Катрине как-то раз несколько лет назад затащила его сюда на ночную экскурсию. Зрителям раздали факелы, и они ходили от могилы к могиле, а двое священников, женщина и мужчина, по очереди рассказывали об истории кладбища. «Английский пот». Это он запомнил, больно название дурацкое. Триста лет назад этот вирус свел в могилу тысячи копенгагенских жителей. Так много, что пришлось заложить новое кладбище. А уж потом здесь стали хоронить всех знаменитостей.
— Ну что, что он показывает?
— Прямо, — сказала Ханна. Казалось, ей не по себе. Снег сделал кладбище монохромным, белое покрывало прорывали только темные надгробия; это напоминало шахматную партию. Простые могильные плиты — это пешки, заурядные покойники; мох, ветер и непогода давно стерли их имена. Над ними высятся короли: Ханс Кристиан Андерсен, Сёрен Кьеркегор и Нильс Бор. Вокруг них стояли слоны и ладьи: актеры и известные в свое время, но забытые теперь важные чиновники. Были тут еще и те, кто прославился своей ненормальной смертью. Молодая вдова, например, которая пару сотен лет назад была похоронена заживо. Нильс до сих пор помнил рассказ пасторши. В те времена могильщики подрабатывали так: днем хоронили людей, а ночью грабили могилы. Когда они вскрыли гроб, в котором лежала молодая вдова, та открыла глаза и закричала:
— Освободите меня из этого ужасного места!
Могильщик дал ей тяжеленной лопатой по лбу, снял с нее драгоценности и снова закопал гроб. Много лет спустя на смертном одре он сознался в этом убийстве. Уже в наше время могилу открыли, и оказалось, что вдова действительно лежит в гробу в странной позе, без драгоценностей и с явными следами нанесенных увечий. На ее могилу теперь приходит не меньше людей, чем на могилу Андерсена.
* * *
Ханна явно вздохнула с облегчением, когда они снова вышли за ворота кладбища, пересекли Нёрреброгаде и направились вверх по улице Мёллегаде, мимо Литературного дома и еврейского кладбища. Стоял жгучий мороз, снег хрустел у них под ногами. Оба молчали, Ханна не отрывала взгляда от навигатора. Вдруг она резко остановилась:
— Здесь!
— Здесь? — переспросил Нильс, осматриваясь вокруг и пытаясь понять, что он ожидал увидеть, как именно представлял их конечную цель. Уж во всяком случае, не этот старый грязный кооперативный дом. Две детские коляски соперничали с велосипедной тележкой за право полностью перегородить тротуар.
— Вы уверены?
Ханна бросила сомневающийся взгляд на навигатор и ответила, помявшись:
— Почти. Он разрядился и сел.
— Но показывал он это место?
— Да. Возможны, конечно, погрешности, но в пределах всего нескольких метров.
Нильс отошел на эти самые несколько метров и вернулся обратно. Кооперативный дом стоял отдельно от других, хотя было заметно, что когда-то его с обеих сторон подпирали снесенные теперь здания. Заброшенная детская площадка неподалеку выглядела очень жалко.
— В общем, я не знаю, — сказала Ханна, неуверенно топчась на месте.
— В смысле? — переспросил Нильс.
— Может быть, погрешность на самом деле больше, несколько сотен метров. Если бы у меня было больше времени, я могла бы сказать точнее.
— Это не может быть здесь, — сказал Нильс.
— Что вы ожидали увидеть? — спросила она, поднимая на него взгляд.
Нильс покачал головой.
— Понятия не имею. Может быть, религиозного фанатика. Если предположить, что выведенная вами закономерность верна — кому могло бы прийти в голову ей следовать?
— Почему вы не ищете жертву?
Нильс пожал плечами.
— Жертвой может оказаться кто угодно, любой случайный прохожий. — Он принялся изучать фамилии на домофоне.
— Знаете, Нильс, — Ханна улыбнулась вдруг своим мыслям, — если вы задумаетесь над этим, ну, над математической точностью…
— Я не совсем понимаю, к чему вы клоните.
— Давайте назовем это феноменом, — предложила она.
— Феноменом? — недоуменно переспросил Нильс. Сейчас его совсем не тянуло теоретизировать. Вместо этого он набрал номер Каспера.
— Каспер? Это Нильс Бентцон. Проверь для меня, пожалуйста, несколько имен.
Ханна удивленно следила за тем, как Нильс зачитывает имена с домофона. Карл Петерсен, третий этаж, квартира справа. Лиза О. Йенсен, третий этаж, квартира слева. Дверь внезапно открылась, и Нильс отступил на шаг назад. Из подъезда вышел старик, который брюзгливо спросил, уставившись на них:
— Вы что тут делаете?
