Но на этот раз у стены стояло приднепровское войско, умудренное военным опытом, не раз воевавшее крепкие города византийского Причерноморья. И не жгли, не разрушали селища незваные гости, остались перед городищам. Не к добру!
Утром на сторожевом кургане северяне заметили двух всадников, хорошо видных в розоватых лучах раннего солнца. Показались, помахали надетыми на копья шапками. Их угнали, обрадовались. Это были дозорные с третьего, давнего кургана, что километрах в двенадцати от городища.
Вчера они первые увидели врага, зажгли сигнальный огонь и, преследуемые днепровскими конниками, умчались не к городищу, а прочь, в сторону, пытаясь отвести, задержать налетчиков.
Теперь они прискакали на курган узнать, цело ли родное гнездо, получить указания, что им делать?
Всадникам условленными знаками показали: скакать вдогонку за северянским войском, предупредить о грозной опасности, нависшей над родными городищами, над женами и детьми северянскими, вернуть воинов-защитников. Удальцы в ответ помахали ещё раз на прощание пиками и ускакали прочь на юг.
Легче стало на сердце у каждого защитника старого лесного городища. Только бы успели гонцы догнать северянскую рать. А там… не дадут свои в обиду.
И стали северяне считать дни, высчитывать, когда смогут догнать гонцы ушедших в поход воинов, когда появятся на горизонте северянские копья.
ГЛАВА ХХIII. НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ
Не ушел враг. Как в своём селе, расположился в северянских жилищах, пищу варит в северянских печах и сосудах, северянским зерном кормит коней. Не раз непрошеные гости подъезжали ко рву, советовали открыть вороту, увещевали, пугали, обещали жизнь за покорность, смерть за непослушание.
С высокого вала видела Заряна, как на площади между селищем и рвом враги конями стаскивали сотни бревен, как рубили, пилили, как вязали высокие четырехугольные башни. Работали в полусотне шагов от стены, загородившись от северянских стрел и ядер крепкими плетнями.
Другие в это время землей наполняли большие, только что сплетенные ивовые корзины, несли их двумя бесконечными вереницами и сыпали землю в ров.
Во рву быстро росли насыпи… Пройдет ещё несколько дней, и к стене будут проложены два широких подхода.
На четвертые сутки дозорный со стены снова заметил всадников на горизонте. С надеждой глядели северяне на приближающиеся конные фигуры… Но недолго жила надежда. Зоркие глаза подростков скоро различили чужие бранные одежды, чужие щиты и шлемы.
Через час загудел вражий лагерь: днепровцы встречали своих.
Ещё сумеречнее стало в старом кремле. Вскоре близко от стены перед вражьими плетнями показалось несколько воинов. Один, видимо предводитель, вышел вперед и, обращаясь к непокорному городищу, высоко, властно поднял руку.
«Северяне! На что надеетесь? На своих? На помощь? Далеко ушли ваши, к самому морю. Думаете, гонцы ваши их вернут? Смотрите!»
Стоящие сзади вождя воины расступились, и северяне увидели связанного человека. Он был окровавлен и едва держался на ногах, поддерживаемый сзади воинами. На голове грязная, тоже окровавленная тряпица, лицо мертвенно-бледное, глаза закрыты.
«Узнали? — кричит снова вождь. — Ваш гонец. Не ждите помощи».
Да, северяне узнали одного из своих посланцев. Видно, в пути напоролись гонцы на отставший приднепровский отряд.
Молчали северяне. Заряна видела, что тяжело раздумывают старики.
«Они одного только захватили, другой ушел, догонит наших, — заговорила она, — а то бы непременно и другого показали… или голову его окровавленную…» — говорит, а сама не уверена, у самой тяжко сжимается сердце.
Решено было не покоряться до конца.
Ночь пришла темная и тревожная. Темноте рады были северяне.
После полуночи по длинным крепким веревкам с городища к речному склону спустились ещё два гонца. Смельчаки незамеченные достигли подошвы мыса. Условлено было, что они добудут коней среди вражьего табуна в луговой долине и поспешат за подмогой, за своими…
Остаток ночи и всё утро не могла успокоиться Заряна. Неужели опять появится у стены вражеский вождь и с ним новые пленники или окровавленные головы?…
Но враги, не выходя из-за плетней, продолжали с утра до вечера строить башни и засыпать проходы во рву.
