Кропоткина. Оно и определило его дальнейшую жизнь.
* * *
Сборы на Тихоно-Задонском прииске заняли девятнадцать дней.
В эти дни Кропоткин вместе с Поляковым успели съездить за
сорок километров, на Вознесенский прииск и еще на один соседний с
ним, и собрали большой материал для изучения геологии края.
Конечно, при этом Кропоткин не упускал из рук и общее
руководство сборами.
В окрестностях Тихоно-Задонского молодой географ занялся
также изучением разрезов и глубоких выемок прииска. Он
исследовал ледниковые наносы. Повсюду он видел множество валунов и
бесчисленные борозды или шрамы в горных породах, оставленные
древними ледниками. Находил их и в долинах, лежащих тут на
высоте до двух тысяч двухсот футов.
От Кропоткина не отставал и Поляков. Он собрал и описал
таежный птичий мир и составил гербарий.
Кропоткин вместе со своим младшим другом измеряли
температуру воздуха, атмосферное давление, и в результате их месячных
метеорологических наблюдений стало впервые возможным
определить климат этих мест в летнее время.
Доверенный ленского товарищества Мельников и купец Чисто-
хин взяли на себя все хозяйственные заготовки. Экспедиция
снаряжалась не казной, а промышленниками. Они оказались более
щедрыми. Мельников и Чистохин заготовили для Кропоткина все, что
только он требовал.
Снаряжение на этот раз было, по словам Кропоткина,
«роскошным», невпример казенным командировкам и экспедициям. В
приисковых магазинах нашлось все необходимое.
Вот как эту «роскошь» описывает сам Кропоткин:
«Наше снаряжение было не только широкое, но даже богатое,
С нами не было взято, правда, абсолютно никакого лишнего
предмета роскоши, во многих отношениях мы даже стеснили себя до
последней крайности. Но зато ржаных сухарей, спирта и подков
у нас было вдоволь. Сухарей было столько, что их хватило бы на
три, в случае нужды — на три с половиной месяца; несмотря на
все подмочки (вьючные сумы были немного маловаты), мы могли
впоследствии, когда случалась нужда, не только полакомить, но
даже подкормить хлебом наших 50 вьючных лошадей. Двускатные
монгольские палатки оказались просторными и великолепными.
Бывало снизу насквозь промочит подстилку из лиственных или
кедровых ветвей и втрое сложенный войлок, а сверху едва-едва «бусит».
Пороху и свинцу имелось достаточно, чтобы расположить в свою
пользу целый десяток тунгусских 1 семей. Но все, что хоть сколько-
нибудь напоминало собой предмет роскоши, как сахар, крупа,
масло, одежда и отчасти даже вяленое мясо, было ограничено до
самых скромных пределов...»
Основное снаряжение экспедиции представляли ржаные сухари.
Кропоткин взял их тысячу триста килограммов, к ним добавил
двести пятьдесят килограммов сушеного мяса и очень скромный
запас масла и круп. И все-таки багажа набралось две с половиной
тонны.
С таким громоздким багажом надо было совершить без всякой
дороги или даже тропы, прямо через тайгу и гольцы, переход
примерно в тысячу двести километров по меридиану, с севера на юг,
от приисков в город Читу.
Надо было подобрать надежных и опытных людей для ухода за
конями. Были взяты те, кто сам очень хотел ехать и кого Мельни-
ков и Чистохин хорошо знали. По предложению Кропоткина,
каждый конюх взял для себя своего любимца-коня. Это впоследствии
сказалось на успехе экспедиции.
Наконец долгие сборы были закончены, «окрестные места
изучены, лошади подобраны, вьюки пригнаны. Но перед дорогой
Кропоткину оставалось еще одно ответственное дело — наметить маршрут,
и не просто по меридиану и компасу, а применительно к местности,
по которой предстояло итти.
СКВОЗЬ ТАЙГУ
В экспедициях всегда важно представлять себе ясно путь по
карте. Но никаких карт без белых пятен на этом пространстве не
было, и Кропоткин совершал в известном смысле «выход в
неизвестностью
Кропоткин расспрашивал всех золотоискателей, беседовал со
всеми приходившими на прииск эвенками-охотниками, которые
здесь запасались свинцом, порохом и припасами. Но точных
сведений о крае получить не мог.
