лошадь едва могла выбраться в
целости, седок предоставлял лошади
искать караван, а сам шел сзади,
держась за хвост, — мы уже
спарились с И. С. Поляковым и отставали
вместе: он дожидался меня, когда я
выламывал образец из обнажения.
Я дожидался его, когда он шел,
подкрадываясь к птице...»
Конечно, при таких условиях дело не обходилось без
приключений.
«Казалось бы, — писал Кропоткин, — какая есть возможность
потерять след каравана, состоящею из пятидесяти лошадей? Но
пятьдесят лошадей проходили, приблизительно одна за другою, по
мягким подушкам ягелей; ягели пригибались, а через полчаса все
принимало прежний вид, и не раз случалось, что мы измучивали
себя и лошадей, ездя и ходя по лесу и болоту, отыскивая след; а не
то лошадь завязнет в какой-нибудь канаве, а через полчаса самых
ярых усилий наши соединенные силы все-таки оказываются
недостаточными, чтобы ее вытащить, а когда это наконец удавалось, то
оказывалось, что караван ушел за версту или за две».
В таких случаях путешественники бросали поводья, а сами шли,
держась за хвосты лошадей, и те выводили их к каравану,
согласно сибирской поговорке: «лошадь при своем деле умнее
человека».
Тропа привела к берегу реки Малый Чепко, где росли только
лиственницы и ягель. Караван шел, утопая в нем по колено, вдоль
реки, по ее прямой пади. Очень скоро пропала и «тунгусская
тропа». Кропоткин и его спутники были предоставлены самим себе и
компасу, да еще чутью вожаков-эвенков и якутских лошадей.
Караван шел по глухой, бескрайной тайге.
Местами деревья росли так часто, что приходилось прорубать
дорогу топором. Это было трудно, утомительно и очень замедляло
движение. Кропоткину стало ясно, что пробиться таким образом
через тайгу на протяжении нескольких сот километров невозможно.
Каждый раз, когда экспедиция попадала в такие заросли, он
поворачивал ее по склону пади, с тем чтобы выйти к вершинам гор, на
гольцы, и вел караван по местам, где не было ни лиственниц, ни
кустарника.
Но и в таких местах двигаться было нелегко. Нередко
попадались каменные осыпи, на которых из-под копыт лошадей сыпались
камни, а иной раз вся осыпь вдруг начинала двигаться, и был риск
быть погребенным каменной лавиной.
Другая беда в движении по гольцам — это моховые болота и
топи. На каменных россыпях лошади ранили себе ноги, а были
случаи, что и ломали их. Таких лошадей приходилось
пристреливать. В болотах и трясинах лошади выбивались из сил и падали.
И все-таки по гольцам продвигаться было легче, чем в тайге.
Выручали выносливость и приспособленность к тайге якутской
лошади.
Путешествуя по тайге, степям и горам Сибири, Маньчжурии и
Дальнего Востока, Кропоткин высоко оценил качества якутской
лошади. Он считал, что она незаменима в путешествиях, где нет
дорог и никаких троп, где нельзя иметь проводников. Часто
единственным способом выбраться из трудного положения было
предоставить выбирать направление самой лошади. Впереди нет ничего,
кроме тайги. По компасу можно определить только общее
направление движения. Деревья так часты, что, кажется, нет никакой
возможности пробраться среди этой гущи леса. Между тем якутская
лошадь своим острым глазом пронизывает чащу и точно определя-
ет, где деревья стоят реже, и уверенно идет и проходит между
ними. Бывали случаи, когда лошади, забравшись в чащу, застревали,
казалось, в непроходимых дебрях. Тогда они начинали пятиться
назад, вылезали в более свободные места и уверенно шли дальше.
В пути, когда где-нибудь, даже вдалеке, находилось человеческое
жилье, о котором никто не знал, лошади своим чутьем отыскивали
к нему путь.
На вид якутская лошадь неказиста; у нее голова маленькая
сравнительно с животом, который всегда выпячен, так как она
питается только подножным кормом или сеном и совсем не знает овса
и других сильных кормов. Ее неприхотливость к еде поразительна:
она может есть, когда нет травы, побеги ивы, осоку и болотный
хвощ. Выносливость ее совершенно исключительна. Сильные
морозы, непрерывные дожди, болота в лесах, где ее жалит
бесчисленное количество насекомых, — все она преодолевает с
замечательным терпением и выдержкой. Она негодна только для перевозки
тяжестей, но небольшой вьюк или человека в седле она может
тащить неутомимо на огромное расстояние при самом незавидном
корме и в любую погоду.
