И мужик в фартуке просто взял и быстренько перекидал детей туда, куда ему велели.
Красный и потный Валерий Николаевич в полном изнеможении плюхнулся в сугроб.
– Все, молодец, Андрюша, иди к себе, – махнул он рукой здоровенному мужику.
Тот похлопал себя по обнаженным плечам, поправил свой изляпанный и порядком задубевший кожаный фартук и в недоумении продолжал смотреть на босса.
– Иди, иди, сказал, – более сурово прикрикнул Валерий Николаевич. – Как же от твоего фартука, Андрюша, воняет, ужас. Иди работай, не порть мне настроение. Не до тебя сейчас.
Андрюша что-то промычал и медленно побрел в сторону длинного узкого помещения, возле которого стояли бочки, а весь снег вокруг них был залит чем-то ядовито-химическим.
Барбос же бросился к машине – и тут же выскочил оттуда с двумя болонками в руках. Радостно встряхивая ими, отчего шерсть на собаках (особенно на чистой) красиво развевалась и играла, он вернулся к начальнику.
– Оп-па, посмотри-ка, Николаич, какого качества мех! Ты не переживай, что одна псинка обделалась, шерстка-то не попортилась от этого. Эту засранку я отмою шампунем, феном посушу, белочка будет, ну чистая белочка! Как раз на ту шубу пойдет! Куска ведь не хватает – а они ведь одинаковые, собаки-то, и шуба готовая! Ух, милое дело!
– Иди ты отсюда со своей шубой! – рявкнул Николаич, когда Барбос принялся трясти полуобморочными болонками прямо у него перед разбитым носом.
Барбос, ничего не понимая, опустил руки и так и остался стоять, держа за шкирки двух маленьких собак. Потом уселся на свою упавшую телогрейку, глядя на то, как, одновременно что-то лихорадочно обдумывая, беснуется Николаич.
– Какой же сумасшедший черт ее принес сюда? – рычал он. – Какой же ты баран, Барбос! Ты понимаешь, что ты наделал, дебил, понимаешь?
– А чего понимать-то? – пробормотал Барбос, пожимая плечами и преданно глядя на разгневанного начальника.
Сам же он думал сейчас о другом: там, на официальном месте его работы, наверняка уже его хватились – машину-то он в гараж так и не поставил. И теперь на той работе ему конкретно дадут по шапке, если вообще не выгонят. А эта желтая разрисованная машина принадлежит фирме, то есть хозяевам «Тобиаса энд Леопольдуса».
Ребята они были жадные, платили мало, но требовали со своих работников дай боже. Вот из-за этого-то и стал Барбос, он же Степан Анатольевич Кукимотов, работать и на хитрого жука Николаича, то есть часть подобранных собак – обязательно с хорошей шерстью – к нему привозить. Тот платил ничего себе, вот Барбос, как прозвали его сотрудники «Тобиаса энд Леопольдуса» за его явное сходство с его живым товаром, и старался, как мог, – без устали рыскал по городу, высматривая собак с красивой и, главное, нужной Николаичу шерстью, хватал их, запихивал в свою фирменную машину, с большими предосторожностями прятал от острых глаз сотрудников комфортабельного приюта для кошек и собак. Там тоже требовали, чтобы Барбос привозил собак и котов получше – ведь чем больше подобранных породистых животных, тем больше шанс вернуть их за хорошее вознаграждение прежним хозяевам или же продать их кому-то другому по-новой. А значит, это делалось для процветания фирмы… И Барбос трудился на двух фронтах.
Да. И сегодня нашел наконец-то таких собак, каких от него давно требовали, – шмакодявок этих длинношерстых. И еще отличную меховую лайку заарканил. Такую волчью шапку можно из нее забабахать, Барбос и сам теперь уже хорошо начал разбираться в том, из какой собаки что можно сфабриковать.
Так чего ж сейчас хозяин ругается?
Ух, а хозяин мучился! Ух, краснел, бурел и рвал на себе волосы, время от времени рыча и окунаясь пламенеющим лицом в снег. И ругался!
Как он ругался!!!