Вот и ещё день прошел, и ещё, и ещё… Восемь раз уже с начала осады вставало за сторожевым курганом румяное солнце, восемь раз утопало в темно-зеленых дубовых вершинах, в непроходимых лесах на далеком западе.
По-прежнему с надеждой смотрят на восток северяне, по-прежнему назойливо дробно стучат топоры перед рвом.
Страхом и сознанием бессилия переполнились сердца старых северян. Видели старики, что почти уже готов бревенчатый гуляй-город, почти доверху насыпаны широкие проходы во рву. Пройдет ещё день-два, к самой стене подойдут высокие, выше стены городищенской, турусы на колесах. А там — закидают сверху камнями, стрелами и метательными копьями — срезнями, перебросят с башен на стену бревенчатые мостки и ворвутся на городище сильные, молодые, смелые, неся с собой железо, огонь и смерть.
Старым ли, калекам ли, женщинам ли с подростками сопротивляться опытному, закаленному в боевых грозах войску?
Заряна стояла на высоком помосте у самого верха частокола. В руках крепкий Поляков лук, в берестяном колчане у пояса десятка три тяжелых стрел.
Её подозвали старики — хотели услыхать, что скажет колдунова дочь. Что она могла сказать? Она, как и другие, знала, что защищать грозную стену почти некому. Но какой мог быть выбор? Открыть ворота? Тогда враг перебьет старых и уведет женщин и детей, чтобы продать их на рынках греческого Причерноморья. Защищаться, стараясь удержаться до прихода своих? Но северянское войско далеко и не знает, какая грозная туча нависла над родным гнездом. Если и удалось их гонцам догнать войско, не раньше как через десять-пятнадцать дней сможет вернуться оно к родным городищам.
Нет, не успеют вовремя вернуться северяне, нет надежды на скорую помощь-выручку. Что же сказать старикам? Что посоветовать? Неужели безропотно покориться врагу? Пойти на смерть или в позорное рабство?
Задумалась девушка. Что сказать?… Она знает: сейчас её послушаются, от неё сейчас зависит решение, трудное, ответственное решение. И не с кем посоветоваться.
Наконец Заряна решается, поднимает глаза, смотрит в тревожные лица стариков.
«Дух Поляков сказал, — шепчет она, — бороться будем, отобьемся… Он, Полян, направлять будет. Он поможет, скажет. Выстоим, продержимся до прихода наших».
Старики молча, соглашаясь, опустили головы… Выбор сделан. Да и мог ли быть другой?
И началась неравная борьба. Не на жизнь, а на смерть. Заряна перебрала в памяти всё, что слыхала от Поляна о боях, осадах, нападениях, обороне. Старик много ей рассказывал в долгие зимние вечера. Видно, кроме неё, не было у многоопытного умельца близкого человека на городище, ни с кем не вёл он душевного разговора.
Смелая мысль зародилась в голове упрямой северянки. И девушка сама пришла к старикам. «Дух Полянов сказал…»
По её указанию собраны были воины. Её слушались — её и мертвого Поляна. Как в своё время, казалось, самой судьбой посланный кузнец был единственной надеждой городища, так сейчас надеждой этой стала она, дочь Поляна и вещательница его загробной мудрой воли.
Девушка шепотом, хоть никого из чужих не было на городище, тихо поведала, что сказал ей дух вещего кузнеца. Молча согласились воины.
Воины… Немного их было сейчас в кремле. Человек десять сильных взрослых мужчин, несколько ещё крепких стариков да десятка два способных держать оружие подростков. Но ни одного среди них не было, в ком страх был бы сильнее долга и чести, сильнее решимости выстоять или умереть.
Ещё при Поляне были пробиты сквозь вал ко дну рва два потайных хода. Выход одного из них сейчас был засыпан сброшенной днепровцами в ров землей, другой же ход был закрыт только крепкой бревенчатой дверью и замаскирован плитами мергеля.
Поздней темной ночью, когда заснул вражий стан, через этот лаз в ров тихо пробралось десятка два вооруженных северян.
Высокие башни были почти уже достроены. На передней стене каждой из них набиты были сырые конские и бычьи шкуры шерстью внутрь, кровавой мездрой к валу. Во время штурма шкуры должны были защитить подвижные турусы от огня.
Осаждающие знали, как мало мужчин на городище. К тому же их успокоила, обманула полная бездеятельность северян, и поэтому они не слишком бдительно охраняли свои сооружения.
