комаров и мошек. Лошади выстраивались головами к костру и
отдыхали. Отдышавшись, они начинали кормиться хвощом и
папоротником.
Людям приходилось труднее.. Они сначала хлопотали у
лошадей— развьючивали их, укладывали и укрывали вьюки на случай
дождя; возились у костра, прилаживали котел над ним; разбивали
палатки. Но вот и для людей наступал блаженный час отдыха.
В большом ведре вскипал чай, в котле был готов кулеш из крупы
и сушеного мяса...
Как бы трудно ни приходилось днем в пути, молодость брала
свое. Отдохнув, насытившись и согревшись у костра, все начинали
шутить, принимались сушить обувь и одежду, которые иной раз
были насквозь мокрыми при переходах через речки или под
дождем. Тут же часто затягивали песню. Обычно запевал Кропоткин.
С первых же дней пути составился небольшой, но стройный хор.
Пропадала усталость, и начинались бесконечные рассказы и
воспоминания.
Кропоткин строго следил, чтобы все во-время расходились по
палаткам и ложились: всем надо было восстановить силы,
необходимые в пути. И лагерь сразу стихал. Все засыпали, едва успевая
склонить голову к подушке седла, которое служило изголовьем.
Под бок подкладывался войлок от потника, а под него настилались
ветки.
Один Кропоткин не сразу ложился спать. Он приводил в
порядок собранные за день горные породы, укладывал их, наклеивал
ярлыки, писал дневник.
Наступало утро, и лагерь оживал. Солнце еще не успевало
подняться над высокими склонами гор, а в пади, где ночевал караван
и где еще лежала густая тень, опять разводили едва тлевший к
утру костер, варили кашу, кипятили чай. Надо было наесться на
целый день.
Внимательно и заботливо вьючили лошадей, чтобы в пути они
не натерли себе бока, седлали верховых коней и выступали.
Почти каждое утро повторялось одно и то же. Начинали путь
по склону пади, где ночевали, шли вверх, чтобы взобраться на
гольцы и выше полосы леса итти по ним, а потом снова спуститься
в новую падь, а за ней опять лезть на гольцы и снова спускаться
с них.
На подъемах конюхи не раз начинали ворчать: «Ну вот, опять
полезли прошение господу богу подавать!»
При спусках было не легче, и у кого-нибудь невольно
срывалось: «Вот, снова полезли в преисподнюю!»
Лошади с ногами, наболевшими от острых камней, едва
плелись, шатаясь из стороны в сторону. Несмотря на побои седока или
погонщика, они забивались в тальниковую чащу, лишь бы только
дать отдых на минуту наболевшим ногам.
Спутники Кропоткина сдружились в пути и терпеливо
переносили все тяжести путешествия. Было немало таких дней, когда во
время перехода все силы тратились на передвижение и
исследователям не удавалось собирать научный материал.
Как и предполагал Кропоткин, наиболее трудной оказалась
первая часть пути. Уверенность в успехе путешествия не оставляла
Кропоткина. Он с каждым днем все больше убеждался в
правильности избранного направления — движение с севера на юг, в места,
где нельзя было остаться без пищи.
Очень помогала карта на бересте. Она оказалась совершенно
верной; значит, экспедиция выйдет по ней к берегу реки Муи, где
будет корм для лошадей и хорошая охота на зверей. И там весь
караван отдохнет и запасется новыми силами для дальнейшего
движения. Теперь трудно даже представить себе весь риск путешествия
Кропоткина. Только его опыт, точный расчет, выдержка, уменье
воодушевлять и внушать доверие к себе привели экспедицию к
благополучному концу.
Еще в самом начале путешествия, измучившись в топях на
одном из протоков, по которым шел караван, конюхи так приуныли,
что задумали бросить караван и вернуться. Они уговорились
дойти до реки Витима, там сколотить плот и спуститься ночью на
нем к селу Витимскому на Лене. Но потом их взяло сомнение, что
без Кропоткина, пожалуй, они могут пропасть, а он-то непременно
выведет их по своему пути. Кропоткину они признались в этом
позже, когда благополучно добрались до Читы.
