Владик хотел объяснить соседу, что он и есть тот самый Владик, но что он не виноват, а всему причиной вредный старичок волшебник, который оказался у него во дворе, но в этот момент с улицы донесся грохот. В окно было видно, как в клубах пыли медленно оседало недостроенное здание.
— Видали! — крикнул сосед за стеной.— Все ясно: на этой новостройке применяли плиты из пенобетона. Он тоже считался отличным материалом. Прочную пенобетонную стену или потолок целой комнаты могли без особых усилий нести двое рабочих. Но пузырьки в пенобетоне исчезли, и...
Голос в соседней комнате умолк — где-то завыла сирена. Через минуту в коридорах гостиницы зазвенели звонки, и сразу же запахло дымом.
— Спасайтесь! — крикнул кто-то, распахнув дверь номера.— Горим! Взорвался баллон с газом!
Владик выскочил из комнаты, побежал к лестнице, и тут путь ему преградило пламя. Владик сорвал со стены красный огнетушитель, но пробегавший мимо пожарник крикнул:
— Бесполезно! В огнетушителях не получается пена!
— Пена, опять пена. Но при чем тут она? — думал Владик, изо всех сил колотя огнетушителем по мраморному полу. И вдруг он вспомнил: ведь огонь гаснет потому, что пена огнетушителей покрывает горящий предмет и не пропускает к огню воздух. А без воздуха огонь задыхается и гаснет.
Бросив бесполезный красный баллон, Владик побежал за пожарником, но тот уже скрылся. Где-то был запасной выход, но в дыму ничего нельзя было разобрать. Пламя трещало совсем рядом.
— Спасите! — не своим голосом завопил Владик.— Я домой хочу! Хватит с меня этой... Фантасмагории!
И в тот же миг... он очутился у себя во дворе. Вовик, как ни в чем не бывало, пускал мыльные пузыри, рядом стоял старичок и обмахивал лицо шляпой.
Владик ошеломленно вертел головой, еще не веря, что все его приключения кончились. На земле ослепительно сверкал кусочек стекла, ветер играл обрывком газеты, из лужи бежал тоненький ручеек...
— Все пустяки,— вдруг сказал старичок.— И лужа пустяки, и ветерок, и солнечный огонек на стекле... Не так ли?
— Ну нет! — попятился Владик.— Я теперь ученый. Я теперь эти пустяки за версту стану обходить. Я и смотреть на них не буду.
— Ну и зря. Вот когда ты к ним присмотришься, увидишь, сколько всего спрятано за тем, что мы слишком часто считаем пустяками, вот тогда ты, может быть, и вправду станешь ученым. А еще запомни.— Старичок поднял палец:
Работу твоему уму
Задаст любой пустяк,
Коль в нем заметишь «почему»,
«Где», «отчего» и «как»!
Сказав это, старичок исчез, остался лишь его многозначительно поднятый указательный палец, потом и он растаял.
...На этом можно было бы и кончить сказку, но Владик просил напомнить вам, что на самом деле все это произошло не с ним, а совсем с другим мальчиком, которого зовут... Впрочем, как его зовут, это теперь уже не имеет значения.
О ПРОСТУДЕ, НЕОБЫКНОВЕННОМ ГОСТЕ ИЗ КУВШИНА И О ВСЕМОГУЩЕМ ДУХЕ ПО ИМЕНИ ВОЗ
Я перечитывал запись рассказа об удивительных событиях в неведомой стране Фантасмагории и вспоминал, не пропустил ли какой-нибудь важной подробности, когда мои занятия перебил телефонный звонок.
— Слушаю.
— Добрый день. Вас беспокоит мама Владика. Еле разыскала ваш номер — спасибо, «справочная» помогла.
— Что с ним? — забеспокоился я.— Владик что-то натворил, откуда-нибудь свалился или...
— Обыкновенная простуда. Лежит, температурит и хандрит. Очень просит, чтобы вы его навестили. Мне, право, неловко, но сын сказал, если я позвоню, вы обязательно придете.
— И правильно сказал. Сегодня же явлюсь, если разрешите.
— Гм... Понимаете, сегодня я — в вечернюю смену, приду поздно. Моя старшая дочь учится, муж в командировке... Вас даже чаем некому будет напоить.
— Значит, Владик будет один? Вот я и подежурю. А чай... Вы не беспокойтесь: двое мужчин — вполне достаточная сила, чтобы справиться и с чайником, и с заваркой.
— ...И с вареньем, и с печеньем,— добавила мама Владика.— Тогда уж я попрошу: напомните сыну про лекарство.