Его предпринимательская судьбина так предательски переменчива, и так вообще непостоянна и капризна Фортуна – или какая там еще богиня судьбы, которая всем бонусы-подарки раздает? Ну вот почему, только он попросил у банкира-буржуина, Коськи-одноклассника, денежек, так необходимых, чтобы развернуться, – как все это оказалось под угрозой срыва? Деньги-то Коська обещал дать, завтра он их на счет Валере перечислит. А разве перечислит теперь, если его противная дочка возьмет да и расскажет, что она побывала на его, Валерином, предприятии и увидела, что вместо ценного меха он, умница, догадался собак обдирать? Сюси-муси разведет, типа того – собачек жалко, а он, злодей, душегуб бессердечный, на шкуры их пускает, жизни лишает. Да еще и врун – соврал ведь, когда перед Коськой-банкиром трепался, что денег много надо потому, что меха ему из-за границы поставляют, особо ценных пород, типа барана какого-нибудь снежного из Монголии да лемура мадагаскарского! А что такого в том, что под этого лемура жена Валерки Николаевича Алевтина, мастерица – золотые руки, стригла шавку подзаборную, выщип меху делала по последней моде! Красота-то какая получилась, банкирская жена вон как муфте подаренной обрадовалась! Нипочем не догадается ведь, что этот лемур еще недавно по помойкам рыскал, кости собирал и на ее машину из-под ворот лаял. Ему, этому кобелю подзаборному, и жизнь-то не в радость была. А теперь, в виде мадагаскарского лемура, в почете и при химчистке он сколько протянет! И про шапку белую с рыжими пятнами чего говорить – та же история…
Нет, натреплет папаше противная девчонка, по глупости своей детской сболтнет о том, где побывала и что увидела, за вечерним чаем. Папаша-то узнает про его, Николаича, загородную мастерскую, подумает, что развели его на его трудовые банкирские деньги, и ух обозлится…
Надо что-то делать.
«Может, и правда, закрыть их там и держать? – думал дядя Валера, натирая разгоряченное лицо снегом и скрипя зубами. – До тех пор, пока деньги на мой счет упадут. Я их тогда шустренько сниму – и после этого выпущу девчонку с ребятами на все четыре стороны. Как он у меня денежки обратно отнимет? Убивать будет? Стоп… А то, может, ради дела грех на душу взять? Вот тогда точно никто и никогда ничего не узнает, и все будет чики-пики… Нет, ну сам-то я убивать, конечно, не буду, Андрюшку своего немого заставлю. А чего ему – собак бить да шкуры с них драть он горазд. Так и тут – три тоненькие шейки. Хрясь. А у нас кислоты навалом, она ядреная, шкуры дубит, все до косточки растворит… Или лучше все-таки самому решиться – все меньше свидетелей?»
– Ой, чегой-то я? – громко сказал сам себе в ответ на эту мысль Валерий Николаевич.
И тут же шустро вскочил на ноги. Привычно наклонился над замком, вставляя в него ключ со своей связки на шее.
– Николаич, а чего мне делать-то? – махнув болонками у носа командира, спросил тоже вскочивший на ноги Барбос.
– Да брось ты своих болонок! – рявкнул Николаич на Барбоса. – Постой лучше у двери, покарауль. Я пойду к этим поганым детям наведаюсь.
– Давай, Николаич, я их, это… В клетки засажу, – вновь качнув в воздухе собачонками, предложил Барбос. – Ты туда? И я с тобой.
– Ну пошли, – согласился Валерий Николаевич, собравшись с духом и с мыслями.
В темном помещении без окон тускло светились две лампочки, висящие под потолком далеко друг от друга. Пахло псиной. Здесь, в отличие от «Тобиаса энд Леопольдуса», ни кондиционером не пользовались, ни собак ничем ароматичным не обрабатывали. Сидели они в тесных неудобных клетках, какие-то волновались, увидев людей, а какие-то даже и не реагировали. Смотреть в их тоскливые глаза было невозможно, потому что, как поняли Арина и ее друзья, эти собаки скоро должны были стать шкурами для пошива красивых теплых меховых вещей.
Пойманные и запертые вместе с обреченными собаками Арина, Витя и Антоша Мыльченко ходили вдоль клеток и рассматривали четвероногих пленников. Да и что оставалось делать, если игра пошла совсем не по их правилам? Правила игры сменились… Игра приняла очень опасный оборот…
Собаки в клетках были в основном дворняжками, но шерсть их была как на подбор густой и добротной. Но еще ждали тут своей скорбной скорняжной участи лайки, ждал здоровенный мохнатейший ньюфаундленд, под которым даже прутья клетки прогибались.
Арина ходила, заглядывая в собачьи глаза. Гладить тоскующих замученных псов она боялась. Но всех без исключения пленных собак ей было жалко. И даже к дворняжкам, которые в обычной жизни казались ей гадкими, наглыми, очень некрасивыми и противными, она относилась сейчас с сочувствием и даже любовью. Плен и несвобода – это ведь самое страшное, так казалось Арине. Все-таки у дворняжки на свободе есть выбор: или продолжать по помойкам шататься, или убежать в лес, чтобы там одичать, или помереть под колесами трамвая, от зубов соперников в борьбе за территории. А ведь может и повезти особо счастливой собаке – какие-нибудь добрые люди могут взять ее к себе домой… Свобода, в общем, она дороже всего, думала Арина.
