«Вулкодлак! Вулкодлак! Вулкодлак!» – заухало у Стеллы в голове.
Воцарилось напряженное молчание. Марк осторожно спросил:
– Вы можете сказать, что именно произошло с охранниками князя?
– Могу лишь попробовать реконструировать произошедшее: вначале он напал на охранника, найденного позднее безголовым, затем расправился с его напарником – либо столкнул в пропасть, либо тот сам полетел туда, а вот случайно или предпочтя покончить жизнь самоубийством, сказать не могу. Но если он предпочел прыгнуть в пропасть, то возникает вопрос: что же преследовало его, раз он чуть не сошел с ума от ужаса? Ну, и девушка… Занимательно, но факт: убийца не тронул ее!
– Разве она не убежала от него? – спросила Стелла.
– Быстро бежать она не могла, убийца, если бы пожелал, мог бы без проблем настичь ее. Но не сделал этого! Она бы выжила, если бы не попала под колеса автомобиля, когда выбежала на трассу. Почему он пощадил ее, остается загадкой. Не исключено, что его спугнули. Или он передумал. Или… Мы узнаем, когда поймаем его, комиссар!
* * *
Все, что можно было узнать, они услышали, и Стелла была рада, оказавшись наконец на свежем воздухе. Марк, посмотрев на нее, спохватился:
– Какой же я дурак, что потащил вас в морг! На вас ведь лица нет!
– Со мной все в полном порядке! – сердито ответила доктор Конвей.
Комиссар в задумчивости произнес:
– Эти убийства не дают мне покоя. Даю руку на отсечение, что князь Сепет изнасиловал горничную и, вероятнее всего, поручил своим охранникам избавиться от нее. В багажнике были обнаружены две лопаты, большой черный пластиковый мешок и моток бечевки. Для чего два мужика, прихватив все это, отправились посреди ночи, во время ужасной бури, в лес? Ответ на этот вопрос, по-моему, один: чтобы убить девицу, которая представляла реальную угрозу для его светлости, а затем закопать ее. Но им что-то помешало.
– Или кто-то, – вставила Стелла. У нее перед глазами стояла ужасная картинка – тело охранника без головы. – Вулкодлак спас девушке жизнь!
Марк невесело усмехнулся:
– Интересный у вас подход, Стелла. В самом деле, зверь не тронул ее, а расправился с охранниками. Впрочем, пока некто убивал двух мужчин, она могла сбежать из автомобиля. Этим и объясняется то, почему убийца не смог заняться ею. Такой монстр, с которым мы имеем дело, не ведает пощады!
Рация на поясе у комиссара запищала. Золтарь сказал:
– Я отвезу вас в пансион, Стелла. Вам требуется прийти в себя. Мне же пора на работу.
Подчиняясь внезапному порыву, Стелла предложила:
– Заходите ко мне вечером. Я… я приглашаю вас обсудить сложившуюся обстановку.
Марк по-мальчишески улыбнулся и ответил:
– Непременно буду!
Бонифаций продается с потрохами
Бонифаций Ушлый в очередной раз бросил взгляд на передовицу газеты «Вильерские вести», украшенную жуткой фотографией. Сенсация, о которой он так давно мечтал, удалась! Ему звонили из Экареста, добивались права перепечатки. Он милостиво согласился, получив за снимки и статью приличную сумму. Да и столичные телекомпании уже обрывают телефоны, рвутся в Вильер. Самое позднее завтра город будет кишеть репортерами. Однако королем сенсации будет именно он – Бонифаций Ушлый!
…Бонифаций рос хилым и капризным. Родители старались превратить свое чадо, страдавшее рахитом, поносом и аллергией, в настоящего коммуниста, но потерпели неудачу. У Бонифация не было друзей, да они ему и не требовались. С самого детства он привык использовать людей в собственных интересах. Инсценировав приступ астмы или прикинувшись больным, он заставлял родителей возиться с ним, закармливать сладостями и заваливать игрушками.
Школу Бонифаций ненавидел. В семье о нем заботились мама, папа, две бабки, дед, многочисленные тетки и дядьки и прочие родственники. Там он был «милым Боней», «нашим чудом» и «самым способным мальчиком на свете». В школе его дразнили «стрекозой», издевались над его тонкими ногами, скрипучим голосом и лицом, усеянным угрями. В особенности же Бонифаций ненавидел собственную фамилию – Закорюк. Каких только обидных прозвищ ему не давали! Как-то, побитый одноклассниками, Боня пришел домой и, ревя, попросил родителей сменить фамилию. Те никак не могли взять в толк, отчего их любимое чадо ревет. У отца, ударника социалистического труда, проблем с фамилией не было, его уважительно именовали «товарищ Закорюк». Мама, воспитательница в детском саду, была для детей «тетей Шурой». И только он, Бонифаций, был для всей школы «крюкой», «западлюкой» и «золотушной гадюкой». Учился Боня лучше всех, и в старших классах многие из его прежних обидчиков попали от него в зависимость – Бонифаций продавал домашние задания по английскому, алгебре, химии. Его ненавидели, но уже никто не поднимал на него руку и не называл в глаза мерзкими прозвищами. На выпускном вечере Боню крепко побили – учителя обнаружили в школьном туалете развеселую компанию: юного Закорюка под всеобщие радостные крики окунали головой в унитаз.
