Мысль показалась Генке забавной. С нею он и уснул, едва прикорнув на лавке. И снилась ему, разумеется, его новая родина. Распластав руки на манер птичьих крыльев, подросток парил над деревней, и удивительным образом у него получалось то, что не выходило у других. При этом ему постоянно приходилось пересекать линию терминатора — того самого, о котором рассказывал Юрашка. Наподобие иглы Генка нырял в темную ткань и вновь вырывался обратно. Погружался в промозглую воду и выгребал на поверхность — словно что-то стягивал и зашивал. Это давалось непросто, но там, где он пролетал, крапива и чертополох расступались, пепел с золой обращались в срубы, накрывались шляпами крыш. Безо всякого дождика избушки грибами прорастали там и тут, сами собой начинали дымить трубы, а во дворики возвращались прежние хозяева. Но он не успокаивался и продолжал парить над деревней, продолжал делать свое непонятное дело. Странно, но впервые в жизни Генка был убежден на все сто, что делает что-то доброе.
Нужное и полезное для других.
Чрезвычайно важное — для себя самого.
* * *
Увы, у любых плюсиков найдутся и свои минусы. Обнаружились они и здесь. Во-первых, Генке все-таки пришлось прерывать свои полеты и разок просыпаться, чтобы вымыть ноги. Причем заставила его это сделать сердобольная Федосья Ивановна! Оказывается, каждый вечер старики мыли в тазике ноги. Такая вот у них была железная традиция. Заодно Генка почистил и зубы, хотя этого от него как раз не требовали. При этом зловредный рукомойник лил воду куда угодно, но только не на щетку, а гремел, как средних размеров барабан. Когда же Генка, в конце концов, приноровился, вода в рукомойнике закончилась. А еще в доме обнаружились часы с кукушкой — раритет, о котором Генка прежде только читал. И все бы ничего, но назойливая птаха выныривала из своего скворечника каждые полчаса, однотонно квакая и прячась обратно. «Щебет» этот парнишка слышал отлично даже во сне, отчего тотчас терял высоту и опасно снижался над заборами и зарослями крапивы.
Впрочем, поутру все это вспоминалось как забавный казус. Вставать отчаянно не хотелось, и Генка долго зевал да потягивался на скрипучем диванчике. Но встать все же пришлось, и, поднявшись, он неспешно исследовал дом. Присев, заглянул в печку — на светящиеся малиновым угли. Дед Жора, судя по отдаленным звукам, снова мастерил в своем сарайчике — гремел досками, звонко постукивал молоточком. Бабушку Гена разглядел в окне: Федосья Ивановна вовсю трудилась среди грядок, что-то там выпалывала, прореживала и сажала. Понаблюдав за ней некоторое время, подросток прогулочным шагом двинулся по избе.
На одной из стен висел знакомый иконостас с фотографиями, и Генка тотчас приблизился к нему. Надо заметить, что в доме все было старым, потемневшим и пожелтевшим, однако некоторые фотографии выделялись даже на этом тусклом фоне. У Генки появилось стойкое ощущение, что их снимали никак не меньше века назад. Окладистые бороды, степенно-строгие выражения лиц, даже позы, в которых люди стояли перед фотокамерой, — все говорило о том, что это было другое, непонятное время — с картузами и кожаными сапогами, с монетами царской чеканки и неспешным ритмом жизни.
Отыскать ослепшего на войне Митьку у него не получилось, однако, разглядывая незнакомые лица, Гена с изумлением наткнулся на собственное фото. То есть так ему поначалу показалось, и лишь спустя минуту он сообразил, что выпученными глазенками на него взирает малолетний отец. Это было так неожиданно, что паренек растерянно заморгал. Даже потрогал фотографию руками, подумал, что надо бы забрать, отсканировать и увеличить… Чуть ниже его поджидал сюрприз номер два: в кресле-качалке солидно восседал молодой дед Жора — в сияющих хромовых сапогах, с щегольской трубкой во рту. Глаза деда глядели дерзко, руки на подлокотниках лежали по-королевски. Рядом с дедом, пышнощекая и улыбчивая, стояла девушка — надо полагать, Федосья Ивановна.
Гена озадаченно поскреб макушку. В голове никак не укладывалось, что его дед с бабкой тоже были когда-то молодыми, уверенными в себе, знать не знающими о том, сколько бед и радостей им предстоит еще пережить. На одной из фоток дед и вовсе оказался старше Генки всего на год или два. Но глаза и здесь были задиристыми, улыбка — белозубой, чуть снисходительной. Оно и понятно, вся жизнь у этого безусого Жорки была еще впереди. И море по колено, и любая задача по плечу. О старости с болячками он, верно, тогда понятия не имел. И здоровьишком своим разбрасывался, как сеятель зерном…
Генке стало грустно. В самом деле, столько лет прожили и ни разу не садились за компьютер, не выходили в сеть, не играли даже в простенькие игрушки. Под старость лет и вовсе электричества лишились. Практически вернулись все в тот же убежавший век, в котором появились первые из висящих на стене фотографий.