Дорога к Витиму была невероятно тяжелой. Непрерывно
приходилось заботиться, чтобы лошади не разбегались по лесу, не
забивались в топь и не бросались в чащу. Кропоткин и Поляков
работали наряду со всеми, но поскольку искусство вьючки лошадей
Кропоткину не совсем удавалось, то он только развьючивал их и
считал своей обязанностью разбивку и сборку палаток. А это было,
пожалуй, самое трудное. Когда останавливались на ночлег, все
были такими усталыми, измученными да иной раз и продрогшими,
что иногда тут же ложились на землю, подложив под голову
жесткое седло.
Кропоткин устраивал всех спать в палатках. И ему и Полякову
в эти дни было уже не до научных исследований. Ни собирать
камни и растения, ни ловить птиц не приходилось.
В самые трудные дни путешествия Кропоткин следил только за
тем, чтобы Мошинский вел топографическую съемку мест, где они
проходили, чтобы в крайнем случае можно было по ней вернуться.
Что бы ни случалось, но все верили, что Кропоткин обязательно
выведет их к жилым местам.
* * *
Как только позволяли условия, Кропоткин вел научные
наблюдения. Вместе с Поляковым он не раз шел на отчаянный риск.
Нельзя не удивляться их мужеству, выдержке и находчивости.
В одном из писем Кропоткин делился с братом впечатлениями
об этом трудном путешествии:
«Витим, устье Тиники, 10 июля 1866 г.
Пишу тебе с берегов Витима; мы уже 9 дней в походе и с
грехом пополам выбрались сюда. Теперь мы идем себе помаленьку и
прошли уже ПО верст, следовательно V" пути. Путешествие наше
незайидное: во-первых, дорогой страшно утомляет безделье, нужно
6—7 часов ехать, и ничего не видишь, нет никакого разнообразия,
не над чем подумать, лес да лес и лес, да грязь, да мох. Наконец
последние дни, видя, что вожак ведет нас не хорошо, лупит
тунгусской оленьей тропой, не разбирая грязи, я, обязанный заботиться
о благополучном исходе экспедиции, должен был поехать с
вожаком выбирать места... Невесело, скучно, безделье, никакого
умственного труда.
Раз как-то рано пришли на привал, а горных пород я не собрал,
писать почти нечего, я мог приняться за Сегена, с полчаса читал
среди разговоров в палатке — какое тут чтение. К тому же разные
мелкие неудовольствия: топограф ворчит что-то, другие тоже, что
работы много и что топограф ничего не делает. Теперь я принялся
сам развьючивать коней, ставить палатку и проч. Все же
облегчение конюхам, да и другие меньше ворчат и немного больше
делают. Поляков зато — утешение, единственный человек наш,
поговорить с ним можно иногда, когда у него дела меньше. Впрочем, ему
дела много, пожалуй больше, чем мне. Вообще все бы это ничего,
я не огорчаюсь нисколько мелкими неприятностями, улаживаю их
и т. д. Скучно, что время даром идет и привыкаешь целые дни
ничего не делать, — не знаю, может быть дальше будет "интереснее,
а то едешь несколько дней, даже, например, обнажений не видишь,
а кругом в тайге ужасное однообразие».
В хорошие дни двигаться было еще не так трудно. Но в
Восточной Сибири ясная погода в горах долго не держится. Не р,едко ду-
ют шквалистые ветры, приносят грозовые облака, которые
проливаются ливнями, или — еще хуже — собираются плотными серыми
тучами, облегают, как ватой, гольцы и пади и сыплют, как из сита,
непрерывным дождем — и днем и ночью.
Первая половина пути до Витима прошла при сравнительно
хорошей погоде. Дожди бывали недолгие. Но скоро свинцовые
тучи закрыли все небо. Полил долгий, непрерывный дождь. Тяжело
и неприятно под дождем, но это еще полбеды. Главная беда в
том, что в такие дожди в горных реках начинаются паводки.
Ручьи и речки, которые раньше, почти не замечая, можно было
переходить по щиколотку или по колено, начинают вздуваться, и
каждая переправа грозит опасностью.
Было трудно разыскивать брод. Лошади погружались по брюхо
или даже сбивались с ног быстрым потоком. Вода перекатывала
огромные валуны, громыхая ими по дну.
Еще хуже и опаснее было, когда разбушевавшийся поток
прорывал на своем пути какую-нибудь преграду и несся высоким
