Вано Урджумелашвили
СУВОРОВЦЫ
Перевод с грузинского Д. Деканозошвили
Рисунки А. Лурье
Вано Георгиевич Урджумелашвили родился в 1920 году в городе Гори, в семье рабочего.
Окончив среднюю школу, он поступал в Горийский педагогический институт на филологический факультет. Вино Урджумелашвили участвовал в Великой Отечественной войне, был награждён боевыми орденами и медалями. Демобилизовавшись, он продолжил прерванную учёбу и в 1950 году закончил институт.
Свою первую повесть «Дни в Корее» Урджумелашвили написал в 1951 году, Эта книга была издана и в Пхеньяне, на корейском языке.
В 1952 году вышла из печати детская повесть писателя «Моранбони». Жизни грузинских колхозников посвящена повесть «Ровесники».
В 1957 году в Тбилиси издан сборник рассказов Вано Урджумелашвили «Испанский мак».
Повесть «Суворовцы» рассказывает о жизни и учёбе ребят разных национальностей, нашедших в Суворовском училище свой второй дом.
Суворовское училище, в котором учимся мы с Васей Смирновым, находится в городе, расположенном на берегу Чёрного моря.
С Васей я познакомился в первый же день моего прихода в училище. Мы оказались в одном отделении у лейтенанта Логинова. Лейтенант определил мне место в строю рядом с Васей. С тех пор мы шагаем всегда бок о бок. В классе также сидим на одной парте.
Вася из Смоленска. Родителей не помнит: отец его погиб на фронте во время Отечественной войны, а мать захватили в плен фашисты, вывезли в Германию, и от неё нет никаких вестей.
Наши одноклассники-суворовцы говорят, что лучше Васи друга не найти. Не знаю, пока что я ничего хорошего не замечаю. По-моему, он немножко важничает: говорит мало, а иногда скажет так резко, что поневоле обидишься.
Что же ты за товарищ, если отказываешься от помощи?
На днях, например, у нас была первая контрольная работа по арифметике. Все мы к ней готовились, многие из моих одноклассников повторили почти все задачи, которые мы раньше решали в классе. А я рассчитал, что раз это первая контрольная, то учитель, вероятно, выберет задачу с начала, с конца или с середины. И я выучил первую, последнюю да ещё одну из середины наизусть. Заучил, что называется, назубок! На моё счастье, учитель начал писать на доске как раз первую задачу! От радости я чуть было не захлопал в ладоши.
Смирнов раньше меня переписал условие. Но как только дело дошло до решения, тут он и запнулся: как ни ломал себе голову, ничего у него не получалось.
А я быстро решил задачу и думаю:
«Разок еще проверю, сдам учителю тетрадь и побегу во двор, поиграю в мяч вдоволь». Но тут же упрекаю себя: «Нет. брат, что же это получается? Товарищ в таком затруднительном положении, а я ему не помогаю. Вот тебе и дружба!»
Я тихонько толкнул Смирнова коленом. Вася нахмурился и буркнул:
— Чего лягаешься?
«Вот чудак! — думаю. — Неужели он не понимает, для чего я его толкаю?»
Я написал ему на промокательной бумажке: «Расстояние между городами раздели пополам. К частному прибавь 20. Получишь расстояние, пройденное автомашиной, которая вышла из города А. Это первый вопрос. Сейчас напишу второй».
Смирнов мельком взглянул на бумажку, но читать не стал, подвинул её ко мне и спокойно продолжал размышлять над задачей.
Меня зло взяло. Я тотчас же сдал тетрадь учителю и выбежал из класса.
Ишь ты, какой гордец! С каким пренебрежением отказывается от помощи. Ему, видно, хоть яичницу поджарь на своей ладони, всё равно ни во что не поставит. Чего, спрашивается, задаваться! Мы ещё посмотрим, как он решит задачу и какую отметку получит. Это ещё бабушка надвое сказала.
Скоро раздался звонок.
На перемене Смирнов сразу подбегает ко мне и спрашивает, какой ответ у меня получился на первый вопрос.
— Чего же ты меня спрашиваешь, умная твоя голова? Ведь я тебе написал на промокашке!
— Знаешь, Тенгиз, я не люблю списывать у других. Лучше в свободное время ты мне помогай.
— Отстань, пожалуйста, не до тебя мне сейчас! — обрезал я и помчался на площадку, где товарищи играли в мяч.
С тех пор я ещё меньше дружу со Смирновым. Мы, конечно, разговариваем, так же как и раньше сидим на одной парте. Да разве нас спросят, хотим мы сидеть рядом или нет! Приказал офицер-воспитатель, и всё. Нравится или не нравится, всё равно должны быть вместе и в строго рядом шагать.
