— Бедный, бедный ты мой… — произнесла она и взяла его за руку, все время что-то напевая, будто укачивая младенца.
— Вы его узнаёте?
— Нет. Нет, не узнаю, но мы ведь работаем уже немало лет, и у нас побывало очень много людей. Может, был и он, но, честно говоря, я не уверена. Извините.
Они вышли из палаты и вернулись в приемную, к Ленгтону.
Эзме, казалось, расстроилась, она спросила Анну, почему никто не воспользовался многочисленным больничным оборудованием. Анна удивилась, ей и в голову не могло прийти, что Эзме, специалист по травам, стала бы рекомендовать внутривенное питание или подключение к кардиостимулятору.
— Когда он первый раз попал в тюремную больницу, ему пробовали помочь, но он категорически отказался от лечения и даже написал расписку.
Эзме покачала головой:
— Он, наверное, не ведал, что творил…
— И все-таки мы должны смириться с фактом — так он хотел. Когда осужденные из Ирландской республиканской армии объявили в тюрьме голодовку, офицерам не разрешали кормить их и помогать тем, кто терял сознание.
Эзме положила ладонь на руку Анны:
— Тела для тех людей были орудием борьбы против власти, а этот бедняга, наверное, даже не знал, что он подписывает.
Анне стало досадно — Эзме как будто хотела обвинить ее в чем-то. Она сказала:
— У вас нет оснований не делать ему электрошок.
Эзме сжала губы:
— Это решать не мне.
«Да, — подумала Анна, — не тебе». Последнее слово здесь будет за Ленгтоном, но, когда они опять вошли в приемную, тот крепко спал, лежа на каталке.
Идрис Красиник застегивал молнию на тюремных штанах. Он спускал их до коленей, чтобы доктор Салам посмотрел, нет ли следов уколов вокруг гениталий, однако никаких следов обнаружено не было. Тогда доктор спросил Идриса, часто ли он чувствовал сухость во рту, тот ответил, что всегда и что в тюрьме просто доставал дежурных просьбами принести воды.
При вопросе, часто ли у него краснело лицо, Идрис даже слегка улыбнулся и покачал головой:
— Я же наполовину черный, откуда же мне знать, краснеет оно или нет! Чувствую иногда, как будто щеки горят, но не знаю, красные они, не красные.
Доктор Салам склонился над ним. На правом запястье у Идриса виднелась маленькая татуировка.
— Слушай, Идрис… А давно она у тебя?
Молодой человек посмотрел на руку и пожал плечами:
— Да сделал, когда в первый раз в Уэйкфилд попал, несколько месяцев уже. Со мной в камере парень был, он всем их колол. А как Эймон заболел, меня перевели в одиночку, и я ни с кем не общался.
Доктор Салам продолжал внимательно смотреть на татуировку.
— Когда у тебя началась сухость во рту? — спросил он.
Идрис ответил не сразу, стараясь припомнить точно:
— Несколько месяцев назад, кажется…
Доктор Салам включил подсветку на фонарике и направил луч на довольно грубую маленькую звездочку. Она даже не была заполнена краской, просто нарисована пунктиром.
— Я хотел побольше сделать, но больно было — страх просто. У Эймона тоже есть, только у него луна — ну, так он мне говорил.
— Идрис, у твоего брата нет татуировки. Я бы заметил, потому что я его осматривал. А вот тебе так могли вколоть отраву.
Идрис в изумлении отшатнулся:
— Вот черт! Слушай… ты мне поможешь, да? Ты мне можешь помочь?
Ленгтон хлопнул в ладоши:
— Здорово! Чем сильнее он обделается от страха, тем лучше.
— Мне кажется, пока я не окажу помощь, лучше не говорить ему о состоянии брата, — заметил Салам.
— Что, будете применять электрошок? — спросил Льюис.
Все ждали ответа. Эзме отвела мужа в сторону и что-то сказала ему на ухо.
Врач покачал головой:
— Жена сомневается, будет ли от этого толк. Уже слишком поздно.
— Ерунда. Пусть брат стоит и смотрит. Он ведь разрешил нам: подключим Эймона к стимулятору, положим его в кислородную палатку, представим себя в хорошем свете. Умрет так умрет, Идрис от этого только разговорится. А если не заговорит, не будем давать ему лекарство, и все.
Ленгтон произнес это так решительно, что никто не посмел возразить. Он стал энергичным, как раньше, добился, чтобы Идриса провели к Эймону. Анна предложила, чтобы Эзме осталась с Идрисом, потому что она умеет создать спокойную обстановку. Анна понимала, что Ленгтон напугал бы Идриса до полусмерти.
Попискивая, монитор регистрировал медленное, неровное сердцебиение Эймона. На лицо ему надели кислородную маску, за легкие работал аппарат искусственного дыхания. Пригласили врача из больницы, он спокойно сидел у постели и негромко переговаривался с доктором Саламом.
