тетке Гелене.
— Ну как бы не так, — одобряла тетка Гелена поведение отца. — И впрямь, без дела жить — только небо коптить.
— Да, но не надрываться же от зари до зари, — защищала мама нас и себя, — он и сам мог бы жить повольготней.
— Сперва купи́те себе коня и земли, — не уступала тетка Гелена. — Видать, господское добро не будут так просто делить, как это мыслил Яно Дюрчак из Еловой или Данё Павков. Обманула их эта волюшка. А Матько Феранец тоже, видать, думал, что ему вместо хибары на болотах тут же замок пожалуют, а его мать сделают госпожой, потому как в Пеште она научилась мудрено выражаться и увиливать от работы.
— Оставь их в покое — ведь бедней их нету на свете, — одернула ее мама.
Тетка Гелена хотела еще что-то добавить, но тут заметила на мостках Катрену: на ней был пештский жакет и платье необычного покроя, обшитое понизу шнуром с бахромой. Только волосы ее уже были причесаны по-нашему.
Она остановилась у порога и ждала.
Женщина жила подаянием — работать не позволяли ей больные руки. Мама всегда выносила и подавала ей больше, чем обычно нищим.
— А как Матько? — Мама никогда не забывала спросить о нем.
— Что ж, — ответила Катрена, задумавшись, — работает на лесопилке, да заработок копеечный. Если бы не добрые люди в деревне, мы бы давно уже гнили на кладбище. — Ее глаза полны слез, губы посинели и сморщились. — Слыхать, господа возвращаются в замки и новым старостой будет Ливоров двоюродный брат, — добавляет она и вздыхает. — Таким, как мы, добра ждать не приходится. Не сегодня-завтра все пойдем по миру.
— Когда у человека руки здоровые, он хоть на еду заработает, — размышляет наша мама, — а уж с больными куда кинешься. Худо вам, Катрена. Счастье еще, что Матько эта хибарка досталась.
У Катрены кривятся губы в улыбке, но глаза ее печальны. Она благодарит маму и идет к следующему дому.
Мы слышим, как она громыхает ручкой соседских дверей и не может открыть ее искалеченными пальцами.
— Да, что может быть хуже, — жалеет ее мама.
— Ну видишь, — прерывает маму тетка Гелена, — у нее только замки да господа на уме.
Мама знала, что в каких-то делах она никогда не столкуется с теткой Геленой — у них разные характеры, разные взгляды. Какой смысл спорить? Она начала о другом:
— Говорят, к Липничанам уже повестка пришла, что он погиб. Зузке тяжело будет без мужа. Была бы хоть она попроворнее. А то ведь только охи да вздохи.
Тетка Гелена ухмыляется:
— Порой таким легче бывает, они выплачутся да навздыхаются вволю.
Тетка повернулась ко мне и потянула меня за косу.
— А ты что делаешь?
Я разворачивала конфету, что принес мне дядя Штефан, вернувшийся недавно с войны. Я оставила себе ее на память и время от времени с восхищением смотрела на нее. Это была драгоценная конфета, так как дядя Штефан, говорили, купил ее в Италии, где сражался. Все дома знали, что я берегу конфету как зеницу ока.
— Ну-ка, дай мне кусочек. — Тетка Гелена испытывает мою доброту.
— От нее? — Я удивляюсь ее просьбе и смотрю на нее с укором. Но вдруг мне приходит в голову, что я, пожалуй, дам ей кусочек конфеты, если она… — Если вы расскажете мне сказку.
Тетка Гелена обнимает меня.
— Сказку? И впрямь давно мы не сидели и не слушали сказки. Хотя нынче других сказок хватает. Вот господа возвращаются в замки, и Ливоров двоюродный брат будет старостой! Чудно, право. Уж не придется ли нам снова дороги чистить? А зима, видать, лютая будет. Стало быть, до самого судного дня нам льда хватит. — Она сердится и ударяет кулаком по ладони: — Ни за что на свете не пойду! Хо-хо, господа, теперь другие времена настали!
Мама, тихонько улыбаясь, подмигивала мне. А когда тетка Гелена ушла поделиться новостью с родителями, мама громко рассмеялась:
— Ну и ну! И Гелена отведала волюшки! А еще Катрену винит, что, мол, обо всем рассуждает. — И тут же обратилась ко мне: — Плохо таким, кто себя выше других ставит и ни с кем не считается. Вы были вот такусенькими, а я уже обо всем с вами советовалась. Один ум хорошо, а два-то лучше. У Гелены чудной характер, никак в толк не возьмет, что всякому своя рана больна. Да, видать, не по нраву ей рубить гололед, хоть она и работящая.
Зима в самом деле выпала очень суровая, и в некоторые замки вернулись господа. Но права у них были уже не те, они уже не могли посылать народ разгребать снег и колоть ледяные бугры на дороге. За дорогами начали следить новые власти. В замках жили много скромнее, и господские коляски все реже и реже мелькали на деревенских дорогах.
— Хоть они и вернулись, но век их прошел, — говорил дядя Данё, — не все коту масленица.
Дядя Данё старился на глазах, усыхал, ворчал за работой, от злости все резче стучал молотком по сапожной лапе. Мы слышали через стенку, как он работает в своей каморке.
Зимой мы больше сидели дома.
Только отец постоянно находил себе работу во дворе.
— Тебе не холодно? — окликала его мама из сеней. — Пойди обогрейся.
— Это только вы такие мерзлячки, — смеялся он. — Разве это мороз? Поглядели бы вы на сибирский.
Ему привольней всего было наружи, а мы с мамой работали в доме.
Она для каждого находила дело. Бетка с Людкой трепали шерсть для дедушки с бабушкой с верхнего конца — они обещали свалять нам новые капцы. Я вышивала крестом Юркину рубашку.
Однажды за вышиванием застал меня Милан Осадский. Когда он изредка заходил к нам, у меня всегда вспыхивали щеки и учащалось дыхание. На этот раз я была в горнице одна и, чтобы скрыть смущение, старательно работала иглой со светло-голубой ниткой.
— Бетка дома? — спросил он.
Я покачала головой и сказала, что мама послала их с Людкой на мельницу. Сказав это, я еще усерднее склонилась над