Пройдясь из кухни в спаленку, он обратил внимание еще на одну особенность. Дом тут и там застилали вязанные из разноцветных тряпочек половики. Ходить по ним было одно удовольствие. Да и разглядывать казалось любопытным. Круглые и овальные, длинные и короткие, связанные в форме сердечек и восьмерок, коврики ни разу не повторяли друг дружку, — отличались узорами, формой и размерами. Заинтересовавшись, Генка попробовал пересчитать половики и очень скоро сбился. Но получалось все равно прилично — что-то около трех-четырех десятков.
Старенький рукомойник Генка исследовал более внимательно. Устройство оказалось остроумным и забавным. Приподняв тяжелую крышку, он ковшиком наполнил рукомойник до краев и, конечно, пролил воду себе на колени. Кое-как почистил зубы, осторожно поплескал водой на лицо. Полюбовавшись собственным носом в стоящем на полочке зеркале, обнаружил комариный укус. Как раз точнехонько между глаз, словно неведомый комар не поленился шажочками измерить дистанцию. Почесавшись, Генка показал кулак квакнувшей за спиной кукушке и взялся за полотенце.
Буйство мух под низеньким потолком ему не понравилось, и Генка немного погонял их полотенцем, даже угодил разок по лампочке. Мухи, конечно, не тараканы, но, пожалуй, стоило подумать о средствах против летунов. Подросток припомнил о человеке, попавшем в книгу рекордов Гиннеса только за то, что умудрился просидеть сколько-то там минут в стеклянном ящике с тысячей тараканов. Конечно, находились чудаки, что сидели и с тиграми, и со змеями, но тот храбрец Генку по-настоящему поразил. Уж его в такой ящик нипочем бы не засадили. Как говорится, дураков нет! Да и глупое это занятие — запираться со всякими неприятными тварями. Охота выказывать отвагу — можно преступников ловить, людей из-под лавин выцарапывать или пожары тушить. А в разные там виварии пусть лезут те, кому делать нечего…
— Гена! Выходи!
Крик доносился со стороны улицы, и, перейдя в гостиную, Генка приблизился к окну и недоуменно шевельнул бровями. За калиткой маячили знакомые фигуры. Так и есть — вчерашний детсад. Он шагнул чуть в сторону, но опоздал.
— Видим, видим! Вон ты где прячешься! — Юрашка просунул между досок уличающий палец. Гена хмыкнул. Значит, придется выходить. Да и пусть, если недолго…
* * *
Но вышло все-таки надолго. Потому что с самого утра салажатам загорелось идти в поход. Отправлялись не куда-нибудь, а смотреть «секретик», о котором проболтался вчера Юрашка.
Сам-то Гена не собирался ни в какие походы, — за глаза хватило вчерашних приключений, но отказываться было неудобно. Варя глядела доверчиво, Юрашка — преданно. Да еще голопузого Шурика с собой прихватили — того самого, что разревелся вчера на дороге. И впрямь не команда, а детский сад! Но ведь вели себя так, словно действительно собирались посвятить в космические тайны! А какой там секрет у шпингалетов? Чепуха какая-нибудь на постном масле…
Как бы то ни было, но они снова топали по дороге, и все мускулы у Генки ныли, а суставы ощутимо поскрипывали. Кроме того, приходилось тащить все ту же авоську с пряниками, бутылью молока и какой-то загадочной коробкой. Коробку сунул, конечно, Юрашка. При этом улыбнулся покровительственно, даже подмигнул. Неумело — обоими глазами. И ведь тяжеленной оказалась коробка! Да и молоко, пусть козье, легким вовсе не было. А через километр-полтора, глядя на хромающую Варю, Генка со вздохом предложил понести и голопузого Шурика. Тайно он надеялся, что девочка откажется, но Варя с радостью согласилась. Малыш двух неполных лет с охотой пересел к Генке на плечи — все равно как на коня. Даже прокричал что-то лихое и за уши ухватил. Так и получилось, что прогулка вылилась в настоящий поход — со всеми положенными мытарствами и лишениями.
Зато и Варя, наконец, решилась на откровенность. Странным было даже не то, что она доверилась Генке, а то, что рассказ ее совсем не походил на историю маленькой девочки.