Я пообещал. Мы попрощались, и уже через час я сидел... Это было почти невероятно, но случилось именно так,— я сидел в своей собственной комнате, в той самой, где прошло все мое детство. Разумеется, мебель, лампа под потолком, обои, запахи — все было другое. В углу, где была отцовская чертежная дока, висели полки с техническими книгами, справочниками, теперь дремал на растопыренных ножках налитый тяжестью своего электронного всемогущества телевизор; на месте моей кушетки сверкал темным полированным деревом украшенный медью шкаф. Его угол чем-то напоминал нос корабля, по которому бежали отражения воды. Мысль о море, о дальних плаваниях вызывали и удивительные вещи, стоявшие в шкафу за зеркальными стеклами-иллюминаторами. Оттуда выглядывали костяной японский божок, кружевная ветка белоснежных кораллов, страшная пучеглазая и клыкастая маска из Индонезии, огромная, похожая на губы великана пурпурная тропическая раковина. А на шкафу в медном треножнике стояла облепленная ракушками, покрытая известковой коркой древняя амфора — высокий кувшин с двумя изящными ручками у горловины. Комната была неузнаваема, и все-таки это была моя комната.
Когда я вошел, Владик лепил из пластилина какое-то странное существо.
— Что это?
— Так... Один джинн знакомый.
— Кто-кто?
— Про Али-Бабу и сорок разбойников читали? Или про Хоттабыча?
— Ах, джинн!
— Ага! Я так и знал, что вы сегодня придете. Располагайтесь. Рому хотите?
— Чего-о?
— Рому! У меня настоящий — пиратский, с Ямайки.— Владик указал на кувшин с компотом.— Йо-хо-хо — и бутылка рому!
— Йо-хо-хо...— кивнул я, не без грусти рассматривая комнату.— Йо-хо-хо, таблетки и градусник!
— Температура тридцать семь и пять, а таблетки уже проглочены,— заверил меня Владик.— Да вы садитесь. Вот варенье, мед. В холодильнике пирожки с капустой, чашки на столе. Чайник еще горячий. И вообще — будьте как дома. Что это вы все молчите?
— В том-то и дело, брат, что я именно... как дома. Я ведь жил тут, когда был твоим ровесником.
Владик привстал, уставился на меня, хотел что-то сказать, но закашлялся.
— Вот это да! — наконец просипел он.
— Там стоял Мой столик, тут тумбочка с книжками, игрушками... Я тыкал пальцем в темные углы, словно нажимая невидимые кнопки, отчего в голове сразу же вспыхивали картины далекого прошлого.
— Вам жалко, что вы теперь тут не живете? — помолчав, спросил Владик.
— Грустновато немножко. Я даже не знал, как соскучился по своему детству. Хоть бы одним глазом глянуть, как это я тут строил из книжек и кубиков дворцы, «плавал» по паркетному океану к неведомым островам, делал из ниток подвесные дороги, а взрослые то и дело путались в них и устраивали ужасные аварии.
— А я тоже подвесные дороги строил,— подхватил Владик.— Натянешь нитку под уклон и пускаешь по ней тележку с колесиком или просто гайку. Я и корабли водил в дальние плавания по полу. Антарктида у меня вон там, в углу, а тропические дебри — под столом.
...Я слушал Владика и вдруг ощутил, что занывшая от воспоминаний заноза в сердце вдруг исчезла, стало даже радостно. «Нет,— сказал я себе,— я все равно живу в этой комнате. Детство никуда не пропадает, оно затевает с нами игру в прятки. Детство все дальше прячется, взрослые всегда «водят», но иногда успевают отыскать и даже тронуть рукой этого юркого мальчишку... Вот только кричать «палочка-выручалочка, выручи меня!» бесполезно».
— Что ж с тобой приключилось? — спросил я.— Как тебя угораздило простыть?
— А! — махнул рукой Владик.— Нелепая история. Все из-за этого вот окаянного кувшина.— Он указал на глиняный сосуд на шкафу.— Знаете, откуда он? Из Красного моря! Отец у меня там был, когда потопленные корабли поднимали. В Суэцком канале работал и на Красном море тоже. Там водолазы этот кувшин нашли и подарили отцу на память. Амфора называется. А сколько она на дне пролежала — никто не знает. Может, тысячу лет, может, две тысячи, а то и все три.
— Все это очень интересно, но я тебя о простуде спрашивал.
— А я о ней и говорю. Понимаете, кувшин был закупорен. Я попробовал открыть — куда там: заросло горло, сплошной камень, а разбивать жалко.
И вот позавчера проснулся я рано-рано. Слышу, шипит что-то. Я сперва подумал, мама на кухне оладьи печет, но шипение не прерывается, а главное, шипит где-то совсем близко. Потом шип в свист перешел. Знаете, как турбины реактивного самолета перед взлетом свистят,— все тоньше, тоньше.» И вдруг — чпок! Кто-то простонал, и все стихло. Я решил, что мне все это со сна почудилось. Повернулся на другой бок, зажмурил глаза, хочу заснуть — не получается. Стал я смотреть на солнечный квадратик. Свет от окна широкой такой полосой падал на папино кресло. Свет вроде голубоватый, в нем пылинки кружатся, а пятно на кресле желтое. И вдруг в этом пятне что-то зашевелилось. Пригляделся — старичок сидит, полупрозрачненький. Протер я глаза...
