— Я, кажется, узнаю эти места, — сказала Ханна, глядя в окно. — Я не была здесь тридцать лет. И тогда было лето.
— И где-то там есть гостиница?
— Да, тебе тоже так кажется?
Они въехали в город, который, как и большинство других датских городов, невзыскательно начинался супермаркетом и одноэтажными домами из красного кирпича, но красиво заканчивался у старого рыбацкого поселка. Автобус остановился.
Ханна поднялась с места.
— Ну вот мы и приехали.
У автобуса стояли двое местных стариков с велосипедами.
— Здравствуйте, — сказал Нильс, подходя к ним. — Вы не знаете, гостиница открыта?
Недоверчивые взгляды и то особое молчание, которое практикуется только в очень маленьких городках.
Нильс собирался повторить вопрос, но тот из стариков, у которого было больше зубов, сплюнул остатки табака и ответил:
— Там закрыто для туристов. Приезжайте летом.
— Закрыто вообще или закрыто для туристов?
Они не отвечали. Вмешалась Ханна:
— Вы точно уверены, что тут в городе негде переночевать?
Беззубый ответил:
— Спуститесь к самому пляжу и идите на север. Поосторожнее только, там ездят товарные поезда, а шлагбаум не работает.
— Спасибо.
Они шли по песчаному следу: по мере того как они приближались к морю, песка становилось все больше и больше. Если бы песчаного следа им показалось мало, можно было идти на звук — море гудело так, будто берег бомбили. Нильс никогда не понимал людей, которые хотели жить поближе к морю, там ведь никогда не бывает тихо.
— Осторожно!
Нильс схватил Ханну в охапку и оттащил ее назад. Поезд промчался мимо них, и машинист только сейчас вспомнил о гудке, который прозвучал уже как нагоняй, а не как предупреждение.
— Идиот, — сказал Нильс.
— Нас ведь предупредили, что шлагбаум не работает.
— Да, и спасибо им за это. Но как насчет тех, кого никто не предупреждал?
Рельсы были почти скрыты под завалами снега и песка, шум моря перекрывал рев дизеля. Шлагбаум по-прежнему пытался опуститься, но ему это не удавалось. Какое-то время они молчали. Нильс чувствовал закоренелую неприязнь полицейского к ненадежному транспорту. Рано или поздно кому-то из его коллег придется стоять тут и утешать родственников погибшего, управлять работой «скорой» и пожарных и пытаться выяснить, кто виновен в происшедшем.
Широкий пляж у Северного моря казался неприветливым, маленькие ручейки и озера вгрызались в песок. Нильс с Ханной переступали через них, в то время как ветер отчаянно пытался сбить их с ног. Ханна засмеялась.
— Почему ты смеешься?
Она не могла остановиться.
— Нет, ну почему ты смеешься?
Она продолжала хохотать, зажимая рот ладонью. Они пошли дальше, Ханна сдавленно хихикала на ходу.
Может быть, он и правда выглядел по-идиотски.
Северное море
В гостинице пахло детской экскурсией: взятыми в дорогу бутербродами и влажной верхней одеждой. Стены, как и полы, были деревянными, увешанными исключительно морскими пейзажами, как будто мало было того, что море начиналось прямо за дверью. За стойкой регистрации было пусто, и Нильс стал искать звонок, по которому можно было бы ударить почти наверняка отмороженной рукой, но тут за его спиной выросла девушка.
— Добрый вечер, — сказала она.
— Добрый вечер. — У Нильса так замерзло лицо, что на нем не двигался ни один мускул. — У вас открыто?
— Круглый год. На сколько ночей вы хотите остановиться? — Она зашла за стойку.
— Э-э… — протянула Ханна, глядя на Нильса.
— Пока пять, — ответил он. — Там посмотрим.
Девушка не отрывала глаз от экрана компьютера.
— Один номер?
— Нет. — Нильс поймал и удержал взгляд Ханны. — Нет, два отдельных.
Окно выходило на море. Стул, простенький стол, шкаф, толстый красный ковер. Нильс прилег на мягкую скрипучую кровать. Лежать на ней было все равно что в гамаке, но сейчас это его не беспокоило. Он закрыл глаза, перевернулся на бок, подтянул ноги, подложил под голову руки вместо подушки и представил, что кто-то смотрит на него сверху — может, он сам, может, какая-то птица. Надо было бы выйти в ванную и проверить, как там отметина на спине, но он сразу же прогнал эту мысль и погрузился в провисший матрас еще на пару сантиметров. Сон перебивали другие мысли: о матери, о климатическом саммите, об Абдуле Хади. Слова священника: «Мама, но что, если у чудовища тоже есть мама?»
