Он исчез, и Гнатенко, многозначительно переглянувшись с Козловым, также покинул предбанник. Роман позвал Мишаню и, когда армейские товарищи остались вдвоем, сказал вдруг:
— Надоел мне этот ублюдок…
— Миш..?
— Да при чем тут?! — Процент ощерился и провел ладонью по влажной лысине. — Я об этом… — Тут Ромка сумел удивить своего приятеля, с нешуточным озлоблением заявив: — Пришить бы его, полета, нет, сотни не пожалел бы… Даже две…
— Долларов?
— Тысяч долларов… Не взялся бы? — Роман оживился. — Послушай, ты же специалист?.. Сто тысяч! Половина!.. — Он осекся и испуганно посмотрел на Валентина. — Шучу, шучу…
Они поговорили еще минут пять, потом Роман ушел к шефу, а майор, отвергнув предложение присоединяться, быстро собрался и вышел вон из предбанника, спеша застать в офисе Ромаду.
Общение с Шаркуновым неприятным образом подействовало на Богданова, он чувствовал, что за уродливой внешностью Ромкиного шефа скрывается еще более мерзкая душонка.
«Ну а твое-то какое дело? — спрашивал себя Валентин, не находя ответа. — Ты, можно сказать, живешь на его денежки, а все недоволен».
Впрочем, как человек действия, копаться в своих переживаниях Валентин не любил, считая это занятие достойным лишь хлипких полуинтеллигентиков — настоящего интеллигента он встречал лишь однажды в жизни, им был, несомненно, покойный профессор Стародумцев, — а полу — они и есть полу, вот и бросает их из жара в холод, из холода в жар. Размышляя о подобных типах, Валентин испытывал некую гордость за то, что он не такой, как они.
«Уж на что мы мелкие и гадкие людишки…» — вновь вспомнился ему Пешков. Майор остановился как вкопанный, поразившись посетившей его дикой мысли.
«Пожалуй, первым знаменитым полу был Иоанн Четвертый. Он то казнил, то плакал и молился во спасение душ им загубленных. Типичный шизофреник: а ведь он Рюрикович — значит, норманн. Ну а это-то здесь при чем?! Они лишились старой веры, но не приобрели новой, а по сути поклонялись злату и серебру, верили только в меч».
Богданов, с удивлением оглядевшись по сторонам, обнаружил, что вышел из машины и находится на площади Ногина. Козловская «семерка» стояла аккуратно припаркованная у обочины как раз под знаком, запрещавшим стоянку, хотя Валентин мог бы поклясться, что еще позавчера, когда он проезжал тут, знака не видел. Поставить машину было больше негде.
«Чертов знак. Успели уже!» — подумал он со злостью. — Хорошо хоть не «поцеловался» с каким-нибудь лимузином. Как я вообще-то ехал, даже и дороги не помню! На автопилоте? Хорош, нечего сказать, хорош».
— Помогли бы на хлеб бабусеньке? — заканючила откуда-то возникшая старушка. — Бедствуем, а все демократы проклятые.
Валентин машинально засунул руку в карман, вытащил бумажник и протянул попрошайке пятитысячную купюру.
Старуха схватила ее и, не веря удаче, спросила:
— Не жалко?
— Нет, — бросил майор уже на ходу, прикинув, что «пятерка» — почти четыре пачки «Пегаса».
— Там митингуют, ты сходил бы посмотрел, — предложила старушка, переходя с Богдановым на «ты».
— Угу, — пробурчал Валентин, спеша к офису Ромады.
Тут произошло непредвиденное. А. А. успел, побывав в конторе, срочно на день или даже на два умчаться в Петербург. Одним словом, тут Богданов пролетел.
Покидая офис, он подумал о том, что теперь не увидит издателя до возвращения с Чукотки, и похлопал себя по внутреннему карману пиджака, где лежал билет на рейс Москва — Анадырь и обратно. Драгоценный документ находился на месте. Это очень обрадовало и даже воодушевило Богданова. Шагая к машине, он обратил внимание на небольшую толпу у памятника героям Плевны. Там действительно проходил митинг: человек на возвышении, яростно размахивая руками, вещал собравшимся послушать его досужим гражданам.
«Подойти, что ли?» — спросил себя Валентин и, даже не успев подумать: «А за каким чертом?», пересек улицу.
Говорят — помянешь черта, а он тут как тут. Видно, не пустое болтают. Едва перейдя дорогу, Валентин узнал оратора. Митинг, как скоро выяснил майор, подготовило общественное движение «Защитники отечества», руководство которого в очередной раз призвало «все здоровые силы страны» объединиться для «борьбы с захватчиками».