А тут ещё в воскресенье встретил я Васю на берегу моря. Не хотелось мне с ним гулять, но мало-помалу разговорились и так увлеклись, что не заметили, как подошёл к нам начальник нашего училища генерал Васильев. Генерал — высокого роста, грудь вся в орденах.
Генерала я пока не знаю близко, поэтому ничего не могу сказать про него ни хорошего, ни плохого. А к чужим разговорам я не прислушиваюсь. Может же случиться, что для одного генерал хорош, а для меня окажется плохим. Может оказаться и наоборот. Это, конечно, было бы для меня лучше.
Так вот, смотрю я и вижу — генерал прямо направляется к нам, глядит на обоих.
Вася незаметно толкнул меня локтем и, перейдя на строевой шаг, вытянулся в струнку. И так он крепко топнул ногой, как будто возле нас кто-то ковры вытряхивал. Как и полагается, Вася, не доходя трёх шагов, приветствовал генерала и пошёл дальше.
Ну и Тенгиз Паичадзе не лыком шит, тоже лицом в грязь не ударит. Но случилась беда. Я сбился с ноги и не поднёс тесно сомкнутые пять пальцев к виску, а отдал салют по-пионерски. Загляделся ли я на Васю или оробел, когда генерала увидел, уж и не знаю. Скорее всего, я просто вспомнил, что у меня оттопыривается карман, набитый яблоками, которые мне прислала мама… Так вот: правую руку я поднял, а левой старался прикрыть карман с яблоками, чтобы начальник училища не увидел беспорядка в моём обмундировании. Да не тут-то было. Подозвав меня к себе, генерал приказал доложить командиру отделения, что я не умею приветствовать. Я повторил приказ, приложив на этот раз руку к виску, и повернулся кругом.
— Отставить! — раздался в тот же миг зычный голос генерала.
Я остолбенел. Не знал, как мне и поступить. К счастью, я сообразил, что надо снова быстро повернуться лицом к генералу.
— Товарищ суворовец, вы не умеете поворачиваться, — сказал начальник училища.
Почему-то мне показалось, что генерал улыбается… Тут только я понял, в чём была моя ошибка: вместо того чтобы повернуться через левое плечо, я повернулся через правое.
— Как ваша фамилия? — спросил генерал.
— Твалчрелидзе, товарищ генерал!
Уж и не знаю, право, как сорвалась у меня с языка эта фамилия!
Дело в том, что в прошлое воскресенье со мной приключилась неприятная история. Еду я в автобусе. Сижу себе и смотрю в окно па гуляющих по набережной. И так загляделся, что не заметил, как в автобус вошла женщина и остановилась прямо рядом со мной. Признаться, если бы даже я её и раньше увидел, возможно, и тогда не сообразил бы, что надо уступить ей своё место. Сзади меня сидел какой-то военный фельдшер.
Когда автобус остановился, фельдшер подозвал меня к себе, будто он мне начальник, и начал поучать. Мне стало очень обидно. Ведь у меня тоже есть самолюбие! К тому же недалеко от меня сидела девочка с красным бантом; она не сводила с меня глаз.
— На вас мундир суворовца, а суворовцу не к лицу быть невоспитанным, — сказал мне военный фельдшер и попросил назвать фамилию.
Я взял да и бухнул, что моя фамилия Твалчрелидзе.
Прошла целая неделя, и ничего не случилось. Впрочем, я был спокоен: как бы ни старался фельдшер, если бы даже перевернул весь свет, в каком-нибудь училище, быть может, нашёл бы суворовца Твалчрелидзе, но до меня бы никак не добрался.
— Суворовец Твалчрелидзе, выполняйте приказание, — сказал мне начальник училища.
— Слушаюсь! — ответил я, повернулся через левое плечо и отошёл от генерала строевым шагом.
Василий, посмеиваясь, ждал меня поодаль.
— Что это тебе так весело? — сердито спросил я.
— А что же, — говорит, — плакать мне, что ли?
Правду сказать, я очень обиделся на Васю. Что тут смешного! Вот уж, действительно, чужая беда — что с гуся вода! Я оказался в таком затруднительном положении, а он стоял и смеялся, как ни в чём не бывало.
— А знаешь, почему я смеялся? — как бы извиняясь, спросил Смирнов немного погодя.
— Откуда я могу знать? Я же не оракул! — не глядя на него, ответил я.
— Если бы ты знал, какой ты был забавный, когда прикрывал рукой карман! Я не мог удержаться и начал хохотать, А заметил генерал, что у тебя в кармане были яблоки?
— Потому-то он и улыбнулся. Но ничего о кармане не сказал.
— Что же он тебе говорил? Я стоял далеко и не слышал.
