Почему-то Алекс заволновался, как на экзамене. Поводов для нервов, казалось бы, и быть не должно, всё идёт так, что лучше и не придумать. Но почему-то сердце словно провалилось куда-то в область желудка, создав в животе ощущение то ли пустоты, то ли, наоборот, чего-то непонятного. «Зачем это я понадобился герру Шварцу?», – думал Алекс, пока вежливо давал согласие Шварцу-младшему и пока они пробирались сквозь группки оживлённо беседующих людей к креслу, в котором сидел гроза концерна.
Он был старым и выглядел соответственно: обвисшая морщинистая кожа с пигментными пятнами, спина, видимо когда-то бывшая прямой, ссутулилась и как-то поникла. Но волосы, совершенно седые, были коротко подстрижены вполне современно и по-деловому, а глубоко сидящие карие глаза внимательно рассматривали собеседника. Он первый протянул подошедшему Алексу руку, и тот поразился силе рукопожатия сидящего старика. Рука, хоть и сухая, морщинистая и пятнистая, была, тем не менее, сильной рукой уверенного в себе человека. «Надо же, как отличаются отец и сын», – сразу же подумал Алекс, одновременно вежливо наклоняя голову в приветствии.
Они действительно отличались. Если Шварц-старший выглядел, несмотря на возраст, подтянуто, то Шварц-младший казался толстым, не сбитым, а каким-то рыхлым. Тоже карие глаза его смотрели не жёстко, в упор, как смотрел герр Конрад, а как будто слегка неустойчиво, не то чтобы бегающе, а вроде как «убегаючи». Они как бы отклонялись от вашего лица и вновь возвращались, словно Шварц-младший усилием воли заставлял их смотреть на собеседника.
Алекс как-то слышал, что Шварц-младший хотел вместо папы стать членом правления, но из этого ничего не получилось. Шварц-старший пресёк это дело в корне. Более того, он провёл через правление решение, согласно которому владельцы акций могли стать членами правления, только если наберут 100 % голосов в свою поддержку. Поговаривали, что Шварц-старший сделал это специально, чтобы не допустить своего отпрыска к управлению концерном, акции которого сынок, конечно же, унаследует от отца. До этого момента Алекс думал, что это отец-самодур притесняет своего ребёнка. Но теперь, глядя на обоих, он решил, что, должно быть, герр Конрад не так уж и неправ.
– Присядьте, молодой человек. – Голос, хоть и со старческими модуляциями, оказался, однако, довольно звучным и весьма властным.
Алекс, пробормотав: «Благодарю вас», заозирался в поисках стула.
Обнаружив неподалёку ещё одно кресло, он подтащил его поближе для удобства беседы. Шварц-младший устроился на стуле за спиной отца.
– Ну, вас уже, наверное, поздравили все? Я тоже рад окончанию строительства, но пригласил вас не за этим.
Алекс не успел ни удивиться, ни ответить, как старик продолжил:
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о вашей семье. Кто ваши родители? Откуда вы?
И тут Алекс удивился сполна. На всякий случай он обтекаемо ответил, что все данные есть в его личном деле.
– Я знаю! – Старик рассердился. – Я сам просматривал ваше дело, когда мы принимали решение пригласить вас. Я знаю, что там написано. Но там не написано, что вы – вылитая копия одного человека, которого я знал в молодости! Это было до войны. Расскажите мне о ваших предках!
«Ничего себе, до войны…» – Алекс слегка растерялся. К такому вопросу он оказался не готов. Но чёрные глаза герра Конрада смотрели так настойчиво, что поневоле приходилось отвечать. Тем более что ему никуда не надо было спешить, его не ждали в больнице у тестя, и его даже не ждала дома Соня.
И он начал рассказывать.
Длинной истории не получилось.
Мама – Алина Матвеевна, в девичестве Попова, была из Поповых, с каких-то очень давних времён проживавших в Северном. Село на реке Тартас основано, если верить хроникам, в 1727 году купцом Ерофеем Дорофеевым. Бабушка – Аглая Петровна, была в девичестве Дорофеева. В семье ходила легенда, что тот самый Дорофеев был её прямым пра-пра-предком. А первый Попов пришёл сюда вместе с купцом, да так и прижился.
Саша в легенду верил и даже гордился ею. Шутка ли, не каждого рода история тянется едва не на триста лет.
Потому-то с маминой родни он и начал рассказ.
У мамы было какое-то невероятное количество родных, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, которые приходились маленькому Саше дядями и тётями. С ними нужно было вежливо здороваться, когда они приезжали на семейные торжества в село. Тогда ещё были живы и дедушка Матвей – Матвей Степанович Попов, и бабушка Аглая. Во дворе собирался большой стол, и взрослые, сидя за этим столом, до вечера пели бесконечно грустные песни про любовь.