Бонифаций бежал из Вильера в столицу, где подал документы на историческое отделение Экарестского университета. Безупречный аттестат и пролетарская биография позволили ему стать студентом в то время одного из самых престижных отделений. Боня знал, что исторический факультет является кузницей партийных кадров, и молодой человек, превратившийся в то время из некрасивого подростка в уродливого юношу, стремился к одному – обрести власть. Он представлял себе, как сделает карьеру и станет одним из тех, кто руководит Герцословакией. Тогда его внешность не будет иметь значения, и он сполна расплатится со своими обидчиками!
Коммунистический режим рухнул, когда Боня был на пятом курсе. Историческое образование потеряло былой престиж, и он с большим трудом устроился на работу в школу. Прежний кошмар возобновился – как и раньше, он сделался мишенью всеобщих насмешек и издевательств. Ученики старших классов открыто хамили, называя его на «ты»; стоило ему отвернуться, чтобы написать что-то на доске, в спину летели комки жеваной промокашки, ластики и огрызки. Бонифаций жаловался директору, требуя призвать к порядку разошедшихся учеников, но тот только разводил руками: согласно новым директивам министерства образования, применять к детям меры физического или психического воздействия, распространенные в прежние времена, было категорически запрещено.
Бонифаций терпеливо сносил издевательства, но его терпение лопнуло, когда однажды на перемене к нему подошел карапуз лет семи и пропищал:
– А правда, что тебя окунали головой в унитаз?
Каким-то образом ученики узнали о позоре, имевшем место на выпускном вечере. Позднее выяснилось, что об этом поведал один из бывших одноклассников Бонифация, чей племянник учился в школе, где работал Закорюк, – он узнал его на классной фотографии. Теперь стоило Бонифацию зайти в класс, как дети принимались нагло гудеть, зажав носы и разгоняя воздух перед лицом. Кто-то обязательно добавлял:
– Чего-то тут воняет сортиром!
И даже в учительской его коллеги, когда Бонифаций присоединялся к ним, моментально смолкали, прекращая шушукаться, и он понимал: предмет их сплетен и пересудов – именно он! Две молоденькие учительницы, к которым Боня был неравнодушен, отказали ему, когда он предложил им пойти в кино. Позднее он подслушал в учительской их разговор, одна из них так и сказала:
– Зачем мне кавалер, которого искупали в унитазе?
Нервы Бонифация не выдержали, он подкараулил одного из самых дерзких зачинщиков издевательств зимним вечером около школы и попытался проучить его при помощи палки. Школьник с легкостью справился с Бонифацием и хорошенько его вздул. А придя на следующий день на работу, Закорюк узнал, что его уволили за попытку избить ученика, родители которого подали заявление в полицию. Бонифаций пытался оправдаться, уверяя, что жертва именно он, а не шестнадцатилетний крепыш с прокуренным баском. Суд ему не поверил: бывшие коллеги, не выносившие Боню, дали обвинительные показания, и его приговорили к полугоду тюрьмы.
Шесть месяцев показались Бонифацию вечностью. В тюрьме ему пришлось пережить унижения, по сравнению с которыми издевательства в школе были ласковыми замечаниями. Ко всему прочему суд запретил Бонифацию учительствовать. После выхода из тюрьмы (родителям он соврал, сказав, что его как лучшего преподавателя посылали на стажировку в Америку) Бонифаций вернулся в родной Вильер, где перепробовал множество профессий, пока наконец не стал журналистом в захудалой газетке. Владелец чахнущих «Вильерских вестей», которые с каждым днем теряли подписчиков и покупателей, души не чаял в Бонифации, который обладал поразительным талантом в сочинении желчных, насквозь лживых и претендующих на звание сенсационных статеек. Боня сочетался браком с единственной дочкой владельца, которая была лет на пятнадцать старше его, косоглаза и дебильновата. Это позволило Боне из обычного журналиста превратиться в совладельца, а после кончины тестя – в единоличного хозяина газеты.