Анна, Ленгтон и Льюис наблюдали за происходящим из-за стекла.
— Как ты это провернул? — спросила Анна Ленгтона.
— Вообще-то, у него частная практика, а сюда он случайно зашел, так что нам повезло. Вовремя. Правда, ему придется заплатить. И еще хорошо, что он африканец.
Тут они замолчали, потому что открылась дверь и в палату вошли Идрис и Эзме. Офицер в форме, который привел их, запер дверь снаружи.
Идрис сильно дрожал, он разрыдался, после долгого перерыва увидев брата в таком состоянии. Эзме что-то тихо сказала ему, взяла за руку и подвела к постели. Он постоял немного, потом, как Эзме, стал поглаживать брата по голове и все время не переставая лил слезы.
— Эймон, брат, это я, я пришел тебя навестить. Ты меня слышишь?
Ответа не было. Идрис склонился и повторил, что это он, потом поцеловал брата в лоб. Монитор пискнул, Идрис поднял на него взгляд, потом снова начал смотреть на брата, который так и лежал без движения.
— Брат, мне тебя жалко, мне тебя так жалко…
Монитор пискнул громче, и красный зигзаг на его экране вытянулся в ровную линию.
— Вот черт, он готов, — сказал Ленгтон.
— Помоги! Помоги же ему! — крикнул Идрис.
Тут же на Эймона положили электроды, в рот вставили загубник, а к груди приложили резиновые пластины.
Анне пришлось отвернуться. Идрис испугался так, что ей было больно на него смотреть, он рыдал, буквально ломая руки. Эзме хлопотала вокруг него, успокаивала, и тут первый разряд электричества прошел сквозь тело его брата.
Тело дернулось, снова затихло, ток пропустили еще три раза, и тут раздался всеобщий вздох удивления: на глазах всех присутствовавших линия на мониторе пошла зигзагами. Сердце билось сильно, хотя и неровно.
— Живой… Живой! — воскликнул Идрис и попробовал подойти к брату.
— Выйди! — громко и твердо произнес Салам.
Идрис растерянно посмотрел на него и спросил:
— Он поправится?
— Будем молиться, брат, будем молиться.
Эзме почти вытащила Идриса из комнаты — чтобы открыли, ей пришлось громко стучать в дверь.
Доктор Салам подошел к окну. Через стекло он не мог их разглядеть, поэтому просто сказал:
— То, что вы сейчас видите, — обман. Да, электричество запустило его сердце, и, может быть, оно еще немного поработает, но он умер. Я подумал, что будет лучше, если ваш заключенный будет хоть на что-то надеяться, но увы… Он умер.
Ленгтон встал и опустил штору. Потрясенные Анна и Майк молчали.
— Вот дает доктор Салам! — заметил Ленгтон.
Он обернулся, потому что в комнату вошла Эзме. У нее был усталый вид.
— Идрис хочет говорить с инспектором Тревис, только с ней. Пойдите к нему поскорее, пожалуйста.
Анна взглянула на Ленгтона.
— Ну, иди, — бросил он.
Если Ленгтона и задело, что Идрис выбрал именно Анну, он никак этого не показал, лишь потряс кофейником и передал его Майку Льюису:
— Еще кофе принеси, хорошо?
Льюис взял кофейник и вышел.
Ленгтон подождал, пока за ним закроется дверь, и произнес:
— Ваш муж… Пусть у меня и особое мнение насчет того, что он делает, чем вы оба занимаетесь… И все же я думаю, что ваш муж — совершенно необычный человек.
— Верно, — спокойно произнесла она. — У него необыкновенный дар, и он делает только добро. Если бы он захотел, то обратился бы к темным силам, но об этом он даже не помышляет.
— Знаете, я просто в восхищении. Он очень нам помог, большое ему за это спасибо.
— Благодарю. Надеюсь, у вас все получится, — ответила Эзме и, поколебавшись, продолжила: — А можно задать вам личный вопрос?
Ленгтон удивленно ответил:
— Ну конечно. Я, вообще-то, и сам хотел спросить, нет ли у вас еще этих травяных лекарств.
— Вам их много понадобится, — тихо сказала она. — У вас большая незаживающая рана.
— Да. Меня ударили в живот и грудь, достали почти до сердца.
Эзме отсчитала четыре таблетки и ответила:
— Об этом я ничего не знала. Я о другом, более скрытом. У всех нас есть раны.
— Неужели? — равнодушно спросил он.
— Да, у всех. У меня это ребенок, которого я потеряла.
Ленгтон кивнул, явно не желая, чтобы она начала нести ахинею о своих тайных знаниях или, хуже того, пустилась бы в рассказ о своей личной жизни.
