слишком много, но теперь, похоже, нет никаких пределов. Я обвожу взглядом кровавое месиво, пока не обнаруживаю остатки лица, которое я когда-то знала. Развороченное тело по-прежнему одето в дутую куртку, известную мне со встречи в метро.
— Его было нетрудно заманить сюда. Все, что мне потребовалось, — это пообещать парню взглянуть на то, что ему было нужно для его сенсационного материала.
Только не Джесс. Нет, нет, нет! Он был всего лишь ребенком, стремившимся доказать, что чего-то стоит.
— Вы — мерзкое чудовище.
— Думаю, так оно и есть.
— За что? За то, что он хотел показать, кто вы есть в действительности?
П. Поуп хватает меня за горло. И хотя он, вероятно, вложил всю свою злость, его пальцы красноречиво говорят о слабости пораженного болезнью тела.
— Этот мир стал другим. Я не тот, кем был раньше. Если верить тестам, то я уже и не человек вовсе. Я теперь какой-то вид животного. Новый вид, новые правила.
Затем он приставляет ствол пистолета к своей груди и стреляет.
Кровавые брызги летят на девственно-чистые стены. Поуп валится на пол, словно мешок с картошкой, одетый в плохо сидящий на нем костюм. Он скалится, его тело истекает кровью.
— Сделайте что-нибудь, — хрипит он.
Я не смотрю на Джесса.
— Нет.
Он смеется, захлебывается.
— Я убил вашу сестру. Что думаете на этот счет?
— Зачем?
— Спутал ее с вами.
Кровь отливает от моего лица. Мне не нужно зеркало, чтобы знать, что я белая, как эти стены. Поуп — похититель надежд.
— А почему меня?
— Таков выбор злодея, можно сказать.
— Умри, несчастный ублюдок.
С последним выдохом он шепчет свое желание. А затем великий Джордж Поуп умирает с запечатленным на своей сетчатке отражением моего лица, охваченного ужасом, который знаменует его дальнейшее путешествие.
Сейчас
— Трус, — сплевывает швейцарец. — Если человек сам себя лишает жизни, это говорит о том, что он ничтожество.
Он что-то прибавляет на своем родном языке.
— Да кому какое дело до этого дерьма.
Неизбежно надвигающаяся смерть развязала мне язык. Никто не ударит меня по губам за ругань. Моя мать мертва.
— Почему тебя вообще интересует Джордж Поуп?
Он продолжает что-то зло говорить. Не по-английски. Или это недостаточно вразумительный английский, чтобы я могла понять его. Потом, когда я уже не пытаюсь вслушиваться, он вновь переключается на английский.
— Его жена. Я знал ее. Тупая, безмозглая шлюха.
— Она шлюха, я шлюха, твоя мать шлюха. Все мы шлюхи.
Я умираю, и мне нет уже до этого дела. Я хочу только одного — чтобы он заткнулся.
— Ты знал, что я работала в «Поуп Фармацевтикалз». Ты поэтому помог мне спасти Лизу?
— Мне нужно было понять, американка.
— Что понять?
— Я должен был узнать, почему уборщица из «Поуп Фармацевтикалз», практически никто, оказалась единственной, кто выжил. Почему ты жива, когда все остальные умерли? В тебе нет ничего особенного.
Я ощупываю лезвие скальпеля у себя в кармане. Он лежит здесь как окровавленный талисман.
— Ты не тупая. Я думал иначе, ты знаешь. Уборщица. Тупая уборщица. Человек, убирающий крысиное дерьмо с пола.
Теперь уже не больно. Только тепло окутывает меня пушистым розовым одеялом. Хочется свернуться калачиком и забыться в его мягких объятиях. Скоро.
— Ты глуп, если думаешь, что человек — это что-то одно. Мы сплав разных вещей, которые собираем в себе в течение жизни. Я никогда не была только уборщицей.
— Чем еще ты была? Шлюхой?
— Дочерью, сестрой, женой, любовницей, другом.
Я думала, что стану матерью. Но теперь я не смогу родить. Прости, малыш. Я не в состоянии поддержать твою жизнь. Твой инкубатор сломался.
— Убийцей.
— Ты? Не думаю.
Я все еще истекаю кровью? Слишком все мокрое, чтобы понять.
— Да что ты вообще знаешь, ты, разросшийся кусок сыра.
— Я все знаю. Даже такие вещи, которые тварь, подобная тебе, и представить не может.
Я смеюсь, поскольку ничего другого мне не остается. Именно это: не биться и кричать, как какое-нибудь гибнущее животное, а смеяться, покидая этот мир. Я умру с коликами в боку и текущими из глаз слезами, потому что швейцарец и вправду верит в то, что все знает.
— Что такого смешного? — спрашивает он.
— Да так, ничего.
— Ты говоришь ерунду, американка.
— Джордж П. Поуп был трусом. Он не мог жить дальше с болезнью. Он не мог больше справляться с тем, что она с ним делала, что она могла бы с ним сделать, если бы он продолжал вдыхать кислород.
— Не вижу в этом ничего смешного.
Слюна пузырится у меня между губами.
— И не увидишь. Тебя там не было. А это так смешно. Так смешно, черт возьми.
— Расскажи мне.
Я никогда глупо не хихикала, но сейчас, в конце, хихикаю. Швейцарец передвигается, сидя на корточках. Нападение неизбежно. Его дыхание теперь ближе. Я его чувствую. Моя окровавленная рука тянется вперед и касается финала моего существования.
Тогда
Есть только один способ сделать то, что я делаю дальше: изъять свои чувства, сложить их в карман и держать их там отдельно от себя.
Я перевожу взгляд на Джесса. «Мне очень жаль, — хочу я сказать. — Я думала, что поступаю правильно, разговаривая с тобой». Но я не уверена, вправду ли это или всего лишь еще одна история, которую я рассказываю сама себе, чтобы было не так тяжело от осознания, что он мертв. Но чтобы вынести, я стараюсь в это поверить.
Я не хочу быть таким, как все…