Детей бабушка Аглая быстро выпроваживала из-за стола на сеновал, где они долго – пока родители не напоются – рассказывали всякие страшные истории, а потом, сморившись, засыпали.
Саша помнил: когда он был маленький, его пару раз оставляли у бабушки Аглаи на некоторое время. Но ему совсем не нравилось в деревне, в городе было лучше. И он сильно протестовал. Как-то родители даже поссорились из-за этого, но больше его в деревню не отправляли.
А потом дедушка Матвей умер, и они ездили на похороны. А бабушку Аглаю взяла к себе одна из многочисленных маминых сестёр.
На похороны бабушки мама Сашу не взяла. И папа тоже не ездил. И, насколько Алекс помнил, больше они с мамиными родственниками тесно не общались. Иногда кто-нибудь из Поповых приезжал в Новосибирск и останавливался у них. Но уже никто не собирался за большим столом и не пел.
Выслушав эту историю, герр Шварц раздражённо махнул рукой и поморщился:
– Нет, это не Поповы. Не та линия. Про отца расскажи.
Алекс почему-то не стал возражать. Более того, он даже не обиделся на этот внезапный переход на «ты», а сразу же стал рассказывать, о чем просят. Тем более что длинным рассказ быть не обещал.
По отцовской линии история была совсем короткой.
Но Саша решил, что немцу это будет интересно.
Бабушка Маша – Мария Витольдовна Котляр – была из поволжских немцев, депортированных в Сибирь в тридцатых годах. Как понимал Саша, детство у бабушки было трудным, и родителей она потеряла рано. Однако немецкий – не забыла. И даже окончила Сибирский государственный университет и всю жизнь преподавала в школе немецкий.
Саша своим немецким гордился. Это потом уже, приехав в Гамбург, он понял, что нужно работать над произношением. Оказалось, что бабушкино произношение было далеко от современного. Но база была хорошей, и Саша – Алекс – быстро освоился.
Он с гордостью поведал герру Шварцу повесть о немецкой бабушке и удостоился кивка и заинтересованного взгляда. Впрочем, судя по всему, на немца эта история не произвела должного впечатления.
– Продолжайте, молодой человек, – старик был неутомим, – у вас же ещё один дедушка должен быть.
Пришлось продолжать про дедушку.
Дедушка Артур был детдомовским. Даже точная дата его рождения была неизвестна, известен был только год – 1940. Весной 41-го, совсем маленьким – хорошо, если годик, – его нашли на вокзале в Риге. Мальчик, тепло закутанный, спал на скамейке, и его заметил патруль, обходивший вокзал. Рядом с мальчиком стоял небольшой чемоданчик. Никаких взрослых рядом не оказалось. Патруль доложил о находке. Командир патруля распорядился сначала объявить по вокзальной радиоточке о найденном ребёнке, но никто так и не отозвался. Мальчика перенесли в диспетчерскую до выяснения обстоятельств.
История эта была хорошо известна, поскольку у дедушки хранилась папка, выданная ему заведующей детским домом. В папке находилось множество документов, обтрёпанных, на пожелтевшей бумаге, отпечатанных на самых разных печатных машинках.
Одним из таких документов как раз и стало письмо, напечатанное, вероятно, в той самой диспетчерской и проливающее какой-то свет на историю дедушки.
Человек, который составлял письмо, скорее всего, не умел этого делать. Письмо было сумбурным и многословным. Из него становилось ясно, что в день 9 марта 1941 года в 10:32 патруль доставил в диспетчерскую ребёнка мужеского полу, ходить не умеющего. Ребёнок, проснувшись, плакал, но имени своего назвать не мог.
Оказывать уход за ребёнком пола мужеского было некому, потому что командир патруля и весь патруль отбыли в направлении перрона, с которого отправляются поезда западного направления по причине нахождения там трупа неизвестного тоже пола мужеского.
В связи с тем, что руководство патруля, доставившего в диспетчерскую ребёнка, в полном составе оказывало помощь полиции, проводившей следственные действия по поводу трупа покойника на перроне западного направления, ребёнок, оставленный патрулём, осуществлял попытку побега, пытаясь уползти из помещения временного содержания, оказывая тем самым противодействие органам власти и следственным органам. К тому же он кричал и плакал, воздействуя на диспетчера и помощника диспетчера.
Алекса, с момента, когда он впервые прочитал это сумбурное письмо, не оставляла мысль, что его автором как раз и стал этот самый «помощник диспетчера», понятия не имеющий, как обращаться с детьми.