Богданов долго ломал голову, в честь чего же митинг? Последняя из заметных дат — день Парижской коммуны — осталась позади, до первого апреля (а большинство мудрых заявлений выступавших вполне бы подошли в качестве программных номеров праздничного шоу, приуроченного ко Дню смеха) было еще долговато. Но «Защитники отечества», как оказалось, собрались отметить день весеннего солнцестояния и наступления года Юпитера по неведомому майору астрологическому календарю.
Олеандров на трибуне заливался соловьем, забыв о времени и пространстве.
— Русские люди, великий русский народ — неотъемлемая, вернее сказать, лучшая часть, высший представитель нордической цивилизации, наше место в Европе, более того, мы — центр ее, не столько в географическом, сколько в духовном и культурном смысле слова, — сообщал собранию Анатолий Эдуардович. — Наша культура превосходила культуру варварского Запада. Не мы у него, а он у нас учился, перенимал высшие достижения-науки и культуры. Но когда пришли на нашу землю суровые испытания, когда Русь, как щитом, прикрыла собою Запад от варварского вторжения диких восточных орд хана Батыя, Запад не протянул нам руки помощи! Напротив, немецкие и шведские захватчики зарились на нашу Родину, думая оторвать кусок пожирнее от ее ослабевшего тела. — Тут господин политик новой формации подкрепил свою речь, как примерами, высказываниями Пушкина и… как это ни парадоксально, Льва Гумилева, а затем продолжал громить «гнилой» Запад: — Они должны нам! Да, да! Не мы им, а они нам!
Все собравшиеся зааплодировали. Богданов, чтобы не выглядеть чужаком (он совсем не желал привлекать к себе внимание), поднял руки и несколько раз беззвучно сомкнул и разомкнул ладони.
— Все те деньги, который дает нам Америка и Международный валютный фонд, — наши!
— Наши! Наши! — дружно завопила компашечка неопрятных, подвыпивших с утра пораньше молодых людей и девушек. Ребята кричали искренне. Судя по всему, с наличкой у них ощущался напряг, так что целевая субсидия МВФ им бы не помешала. — Мужик! Тебя в президенты!
Телохранители Олеандрова переглянулись и посмотрели на шефа. Анатолий Эдуардович кивнул. Один из помощников, обойдя толпу, подошел поближе к восторженной молодежи и завел дружественный разговор, что означало — для компании не все потеряно, есть шанс немножко подзаработать, поставив сигнатюрку на листе бумаги.
Анатолий Эдуардович продолжал:
— Вся эта замечательная гуманитарная помощь… вполне, я бы сказал, по-иезуитски так называемая, есть не что иное, как наше же нам и возвращаемое — в виде подачки. Одним словом, мы даем им быка, а они нам… от него рога!..
Он сделал паузу для аплодисментов, сквозь которые раздалось несколько буйно восторженных выкриков: «Правильно!», «Дело говорит мужик!», «Верно!» и… «Вся власть народу!»
— Вот-вот! — немедленно обрадовался Олеандров, указывая пальцем в том направлении, откуда послышалось последнее заявление. — Именно народу, именно ему, потому что народ — это самое главное… — Такой неожиданный пассаж немного сбил оратора с толку. Анатолий Эдуардович не собирался распространяться на тему какого-то народа. — Что еще за народ? При чем тут народ?! Однако оратор не мог позволить придурку из толпы сбить себя с панталыку. — Народ. Именно народ! Только народ! — повторял он и, неожиданно заговорщически улыбнувшись, спросил: — А из чего… то есть из кого состоит этот самый народ?
Толпа собравшихся не ожидала такого коварного вопроса, никто не рассчитывал, что столь эрудированный человек станет спрашивать вполне очевидные вещи. Наступила пауза, давшая возможность Анатолию Эдуардовичу прийти в себя.
— Народ состоит из людей, — торжественно сообщил он безмолвствовавшей публике. — Стало быть, цель каждого честного политика — забота о благе народа, то есть человека. Тут надо вспомнить, кто мы. — Олеандров, как сказал бы поэт, сверкнул очами. — Русский народ, а значит, и человек, как я уже говорил, — лучшая составляющая часть нордической цивилизации, и потому только в России, я повторяю, только в России, в недрах самого могучего сына матери-земли…
«Что он говорит? — вытаращил глаза Богданов, привыкший вследствие общения с профессором Стародумцевым обращать внимание на речь, как свою, так и окружающих. — Что там в недрах сына?..»
Олеандров был в ударе:
— …может появиться новый человек, сверхчеловек! — Произнося сложное слово с особым нажимом на его первую половину, Анатолий Эдуардович плотоядно улыбнулся и, указуя перстом в толпу, закончил мысль: — Сверх-че-ло-век! Им может оказаться любой из вас! Да, таково мое глубочайшее внутреннее и… внешнее убеждение.