Кропоткин привыкал к лошадям, которыми пользовался в своих
экспедициях, всегда заботился и сам ухаживал за ними. В
дневниках и письмах он много раз восхвалял якутскую лошадь, как
ничем не заменимую в путешествии по тайге и горам.
Чтобы попасть на Витим, надо было пересечь много падей
и подняться несколько раз с гольца на голец. И неизвестно, где
приходилось труднее лошадям — в падях или на гольцах. При
спусках с гольцов в узкую глубокую падь нужно было поддерживать
лошадей, так как они то и дело падали или застревали в густой
тайге. При подъемах приходилось тоже трудно: лошади
карабкались, как кошки, сгибаясь и горбясь, держа голову у земли,
цепляясь животами за камни, выбиваясь из сил, задыхались, ранили
ноги.
Это было начало путешествия. Впереди тянулись бесчисленные
гряды новых гольцов, нескончаемые каменные пади, тайга и
болота.
«Безлесные скалистые вершины, покрытые желтыми пятйами
ягелей и ослепительно белыми снеговыми полями, перемежаются
с глубокими падями, сплошь заросшими хвойными лесами. Лесная
чаща местами совершенно непроходима. Бурелом и валежник на
каждом шагу преграждают путь. В такой тайге не водятся даже
животные и птицы. И только на самом дне пади журчит таежная
речка, нарушая своим журчаньем таежную тишину.,. На вершинах
гольцов Ленско-Витимского водораздела, имея перед глазами
панораму диких серых голых скал, путник чувствует, как его
поглощает неодушевленная природа — мир безмолвных, диких и
однообразных скал. Не только голос случайно залетевшей сюда птицы,
но даже и слабый звук выстрела звучит чем-то чужим среди этого
безмолвного царства каменных масс. Самая буря не в силах
поднять здесь шум, и безмолвный ветер давит, теснит своим напором,
беззвучно леденит кровь в жилах случайно забредшего сюда
человека... Напрасно пытались немногие смелые кедры внести иную
жизнь в это мертвое царство; напрасно изгибались их медленно
нараставшие крепкие стебли, ползком забираясь на каменные кручи:
они вымерли вместе с одинокими и заболевшими лиственницами...
В этом море каменных скал прижились только самые
неприхотливые растения, которые ютятся среди каменных осколков и
лишь изредка пользуются щедротами скупого и неласкового
солнца...»
На гольцах ночевать нельзя: слишком холодно по ночам. Даже
в июльский день здесь иногда выпадает снег. Кропоткин
рассчитывал двигаться так, чтобы к вечеру караван оказался непременно в
глубине пади у ручья или реки, в тайге, где можно развести
костер, вскипятить чай, сварить кашу.
Эти спуски для лошадей с вьюками были еще труднее, чем
подъемы: и лошади и люди выбивались из сил.
Бывало караван спустится, остановится в пади, и на него тут
же набрасывается туча комаров и мошек. В тайге их больше
десятка видов. Они следуют за караваном, стоят столбами-тучами
над головами людей, над лошадьми. Но это еще полбеды. А стоит
остановиться, как они осыпают всех таким густым слоем, что
нельзя разглядеть масть лошадей. Лицо, руки, шея — все покрывается
«гнусом», как сибиряки зовут мелких жалящих насекомых.
Страшно было остановиться даже на минутку днем, а ночью гнуса еще
больше — так и облепят всего.
И вот, как только караван останавливался на ночлег, все
бросались за валежником, сушняком для костра, чтобы дымом
спастись от досадного гнуса.
Костры были высокие, жаркие; сухие деревья ставили в форме
шалашей, и горели они ярким, большим пламенем. Оно полыхало
выше верхушек лиственниц. Для дыма сверху на костры
накидывали лапник — зеленые ветви елей. Легкий ветерок тянул вдоль
пади и расстилал понизу дым. В этом было спасение от
комаров и мошек. Лошади выстраивались головами к костру и
