Миша, у которого страх за Леву прошел, а вместо него проснулось раздражение, повернулся к Васе:
— Говорил тебе: давай картошки сварим! Так не захотел! Заэкономился!
— Да замолчи ты! — грубо прикрикнул Вася, В его глазах блеснула недобрая искорка.
Лева кое-как выстирал брюки в болотной воде, надел их.
— Ну и история, капитан, — угрюмо произнес он — Не вернуться ли нам, в самом деле, назад?
Вася кинул быстрый взгляд на Леву, молча надел на плечи рюкзак и, не оглядываясь, пошел вперед.
Шли долго, а болото все тянулось и тянулось, словно и впрямь ему не было конца. Ребята еле тащились, усталые, обиженные друг на друга, угрюмые.
Теперь в маленьком отряде не слышалось прежних шуток, жизнерадостного Смеха, разговоров и возгласов. Каждый жил своими мыслями, своими болями и обидами. И никто не хотел думать об общем деле, ради которого они пришли сюда.
У Миши после неудачи на полуострове уже прочно сложилось мнение, что партизанская карта — ерунда, что путешествие — пустая трата времени и ни к чему хорошему не приведет. «Если есть какая-нибудь тайна, — думал Миша, — то она и без нас давным-давно раскрыта». Шел он вперед только потому, что вернуться не хватало решимости.
Лева же, напротив, верил в то, что тайна существует, что они на правильном пути к ней и обязательно откроют ее. Но его, впечатлительного и отзывчивого, угнетало уныние брата, его постоянные жалобы и просьбы вернуться домой.
Нет слов, он, Лева, тоже скучал о доме, волновался, что там уже, видимо, хватились и теперь ищут их. Лева крепился, не показывая и виду, что скучает и беспокоится. Он всего себя подчинил одной мысли — открыть тайну. Но сегодня рыдания обозленного усталостью и голодом Миши, потеря последних продуктов поколебали Леву. Теперь он шел к Лысухе только потому, что шел Вася, Лева не мог начать разговора о возвращении — это было бы низко и подло.
Что касается Васи, то теперь, когда Лева убедил его на полуострове в своем новом открытии, ничто не смогло бы его остановить на пути к цели: ни голод, ни расстояние, никакие другие трудности. Как более опытный, он делал все, чтобы в отряде был порядок, чтобы товарищи не голодали. Но сейчас, глядя на то, как приуныли друзья, приуныл и Вася. Нет, не от того у него испортилось настроение, что осталась у них всего лишь краюшка хлеба, не от того, что шел он усталый, а от того, что Миша оказался таким слабым, нытиком.
Вася первый понял, что с таким настроением отряду идти дальше нельзя. И он решил вернуться.
Болото кончилось. Перед ребятами снова встал бор. Но это никого не обрадовало. Вася остановился, хмуро произнес:
— Дальше не пойдем! Отдыхать будем здесь.
Лева неуверенно предложил:
— Может, до вечера еще пройдем?
— Нет. Не пойдем!
Вася, не теряя времени, набрал веток, развел небольшой костер.
— Сушись, Лев. Ночью застынешь в мокром-то.
Лева придвинулся к костру. Миша и Вася тоже присели рядом. Лева обвел взглядом вокруг, словно выискивая: нет ли поблизости чего-либо съедобного.
— Василь, а здесь рыбы нет? — произнес он.
— Где?
— Тут, — Лева показал на болото.
— Есть, — угрюмо улыбнулся Вася. — Только она прыгает и квакает…
Он подкинул в костер веток, и огонь запылал сильнее.
Голод томил Мишу. Он встал и пошел к болоту, вспомнив про саранки, о которых говорил Вася. Проводив его глазами, Вася обернулся к Леве.
— Завтра с утра идем назад.
Для Левы, хотя он и сам подумывал об этом, Васино решение оказалось неожиданным. Он вдруг почувствовал, что ему будет трудно повернуть назад, что он хочет, всем сердцем хочет продолжать путешествие. Особенно теперь, когда пройден такой тяжелый путь.
— Что ты, Василь! Осталось совсем немного.
— Чего уж говорить! Сам сказал, чтоб домой возвращаться…
— Я сгоряча, Василь. Обидно стало, что картошку утопил… Да и Мишка устал. Я же понимаю: он слабый, не ходил в походы…
— Вот и я про то думаю. Не выдержит он… Нет, Лев, завтра идем назад.
Ребята не видели, как сзади, за кустами, остановился Миша. Он слышал этот разговор и не знал, что делать. Идти к друзьям? Или вернуться назад?
— А может, поговорить с ним? — донесся неуверенный Левин голос.
— Чего уж говорить! Как начнет: «папа, мама…»
— А что тут плохого! — вспыхнул Лева. — Сам знаешь, как они сейчас беспокоятся. Я тоже о них думаю…
— А мне как будто не жаль своих-то, — голос Васи дрогнул. — Так что ж, и мне теперь ныть? Эх ты! Помнишь, рассказывал про Володю-партизана?