Нильс не стал даже лезть за своим удостоверением.
— Полиция. Проходите, не задерживайтесь.
Старик собирался продолжать расспросы, но Нильс успел его перебить:
— Нет, никаких поводов для беспокойства. Идите, идите!
Старик в конце концов все-таки ушел своей дорогой, но обернулся не меньше пяти раз. Каспер все это время непрерывно стучал по клавишам.
— Кажется, я нашел, кого ты ищешь, — сказал он в трубку.
— Кто?
— Карл Петерсен, третий этаж, квартира справа.
— Да? Что с ним не так?
— Изнасиловал и задушил девочку в 1972 году. Закопал ее у озера Дамхус. Вышел из тюрьмы в 1993. Год рождения 1951.
Больница Фатебенефрателли, Венеция
Томмасо пришвартовал лодку с таксой за катером «скорой помощи», медленно покачивавшимся на волнах под навесом для шлюпок. В хоспис позволялось заплывать чуть не на середину, что Томмасо и сделал. Собака лаяла и виляла хвостом, всем своим видом выражая восторг по поводу того, что снова оказалась на безопасном расстоянии от собачьего пансионата. Томмасо выпрыгнул из лодки на гладкий мрамор и пустился бежать — как будто в этом был теперь какой-то смысл. Его мать умерла, ему сообщили об этом в тот момент, когда он швартовался у острова Лазарет. Он месяцами готовил себя к этому известию — и все-таки приступ угрызений совести оказался гораздо сильнее, чем он мог представить. Как он мог не быть с ней в этот миг?
В палате сидел самый старший из монахов, не у постели, а возле окна, склонившись над своими четками. Он поднял взгляд, и Томмасо показалось, что он смотрит на него обвиняюще. Старик никогда ему не нравился, он был совершенно не похож на сестру Магдалину — ни прощения, ни ласки.
— Хорошо, что вы пришли, — сказал монах.
Томмасо обошел вокруг кровати. Мама совсем не изменилась.
— Когда?
— Около часа назад.
— Она была одна?
— Сестра Магдалина заходила к ней, прежде чем уйти домой. Когда мы зашли в следующий раз…
Он замолчал. Все было сказано: госпожа Барбара умерла в одиночестве.
Слезы подступили незаметно — и напрасно Томмасо ожидал, что они принесут облегчение. Несколько мгновений он беззвучно всхлипывал, потом начал судорожно хватать ртом воздух, позволил легким вступить в силу и выразить боль звуком. Монах встал у него за спиной и положил руку на его правое плечо. Это было приятно, как раз то, что Томмасо сейчас требовалось.
— Я очень жалею, что меня при этом не было, — пробормотал он.
— Она просто тихонько заснула. Это лучшая смерть. Лучшая смерть. Томмасо пытался отыскать значение этих слов в своих перепутанных мыслях.
— Лучшая смерть, — повторил монах.
— Да.
Томмасо взял в свои руки мамину холодную ладонь. Маленькие косточки, так тяжело работавшие всю жизнь, были сжаты в кулак, из которого выпала вдруг десятицентовая монета. Блестящая маленькая монета лежала на одеяле, и Томмасо поднял на монаха удивленный взгляд. Тот тоже заметил монету. Томмасо перевернул мамину руку, осторожно разжал пальцы и нашел еще две монеты: пятьдесят и двадцать центов.
— Почему у нее деньги в руке?
Монах пожал плечами:
— Надо спросить у Магдалины. Мы уже пытались ей звонить, так что наверняка вот-вот дозвонимся.
Томмасо сидел в нерешительности с тремя монетами в руке. Эта загадка с монетами как будто бы приглушила боль. Почему его умершая мама сжимала в руке восемьдесят центов? Томмасо переложил монеты в карман, повернул мамину руку и уложил ее на одеяло ладонью вниз, как вторую.
Нёрребро, Копенгаген
Нильс собрался постучать в дверь, и Ханна подняла воротник.
— Ну что, похожа я теперь на полицейского? — спросила она.
Он улыбнулся.
— Вы, главное, дайте мне самому вести разговор.
Он постучал. Никакой таблички не было, Карл написал свое имя фломастером прямо на двери. Внутри послышался шум, но им никто не открыл. Нильс расстегнул куртку, чтобы при необходимости быстро выхватить пистолет.
— Полиция! Откройте дверь!
В этот раз он ударил сильнее. Ханна выглядела испуганной, и Нильс подумал, что ей здесь не место, это ужасно непрофессионально с его стороны. Он хотел попросить ее спуститься вниз, но тут неопрятный человек с красными глазами открыл ему дверь.
— Карл Петерсен?