Незадолго до выступления каравана один из эвенков-охотников
принес ему карту, вырезанную им на бересте. Вместе с этим
эвенком Кропоткин изучал ее во всех мельчайших подробностях и
сравнивал с тем, что он видел в окрестных местах и по дороге
из Крестовского. Карта показалась ему достаточно достоверной.
Он решил руководствоваться ею, ы эвенка взял вожаком
каравана. '
Эвенк был безграмотен, и. конечно, никаких обозначений или
названий на карте не было. Разобравшись в ней, рассмотрев на ней
направление рек и водоразделов, Кропоткин был очень доволен.
От эвенка он узнал и названия, которых на карте не было.
«Эта берестяная карта, — писал Кропоткин, — так поразила
меня своей очевидной правдоподобностью, что я вполне доверился ей
и выбрал путь, обозначенный на ней от Витима к устью большой
реки Муи».
Наконец 2 июля 1866 года экспедиция Кропоткина тронулась с
Тихоно-Задонского прииска.
Много народу вышло ее провожать. Но настроение у
провожающих было невеселое: родные вздыхали и не надеялись, что
путешественники достигнут своей цели, едва ли придут в Читу. Скорее
или вернутся усталые, изможденные, или, может быть — кто
знает! — даже погибнут. Так казалось родным, приятелям, людям со
стороны. Но участники экспедиции не разделяли этих тревог и
опасений. Они были уверены в успехе, как верил в него Кропоткин:
свою уверенность он сумел внушить
всем спутникам.
Кто-то пытался отговорить
Кропоткина выступать в дождливый
день, а он отшучивался и говорил,
что, по английской поговорке,
выступать в путешествие всегда следует в
дождь, потому что он может
прекратиться.
На самом деле причина спешки
была другая. Дожди лили нещадно
уже несколько дней, а
путешественникам предстояло перебраться
через реку Вачу. Через день-два река
от дождей должна была непременно
вздуться. Да и вообще нельзя было
терять ни одного дня.
Под мерное бряцанье колоколь-
чиков якутских лошадей экспедиция
растянулась длинным караваном. Он
состоял из десяти всадников; один-
надцатый (второй вожак-эвенк)
должен был присоединиться к
каравану позже, на реке Витиме.
Снаряжение распределили на вьючные
тридцать четыре лошади, по два
вьюка на каждую. Шесть лошадей
шли порожняком.
Трудности похода начались в
первый же день выступления.
«Непривычные к упряжке
лошади старались сбросить свои
довольно громоздкие вьюки, путались,
забегали за деревья и даже сваливали
вьюки. Конюхи на бодрых лошаденках, обвешанных десятью-пятна-
дцатью колокольчиками, начиная от большого почтового и кончая
игрушечным, кричали, ругались и выходили из себя, чтобы
заставить своих пять-шесть лошадей, привязанных одна к другой,
вытягиваться приблизительно в одну линию. Глядя на эту живую
змеевидную полосу, растянувшуюся по меньшей мере на полверсты,
можно было предвидеть, что трудов будет предстоять много на
нашем тысячеверстном неведомом пути, но что мы выходим с
такими залогами успеха экспедиции, что, наверное, уже не воротимся
в Олекминскую тайгу из-за
истощения провианта», вспоминал
Кропоткин.
Сразу же по выходе с Тихоно-
Задонского прииска попали на
«тунгусскую тропу». Эта тропа повела
караван вдоль пади вниз по реке
Нейгри,
Вот как это описывал Кропоткин:
«В тайге нельзя без вожака
отлучиться в сторону от тропы или от
следа... Отлучки в сторону хоть на
версту были просто невозможны...
Мы шли большею частью тропою; но
тунгусская тропа в большинстве
случаев значит то, что в пятидесяти-ста
саженях одно от другого
надломлено деревцо или на его коре сделана
крошечная затесь. Никто из нас,
русских и бурят, никогда не мог
разглядеть этой тропы. Раза два,
сбившись со следа и подавая понапрасну
ружейные сигналы, забившись
наконец в такую трущобу, откуда
лошадь едва могла выбраться в