— Нильс?
Голос издалека. Разве он заснул?
— Нильс.
Голос Ханны из коридора:
— Нам надо поужинать. Давай в ресторане через десять минут? Это на третьем этаже.
— Хорошо, — сказал он, опираясь на локти. — Через десять минут.
* * *
Ресторан был весь из белого крашеного дерева. На стенах висели высушенные цветы, растущие на побережье Северного моря, на окнах — рождественские украшения. Кроме них в зале никого не было. Ханна появилась из дальнего конца ресторана, и Нильсу показалось, что она пришла уже давным-давно, но специально ждала за кулисами, чтобы выход получился эффектным, — и что она изменилась.
— Ты уже заказал? — спросила она.
— Нет. Официантка здесь та самая девушка, которая нас регистрировала. Повар наверняка она же.
— И директор гостиницы.
Они рассмеялись. Девушка подошла к их столику.
— Вы решили, что будете заказывать?
— Мы выпьем для начала.
— Белого вина, — сразу вставила Ханна.
— У вас есть какие-то предпочтения?
— Несите лучшее, что у вас есть, — сказал Нильс, улыбаясь девушке. — Если на выходных все равно наступит конец света, почему бы не выпить самого лучшего?
— Я не понимаю, — сказал девушка, смущенно глядя на него.
— Ничего, я тоже не понимаю.
Неуверенная улыбка и смешок, потом девушка исчезла.
— Ну и зачем заставлять ее нервничать? — сказала Ханна.
— А почему бы ее не предупредить? Может быть, ей нужно что-то успеть.
— Об этом мы тоже разговаривали в институте.
— О конце света?
— Ну да. Мы же сидели, таращились в космос и все время видели выключающиеся солнца или сталкивающиеся друг с другом галактики.
— И метеориты?
— Их немного сложнее заметить. Когда у тебя такая работа, тебе постоянно напоминают о конце света. Хотя, к счастью, и о рождении новых вселенных тоже.
Девушка вернулась и разлила по бокалам вино. Когда она ушла, за столом воцарилась уютная тишина, которую Нильс вдруг разрушил, произнеся:
— Твой сын.
— Да. Мой сын. Мой любимый сын.
Может быть, он уже пожалел, что об этом заговорил, но было поздно. Взгляд Ханны стал отсутствующим, но она все-таки сказала:
— Он покончил с собой.
Нильс рассматривал столешницу.
— Йоханнес был вундеркиндом. Невероятно одаренным.
Она пригубила вино.
— Сколько ему было лет?
Она сделала вид, что не слышит.
— Но у него появились симптомы расстройства личности. У него была шизофрения. Понимаешь?
— Да.
— В тот день, когда ему поставили диагноз в больнице Биспебьерг, на нас с ним как будто обрушился весь мир.
— А твой муж?
— Я не помню, где он тогда был. Каждый раз, когда ему казалось, что все становится слишком сложно, он всегда организовывал себе лекции где-нибудь подальше. Знаешь, что он сказал мне по телефону, когда я сообщила ему о диагнозе?
— Нет.
— «Ну, Ханна, по крайней мере теперь мы знаем, в чем дело. Мне нужно бежать, у меня встреча».
— Я тебе очень сочувствую.
— А может, и хорошо, что он так сказал. Его тактика борьбы с проблемами никогда не менялась: делать вид, что ничего не произошло. Так что в этом смысле рядом со мной всегда было хотя бы что-то постоянное: сам Густав.
— Мальчика положили в больницу? Йоханнеса?
Она кивнула. Пауза получилась такой долгой, что Нильс подумал было, что тема закрыта.
— Да, я отдала его на волю больницы и своих воскресных визитов. Там его и заперли.
Снова пауза, еще длиннее, чем раньше, и на этот раз крайне неловкая.
— Ты знаешь, когда он повесился? В какой именно день?
Нильс продолжал смотреть в стол.
— В тот день, когда Густав получил Нобелевскую премию. Самое ясное сообщение, которое сын может послать своим родителям: поздравляю, вы меня предали. В статье о нашей семье в Википедии, правда, эта история никак не фигурирует.
— Ну, ты не должна так думать… — Нильс и сам слышал, как неестественно звучат его слова.
— Поначалу я мечтала только о том, чтобы исчезнуть.
— Покончить… жизнь самоубийством?
— Я не заслуживала жить. Я даже таблетки уже раздобыла и все распланировала.
— Почему ты передумала?
— Не знаю. Просто передумала — и все. Может быть, чтобы я смогла… — Она запнулась.
