— Ничего. Спросил только, кто у нас командиром отделения. !
— Ну, я тебе скажу, Тенгиз, ты здорово хромаешь по строевой подготовке. Хочешь я тебе помогу?
— Спасибо, не нуждаюсь в твоей помощи.
Как не нуждаться! Но от помощи я отказался только потоку, что был обижен. Да, кроме того, я не выношу, если кто-нибудь меня поучает, — такой уж у меня характер.
По дороге в училище я всё время думал о том, какие последствия будет иметь сегодняшний случай.
«Доложить лейтенанту приказание генерала или нет? — спрашивал я себя, но не мог ни на что решиться, — Если доложить — чего доброго, выяснится ещё, что я генералу назвал чужую фамилию. А если не доложить, кто его знает, возможно, будет хуже. Может же начальник училища проверить, выполнил я его приказание или нет. Да, но кого он спросит! Я же не сказал, в каком я отделении. Впрочем, это ничего не значит. Воспитанники старших классов говорят, что у генерала на редкость хорошая память. Стоит ему раз увидеть суворовца — и уж никогда его не забудет. Что же мне тогда делать?»
Долго я думал и наконец твёрдо решил не докладывать лейтенанту приказания генерала.
Командир нашего отделения лейтенант Логинов — представительный молодой мужчина. Он нам говорил, что ему всего двадцать девять лет. Лейтенант — участник Отечественной войны, и на груди у него боевой орден Красного Знамени. С левой, всегда вытянутой руки он не снимает белую перчатку. Говорят, что он служил разведчиком и в одном бою его тяжело ранили; пришлось ампутировать левую руку ниже локтя и сделать протез.
Лейтенант — весёлый и очень остроумный человек. Глаза у него смеются даже тогда, когда он сердит. Иногда рассказывает такие потешные истории, что все мы со смеху покатываемся. Но вот я прямо не знаю, что мне делать! Никак не могу ему угодить. Уж очень он требовательный. Иногда так он разносит из-за пустяка, что я проклинаю себя. Только и разговору, что обо мне. Почему, мол, так медленно одеваетесь… Ну, допустим, что я одеваюсь медленно. Какое имеет значение, оденусь я на одну минуту раньше или позже? От этого свет не перевернётся. Почему, мол, с опозданием стал в строй… Что же тут такого? Сегодня опоздал суворовец Паичадзе, завтра опоздает кто-нибудь другой. Ведь мы не заводные машины, чтобы одеваться и становиться в строй одновременно. Ну разве стоит говорить о том, что не у всех одинаково убрана постель? У нас в семье постели всегда застилали по-разному, однако всем спалось мягко. Словом, очень уж своеобразный человек наш лейтенант. Эх, если бы мне удалось перейти в другое отделение, вот было бы счастье! С первого же дня я хорошо бы вёл себя у нового командира, из кожи бы лез и заставил бы полюбить себя. Ну, да ведь это всё лишь пустые разговоры. Как же, переведут! Держи карман шире! Да и повода-то нет никакого. Лейтенанта Логинова все уважают и, конечно, скажут, что незачем делать для меня исключение, не велика шишка!
Лейтенант всем недоволен, на всё обращает внимание. У нас бывают занятия по верховой езде. Наш офицер-инструктор — старый кавалерист. Сначала он нам рассказывал, какие бывают породы лошадей. А теперь он учит нас уходу за лошадьми, показывает, как их седлать, как на них ездить.
Мне сперва достался иноходец. Не знаю, почему его так называют. Когда говорят «иноходец», я сейчас же вспоминаю коня нашего народного героя Арсена[1]. А этот, право же, не заслуживает такого названия. По-моему, это просто кляча. Однажды я кое-как взобрался ей на спину и начал водить шагом по кругу. Посреди круга стоял офицер-инструктор и командовал. Все ребята нашего отделения гордо сидели на своих лошадях, стараясь отличиться. Ну, конечно, и я не меньше других лез из кожи, видя детей, пришедших поглазеть на нас. Среди них была та же девочка с красным бантом, которую я видел в автобусе. Она стояла и смотрела на меня не сводя глаз. Как нарочно, в это время в конюшню принесли сено. Лошадь моя, завидев корм, вдруг тряхнула головой и вырвала у меня из рук повод. Я что было сил натягивал узду, но не смог остановить иноходца. Добравшись до сена, лошадь жадно набросилась на него. Я кричал, нещадно стегал её плетью, но она упёрлась на месте, как осёл.
Поднялся общий хохот. Смеялись мои товарищи, смеялись дети и особенно веселилась девочка с красным бантом. Даже наш офицер-инструктор не смог удержаться от хохота. А какой-то мальчуган даже крикнул мне:
— Далеко ли едешь на своем иноходце, Арсен?
Трудно описать словами, что я переживал в эти минуты. Предоставляю судить вам самим. С этого дня я даже не подходил к своему иноходцу.
На очередных занятиях офицер-инструктор посадил меня на рыжего коня. И у этого коня есть свои недостатки — любит ржать, не может стоять долго на одном месте, — но вообще-то он очень умный и смирный.
Теперь каждый вечер в свободное время я хожу в конюшню и кормлю своего коня хлебом и сахаром. Он очень привык ко мне. Как услышит мои шаги, сейчас же начинает ржать и глядеть в мою сторону. Мы с ним очень подружились. Впрочем, про нашу дружбу никто ничего не знает.
Позавчера за обедом я встал из-за стола последним. Свой обед я съел без хлеба, а разве так будешь сыт? Повар, с которым я уже успел завести дружбу, налил мне ещё борща. Я мигом очистил тарелку и снова подошёл к окошку.
— Раз уж отважился на доброе дело, — говорю, — так доведи его до конца — подбавь мне киселя.
Повар у нас такой толстый, что его огромный живот еле-еле помещается под халатом.
Лукаво подмигнув, толстяк налил мне два черпака киселя. Пока я уплетал кисель, прошло довольно много времени. Наскоро завернув в бумажку свою порцию хлеба, я вышел во двор.
Суворовцы уже были в строю и с пением шли к общежитию. Я бегом догнал отделение и попросил лейтенанта разрешить мне стать в строй.
— Почему вы опоздали? — спросил лейтенант и, не дожидаясь ответа, добавил громко — Что у вас под мышкой?
— Хлеб, товарищ лейтенант.
— А для чего вы его несёте в общежитие? Неужели вы до ужина дотерпеть не можете?
— Нет, товарищ лейтенант, это для моей лошади. Я каждый вечер приношу ей кусочек хлеба и сахара.
Лейтенант рассмеялся.
— Станьте в строй, — сказал он мне, — только в другой раз не смейте опаздывать.
Я решил больше не опаздывать и на другой день пообедать раньше всех.
Торопясь поскорее съесть свою порцию, я обжигал себе рот горячим харчо, глотал мясо, не разжёвывая. Зато первым встал из-за стола и вышел во двор. Взять хлеба для коня я уже не посмел. Правда, лейтенант ничего мне не говорил о том, что хлеб брать из столовой нельзя, но ведь и разрешения не давал. Я сам решил не брать.
— Вы так быстро пообедали? — спросил меня лейтенант.
— Да, товарищ лейтенант, — ответил я.
Логинов посмотрел па часы, покачал головой и сказал:
— Вы, суворовец Паичадзе, пообедали за десять минут, на обед предусмотрено больше времени. Нарушение распорядка— такой же проступок, как и невыполнение приказания.
Ничего не могу понять! Опоздаешь — говорит: почему опоздал, кончишь раньше — опять упрекает: куда, мол, торопишься.
Как-то в воскресный день я гулял в нашем парке. Я медленно шагал по только что политой аллее, по обеим сторонам которой расставлены скамейки. Все они были заняты суворовцами. В лицо мне дул ветерок с моря, пахло распустившимися цветами, в тени деревьев было прохладно. В отличном настроении я дошёл до конца парка и вдруг увидел, что в сторонке на скамейке сидит знакомая мне девочка с красным бантом и держит толстую книгу на коленях. Я считаю её знакомой, потому что мы уже много раз видели друг друга, хотя ни разу ещё не разговаривали. Я медленно прошёл мимо девочки. Она бросила на меня быстрый взгляд, тихонько засмеялась и сейчас же принялась за чтение.
Я шёл, еле передвигая ноги. Меня так и тянуло присесть рядом с ней на скамейку.
«Нет, не обернусь», — проговорил я про себя, но… всё-таки обернулся.
Осторожно присев на край скамейки, я раскрыл только что купленную книгу и уставился в неё, будто читаю. А на самом деле всё моё внимание было поглощено сидящей рядом девочкой. Она тоже делала вид, что занята книгой. Но я замечал, что и она поминутно посматривает на меня.
Так мы сидели долго. Наши глаза несколько раз встречались, но ни я, ни она ни слова не проронили, как будто мы были в ссоре.
Неизвестно, сколько бы времени продолжалось так, если бы не заводской гудок. Гудок бывает в пять часов, а мы обедаем в четыре. Я вскочил как ужаленный и помчался в столовую. Дорогой я старался убедить себя, что лейтенанта там не будет. Но и тут мне не повезло: только я открыл дверь в столовую, как наткнулся на Логинова.
— Опять опоздали? — сказал он мне. — На этот раз уж я вам объявляю выговор, понятно?
Что же я мог сделать, как не повторить: «Понятно».
