и, вместо того чтобы побледнеть от ужаса, высунул язык.
Генка отвернулся.
— Ну, а теперь, ребята, — начал Август Иванович, — скажите, известно ли вам, кто такой гражданин Сирмгайле, или, как вы его зовете, Симгай?
— Тележечник, — быстро сказал Янка, боясь, чтобы Рыжий его не опередил.
— Пьяница, — безапелляционно заявил Генка.
Август Иванович кивал головой в знак согласия, но молчал, видимо ожидая более полной характеристики. Тогда Рыжий степенно добавил:
— Он ворюга.
— И драчун! — проговорил Янка, вспомнив, как Симгай толкнул его на тротуар.
— Верно, ребята! Все верно, — сказал наконец Август Иванович. — Он и тележечник, и пьяница, и ворюга, и драчун… и ко всему этому — человек, имеющий университетское образование.
— Симгай? — с недоверием воскликнули друзья.
— Да. Еще до войны он окончил Гейдельбергский университет в Германии и получил звание магистра истории. Приехал сюда, в свой родной город, собирался писать научный трактат о местных памятниках средневековья… Но потом начал пить и постепенно опустился. Перед войной существовал тем, что продавал богатым туристам исторические реликвии… настоящие и поддельные. То есть стал просто-напросто мелким мошенником.
Когда Ригу заняли гитлеровцы, Симгай нашел богатую клиентуру среди приезжих офицеров, которые хотели вывезти из нашей страны наиболее ценные вещи, в том числе и памятники старины. Мародерам нужен был опытный консультант. Тут и пригодился университетский диплом Симгая. Один из офицеров представил Симгая крупному эсэсовцу, штурмбаннфюреру Пфальцу. Этот Пфальц не только расстреливал и вешал, он еще и сочинял. Он писал «научное исследование», целью которого было доказать, что самая древняя культура — германская. Симгай угождал эсэсовцу, чем мог. Доставал различные документы и старинные вещи. Те, которые были выгодными, Пфальц описывал в своем «труде», невыгодные — уничтожал… Так попало к эсэсовцу и копье Черного Принца. Симгай приволок его из какой-то разрушенной «муйжи» — баронской усадьбы. Имелись веские основания утверждать, что это копье действительно принадлежало Черному Принцу. Симгай разнюхал, что владелец «муйжи» купил копье еще до войны у одного английского аристократа за большие деньги. Аристократ же этот вел свою родословную от одного из Плантагенетов, то есть от родственника Черного Принца. И копье оказалось для эсэсовца очень ценным приобретением.
— Почему? — спросил Генка.
— А вот почему. На чашке копья имеется инкрустированная латинская надпись: «Петр-ключарь поможет мне в бою».
— Мы ее читали, — небрежно заметил Янка.
— Вот как? — оживился Август Иванович, а Сергей Петрович слегка улыбнулся. — Значит, вы должны были обратить внимание на некоторое несоответствие в тексте…
Янка не ожидал такого оборота дела и смутился.
— Я… я… ничего сомнительного не заметил, — пробурчал он. — Должен признаться, что по части чтения древних текстов у меня опыта маловато…
— Ну, конечно… Тебя до безумия увлекает поздний Ренессанс, — язвительно ввернул Генка.
Его разозлила развязность, с какой Янка позволил себе судить о малознакомых вещах… А может быть, Генка завидовал? Кто его знает!
— Жаль, что ты не заметил, — сказал Август Иванович. — Дело в том, что слово «Петр» там написано «Пе́тер», а не «Пе́тро», как положено по-латыни. А мы знаем, что Петер — это немецкое написание имени Петр… Используя ошибку оружейника, делавшего надпись, эсэсовец мог утверждать, что Плантагенеты — всего-навсего бедные родственники германских рыцарей… Вот как!
Однако наступление советских войск помешало гитлеровцу дописать свое «исследование». Пришлось удирать из Риги в срочном порядке. Тут было не до копья! Эсэсовец едва успел сложить награбленные вещи и документы в сундук. Увезти сундук с собой уже не было возможности: из порта уходили последние пароходы. Тогда Пфальц, очевидно надеясь, что либо он сам, либо кто-нибудь другой из его доверенных лиц еще вернется в наш город, спрятал куда-то этот сундук. Симгай, который терся возле Пфальца, видел, как сундук увозили из квартиры. Он знал, что в нем ценности, и спросил Пфальца: «А если вещи пропадут?» Пфальц самодовольно ответил: «Не пропадут. Их стережет Черный Принц…» А незадолго перед этим Симгай подсмотрел, что его шеф что-то выцарапывает на наконечнике копья… Тогда Симгай не обратил на это внимания. Но позже, когда эсэсовец, видно, поняв, что вернуться не удастся, крикнул Симгаю из машины: «Уничтожь копье Черного Принца!», Симгай догадался, что это копье может пригодиться. Он тут же хотел помчаться на бывшую квартиру эсэсовца, но на улицах шла стрельба. А утром в Ригу вступили советские войска.
Симгай удрал в деревню, отсиделся там, пока все успокоилось, потом вернулся и пошел на бывшую квартиру эсэсовца. Там уже жил инженер Индриксон… Все остальное вам известно. Надеюсь, вы догадались, что упоминание о спящем магистре было нужно Пфальцу для того, чтобы непосвященный не смог найти сундук, даже если случайно прочел бы надпись на наконечнике?
— Но зачем Симгаю понадобились фальшивые усы? — спросил Янка.
— А разве они не ввели вас в заблуждение? — с мягкой улыбкой ответил вопросом на вопрос следователь.
— Чуть было не ввели, — вздохнул Генка.
Янка почувствовал, что рассказ следователя приближается к концу, и спросил с сожалением:
— Это все?
— Не совсем, — ответил Август Иванович. — Выследив Симгая и задержав его, вы помогли вернуть государству похищенный клад, общая стоимость которого равна примерно ста тысячам рублей. По закону вам на четверых за это причитается значительная сумма, которую вы можете израсходовать по своему усмотрению.
— На четверых? — недовольно воскликнул Янка.
— А как же! — удивился Август Иванович. — Витя Тарасюк — четвертый. Он принимал очень большое участие в разоблачении Симгая.
— А что он про Янкиного отца говорил, вы знаете? — обиженно спросил Генка.
— Слышал, — ответил Август Иванович. — Это очень нехорошо! Но, я думаю, что сегодня Витя извинится перед Янкой. Правда, Витя?
Рыжий надулся, как индюк, и ничего не ответил.
— Нужно иметь большое мужество, чтобы признаться в своей ошибке, — продолжал следователь. — Не каждый способен сделать это сразу… Скверно, что Витя поверил плохому… Его бабка сказала, что отец Янки живет в Америке, и он сразу подхватил эту версию.
Рыжий запыхтел, надулся еще больше и вдруг выпалил:
— Это вовсе не моя бабка, а чужая… Она одна в трех комнатах жила, а когда ее уплотнили, начала про всех сочинять… И про Янкиного отца тоже.
— А ты и обрадовался! — сердито сверкнув глазами, прорычал Генка. — Рыжее трепло!
— Гена, веди себя прилично, — остановил Генку следователь. — Витя поступил очень плохо, он и сам понимает… Но в Янкиной трагедии главное — не это. Главное — вся неизвестность, окружавшая имя его отца.
— Интересно, а откуда о существовании Янкиного отца узнала эта ехидная бабка? — не унимался Генка. — Почему внимание бабки привлек именно партизанский командир Янсон?
При этих словах Генка устремил на Рыжего свой знаменитый «стальной» взгляд, от которого цепенели кошки.
Хотя Рыжий