— Помню.
— Он на смерть пошел, о себе не подумал. А мы? Два дня не поели как следует, и уже плачем. Герои!..
Миша тихонько отошел в глубь леса. Когда он вернулся через несколько минут, ребята уже молчали. Он присел у костра. До самого вечера так никто и не произнес ни слова.
А бор угрюмо шумел, навевая на ребят печаль и тоску.
Миша лежал с открытыми глазами. Мучил голод. С ягод да птичьих порций хлеба сыт не будешь. Воображение услужливо рисовало то пироги с морковью, которые Миша ел дома перед походом, то белый пухлый хлеб и потную крынку холодного молока, то дымящуюся миску наваристого борща. От этих воспоминаний еще мучительнее ныл желудок. «Хотя бы хлеба, — думал Миша. — Маленький кусочек хлеба!»
Он вдруг привстал. Этот заветный кусочек, о котором он с таким жаром думает, лежит рядом с ним, в рюкзаке. Не надо вставать, чтобы взять его, нужно только протянуть руку. Миша даже ощутил его душистый запах, почувствовал его вкус.
Взглянул на товарищей. Они спали, скорчившись на охапках сухих веток. Тогда он неуверенно протянул руку, осторожно расстегнул пуговицы на рюкзаке, нащупал хлеб. Это была небольшая краюшка, но как она утяжеляла руку, как вкусно пахла! Судорога свела челюсти.
— Сейчас, сейчас… — шептал Миша. — Только разверну тряпку.
И вот он жадно откусил хлеб, начал торопливо жевать. Вкусно! Не прожевав как следует, снова откусил.
«А как же ребята? — внезапно обожгла его горячая мысль. Они тоже хотят есть!»
Миша механически продолжал жевать, но вкус хлеба был уже не тот. Он представил, как утром встанут товарищи, как Вася полезет в рюкзак, чтобы разделить краюшку на четыре равные части. И вдруг хлеба не окажется.
«Ну и пусть, — зло подумал Миша. — Ну и пусть! Я не виноват. Сами затащили меня сюда. А Левка свой пай в болоте утопил».
Миша снова решительно поднес хлеб ко рту, но не откусил. «А Василь?»
Перед Мишей вдруг пронеслись события последних дней. Вот они ремонтируют «Открыватель». Вася чумазый, весь в варе, но улыбающийся; затем путешествие по реке, вкусная уха, сваренная Васей на берегу.
«Сейчас бы мне эту уху!» — мелькнула мысль. Но она тут же была оттеснена воспоминаниями об урагане. Страшно! У Васи был сильно рассечен лоб, подбит глаз и нос. Но он не плакал. Потом… Что было потом?
Ага! Шли по бору. Миша устал, хотелось сильно пить. Вася ушел искать воду.
«А черничный сок?» — вдруг вспомнил Миша.
Он ощутил в руке крепко зажатый хлеб и порывисто, словно краюшка жгла руку, положил обратно.
Голова горела. Впервые за эти дни, да и, пожалуй, за все свои тринадцать с половиной лет, Миша так был наполнен жгучими мыслями. Его широко открытые глаза глядели на далекие звезды, которые хитро мигали сквозь просветы в кронах деревьев…
Миша вдруг, словно чужими глазами, увидел себя. Вот он плетется в хвосте отряда, его душит беспричинная обида, он устал, он голоден, он хочет пить, но не крепится, как Вася и Лева, а ноет, стонет, жалуется. Он считает себя страдальцем, хочет, чтобы все за ним ухаживали, уговаривали, заботились. И Вася заботился о нем. А кто заботился о Васе? Что сделал для него и Левы он, Миша? Чем помог друзьям во время похода?
— Не хочу быть таким, не хочу, — шептал он.
Ночь проходила, а Миша не спал, все думал, думал, думал. Он думал по-настоящему, по-мужски, впервые в жизни сумев критически посмотреть на себя. После таких раздумий человек становится крепче, взрослее, чище. И жалок тот, кто не переживает подобных тяжелых, но нужных минут…
Перед рассветом Миша заснул тревожным сном.
Проснулся Миша потому, что услыхал взволнованные голоса друзей. Над бором уже стояло солнце. Миша чувствовал себя усталым, разбитым, но что-то новое, радостное теплилось в сердце. И это ощущение прекрасного и важного, что произошло с ним, с каждой минутой все больше наполняло его.
Миша вскочил на ноги, подошел к товарищам. Их лица были хмурыми. Вася тяжело взглянул на Мишу.
— Ты не брал хлеб?
— А что? — произнес тог, чувствуя, как прилила кровь к лицу.
— Хлеб пропал.
— Я не брал… Разве его нет в рюкзаке?
Вася молча открыл рюкзак: хлеба там не было, а тряпка, в которой он был завернут, валялась рядом. Поспешно, словно боясь, что его перебьют, Миша залепетал:
